из этих сумок доставали сыр, более похожий на брынзу, и суетились вокруг всего этого городские жители.
Дальше толклись московские старушки с батонами сервелата, хрустящим картофелем, пивом да водкой, ещё дальше стояли вереницей ларьки с дешёвым спиртом, шоколадом и бритвенными лезвиями. Из них неслась то резкая и хриплая, то заунывная, тоскливая и безрадостная музыка, электронная музыка большого города — и я шёл мимо неё.
Это был шум времени, он цеплял меня за ноги, хлюпал в промокших ботинках, колотился в уши, мешал думать.
Оскальзывался между продрогшими старухами народ, обтекал провинциала с колёсной сумкой, затравленно глядевшего вокруг.
Падал провинциал за дубовую дверь метро, чтобы выбраться уже на другом вокзале, Курском или Ярославском, где тоже толчея, где к ночи жгли костры и плясали вокруг них языческий танец. Где трепались на ветру голые ноги с обложки порнографического журнала. Где в лютую стужу продавали мороженое и пиво со льдом внутри. Где милиционеры уже не ходили влюблёнными парами, а сбивались в волчьи стаи.
На шеях у них болтались короткие автоматы, и хмуры были их лица.
И последнее, что видел приезжий, сжав зубами свою бурлацкую лямку, был кроваво-красный закат от рекламы SAMSUNG или SONY…
Мелкие события теснили мою жизнь, загоняя её в предначертанное кем-то русло. Детали этой жизни, чужие взгляды, слова незнакомых людей, унесённые и донесённые ветром, обрывки сообщений догоняли меня — словно требовали сопереживания.
Время шумело, ревело, пело на своём языке — языке времени.
А я был этому — свидетелем.
Шёл идиотский мартовский снег. Время от времени его смывало дождём.
Однажды такой дождь шёл всю ночь, и с шумом падали в темноте снежные глыбы с крыши.
Соседи сверху веселились, звенели бутылками, а потом ссорились — чуть ли не дрались. Казалось, что время от времени они выкидывают гостей из окна.
Мокрые снежные комья всё падали и падали, тяжело ударяясь о козырьки подъездов и крыши железных гаражей.
Через два дня снова пошёл снег, и всё повторилось.
А потом навалился апрель. Я глядел на апрель и вспоминал фразу из чужих дневников: «Просто ходил в лес смотреть на апрель, исследовать его свойства».
Извините, если кого обидел.
06 марта 2011
История о времяпровождении
Полвечера говорили с Б. о жизни, смерти и фисташках.
Правильно, я считаю, поговорили — в мире-то, в общем больше и нет ничего.
Извините, если кого обидел.
08 марта 2011
История о делании и не делании (давнишняя)
Самое главное в тот момент, когда ждёшь чего-то важного, не что-то делать, а кое-что не делать. Вот что написано по этому поводу давным-давно:
«Сейчас я накрою Джафара этим одеялом и прочту молитву.
А все вы, и Джафар в том числе, должны, закрыв глаза, повторять эту молитву за мной. И когда я сниму одеяло, Джафар будет уже исцелён. Но я должен предупредить вас об одном необычайно важном условии, и если кто-нибудь нарушит это условие, то Джафар останется неисцеленным. Слушайте внимательно и запоминайте.
Родственники молчали, готовые слушать и запоминать.
— Когда вы будете повторять за мною слова молитвы, — раздельно и громко сказал Ходжа Насреддин, — ни один из вас, ни тем более сам Джафар, не должен думать об обезьяне! Если кто-нибудь из вас начнет думать о ней или, что ещё хуже, представлять её себе в своём воображении — с хвостом, красным задом, отвратительной мордой и жёлтыми клыками — тогда, конечно, никакого исцеления не будет и не может быть, ибо свершение благочестивого дела несовместимо с мыслями о столь гнусном существе, как обезьяна. Вы поняли меня»?
Извините, если кого обидел.
11 марта 2011
История (давняя) про старпёров
Вот интересно — «старпёром» я привык в детстве называть старшего пионерского вожатого, а многие считают, что это «старый пердун».
Нет, конечно, нам тогда казалось (не без оснований), что часть старших пионерских вожатых была пердунами, да ещё и старыми. Утончённые люди продполагали, впрочем, что понятие восходит к star père — но, увы.
Я помню свой пионерский лагерь — и, сдаётся мне, это было ещё и видовое название.
Одна девушка, услышав это, сказала, что была всегда уверена, что «вожатый»; но бабушка — её бабушка! — использует это слово для характеристики старикашек в транспорте, следовательно — никаких пионерских предводителей в виду не имеет.
Я заметил саркастически, что, кажется, мы присутствуем при этимологической трагедии.
Нам-то что — нам, кто считал, что за таинственной вывеской "Плиссе-гофре" в одном подъезде на улице Горького скрывается тайный публичный дом. Табличка была маленькая, но медная, хорошо начищенная.
Извините, если кого обидел.
11 марта 2011
Чтобы случайно сказанное не пропало, я, пожалуй, запишу его сюда.
Рассуждение о публичности — одно из самых интересных рассуждений.
Особенно, если речь идёт о публичности в Сети.
А в Сети нынче все, и всех это касается. У всех есть что-то интимное, и почитай, у большинства никаких других ценностей у них нет.
Во-первых, при моей профессии чем больше скандала, тем лучше. Другое дело, что мне это скучно и неприятно, поэтому — чёрт с ней, с профессией, с этими продвижениями книг на рынок и персональной известностью. Иногда литературу сравнивают с журналистикой, и считается что публичность помогает журналисту. (Я-то не совсем журналист — даже совсем не, хотя эту самую журналистику преподавал и большую часть своих денег заработал прикрываясь именно этим названием). "Журналистика" сейчас — это огромная сфера, которая включает в себя половину человечества — это вроде как сто лет назад почти все шофёры были профессионалами, а теперь машину водят все. (Хотя профессионалы, конечно, тоже есть). И вот статьи, сообщения, манифесты и обращения пишут все. Но и среди занимающихся этим постоянно есть огромное количество непубличных журналистов: от биржевых аналитиков до no-name корреспондентов, от критиков, что сидят в своих норах, до написателей женских журналов. Кто требует публичности от написателя миллионной по счёту статьи о диетах в журнале "Сиськи и попы"? Да никто. Публичность наступает в крайнем случае — если это колумнист, который совершает определённые публичные действия, а потом о них докладывает. Вот была такая, ныне забытая журналистка Даша Асламова, которая стала известна на том, что рассказывала с кем и как переспала. (Она писала так же и о локальных войнах, но в том же ключе — я правда
