лечу их нынче в чайхане».
Кого – их? Минут через восемь додумываешься, что – бред и рану? Но, ведь, если по восьми минут над каждой строкой думать – долго всего Есенина не прочтешь. Впрочем, пожалуй это и к лучшему, а то наткнешься на: «Ты сердце выпеснил избе», и рифмуется – «звезде – избе» и «выпеснил», весьма досадно напоминая «вытеснил» или еще нечто иное – похуже. А Есенин, вероятно, гордится: новое слово сказал! Оно, конечно, новое, но – плохое. Во-первых, по причине уже указанной, а во-вторых, потому, что речь идет о звонком, песенном, а слово слякотное и пахнет псиной. И вообще «разрушение канона» и «новшества» Есенину – ой, как плохо достаются. В «двери» к «пери» он, правда стучится, – «Но открыть те двери я не мог!» Так и остался Есенин стоять перед дверью, за которой живет настоящее новое слово, новый речеоборот. Вот, например, как топчется он около этой самой двери:
«Но эта пакость –
Хладная планета…
Когда пальнуть
Придется по планете»…
«Хладная планета» – «штиль высокий». «Эта пакость» да «пальнуть» – «штиль подлый». Конечно, разнообразить стиль поэту следует, но не с такой же, в самом деле, автомобильной быстротой… «Что не пойму, Куда несет нас рок событий». («Письмо к женщине»). Эти две строки Есенину, как видно, понравились: повторяются раза три. Однако, «нас рок событий» (уже не говоря о том, что это сдвиг) – речение путанное и, в духе русского языка, – не выдержанное. В «Персидских мотивах» имеется такая строчка: «И без меня в достатке дряни». Есенин, вероятно, хочет сказать «достаточно», а «в достатке» – по-русски ничего не значит, по-купечески значит – «живет хорошо, зажиточно». Получается, что какие-то дряни состоятельно живут без Есенина. Какая жалость! А вот еще тухлятинка для романтиков, в которой поэт копается без конца и без толку:
«Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом»…
«И тебя я навеки не забуду».
«До свиданья, пери, до свиданья…
Ты дала красивое страданье».
«Даже все некрасивое в роке». (Северянинская волынка!)
«Я в твоих глазах увидел море»
«Ты стала нравиться вдвойне (Не дешево ли цените?)
Воображению поэта».
«Напой дыханьем свежих чар».
«Нежность грустную русской души».
«Глаза, как яхонты, горят».
(И от дедушки Крылова кусочек отщипнул!).
«Что-то злое во взорах бездушных».
«Были годы тяжелых бедствий».
«Мне пора обратно ехать в Русь» (Врусь!)
Врусь, врусь! – и проврался. Недаром Ю. Тынянов («Русский Современник», № 4) замечает, что Есенин «кажется порою хрестоматией от Пушкина до наших дней». Добавим от себя: хрестоматией банальностей. Зато «гражданской доблести» и у него хоть отбавляй.
«Я тем завидую,
Кто жизнь провел в бою,
Кто защищал великую идею».
(Русь уходящая).
(Будет трудно сосчитать, сколько Надсонов и Фругов эту «великую идею» – задолго до Есенина – таскало по стихам).
«…ту весну,
Которую люблю,
Я революцией великой
Называю,
И лишь о ней
Страдаю и скорблю,
Ее одну
Я жду и призываю».
Ждать и призывать великую революцию, конечно, почтенно (особенно в ее VIII годовщину!). Еще лучше было бы на нее своевременно работать. Но вот скорбеть о ней – решительно незачем. Что она – погибла, что ли? И сколько ни старается Есенин убедить читателя:
«Я выйду сам,
Когда настанет срок,
Когда пальнуть
Придется по планете».
Иначе это называется: «горохом об стенку» или «из воробья по пушкам». Читатель невольно вспоминает, как единожды «сам» Северянин «в поход собрался».
«Когда настанет час убийственный
И в прах падет последний исполин,
Тогда – ваш нежный, ваш единственный,
Я поведу вас на Берлин».
Подвел Северянин, не поверят и Есенину. Читатель остается совершенно равнодушным и это понятно: сам Есенин в квасной своей революционности совершенно холоден, внутренне неправдив и неестествен; слова и фразы у него с чужого рта, зажеванные, как хлебная соска, которую он круглый год читателю «зубами в рот сует». Вот, например:
«Там в России –
Дворянский бич,
Был наш строгий отец – Ильич».
(Из «сильно революционной» «Баллады о 26-ти». В ней же – луна светит во все лопатки, «как дыня», при густом тумане).
Слова механически заимствованные, непрожеванные, нечто совсем неподобное: Ильич в виде дворянского бича! (т. е., бича дворянина. Сравни – «бич божий», – ведь ясно: не значит же это, что Аттила бога бичем драл!). Самое примечательное здесь, пожалуй, что чем возвышеннее тема, тем хуже и банальнее она у Есенина словесно оформлена.
Он пытается влить молодое вино революции в прокисшую бочку застарелых «великих идей» («свобода-народа» тож), и поэтому сама революция у него в стихах прокисает. Кстати: за последнее время о форме и содержании, о их взаимозависимости говорилось много и высоко-научно (даже Бухарин с Эйхенбаумом об этих вещах дискутировали). К сожалению, понятия формы и содержания не всегда подаются достаточно точно.
В поэзии слово и тема – материал, звуко- и словосочетание – форма, при чем эта форма может существовать и в чистом виде, вне зависимости от материала. Для краткости и наглядности позволю себе привести небольшую, но, кажется, удачную аналогию (намек на нее имеется и у Гейне). Так, мыслим костюм, сделанный по всем, даже вновь изобретенным правилам портновского искусства, но – из бумаги. И все-таки, это имеет свой смысл, эта работа – не зря. Вся аналогия эта строится так: материя – слово и тема, шитье – форма, готовый костюм – вещь (с определенной установкой – фасон или содержание, их обычно путают с темой). Из аналогии ясно, что «содержание» без формы немыслимо, оно до неузнаваемости меняется в зависимости от оформления. Так один и тот же материал (красная материя) можно оформить в подкладку генеральской шинели, в революционный флаг и в куклу для детей.
Конечно, стихи о революции – «молот, голод, свобода, народ, страдаю и скорблю» и настоящие, верные революционные стихи – имеют разное «содержание».
