Рассказывает полковник В. Пичугин:
— У них за душой не было ломаного гроша. Один единственный серый костюм да куртка у Эриха и плащ у фрау Маргот. Она рассказывала, что при обыске, не найдя «несметных богатств», раздосадованные представители органов сорвали у нее кольцо прямо с пальца.
Давайте же будем справедливы. Однажды в госпиталь пришло официальное письмо на немецком языке. Оно не было адресовано Хонеккеру, мы решили, что это наша почта и вскрыли его, перевели. Оказалось, Хонеккера приглашал один из берлинских банков, чтобы сделать обмен марок ГДР на западногерманские марки. Такое право, как вы знаете, представлялось каждому гражданину республики.
Как вы думаете, сколько денег было на счету «грабителя своего народа»? 25 тысяч марок. Весьма скромная сумма для первого человека Восточной Германии.
Агентство АДН. Декабрь 1990 года.
«Н. Беккер, один из адвокатов Э. Хонеккера, заявил, что в настоящее время его подзащитный не способен ни к нахождению в тюрьме, ни к выступлению перед общественностью.
По словам Н. Беккера, результат медицинского обследования 78-летнего Эриха Хонеккера, как и прежде, очень серьезен.»
История болезни Э. Хонеккера:
14 декабря. Состояние хорошее. Жалоб нет.
25 декабря 1991 г. Самочувствие хорошее. Сон и аппетит хорошие. Жалоб нет.
…Заканчивался 1991 год. Э. Хонеккер по-прежнему находился в Беелитцах. Однако страсти вокруг него накалялись. Германское правительство настойчиво требовало его выдачи.
Телепрограмма ДФФ. Декабрь 1991 года.
«Как сообщил представитель правительства ФРГ Фогель, германское руководство намерено поставить перед Советским Союзом вопрос о передаче Эриха Хонеккера в руки немецкого правосудия. По его словам, в ближайшее время МИД ФРГ передаст в посольство СССР в Бонне соответствующую просьбу германского правительства».
Что оставалось Горбачеву? Вариантов, признаться, у него оказалось немного. Или выдать Хонеккера, или… спасать. Представляю, какие муки претерпел Генсек ЦК КПСС — не было никакой возможности принять его любимое половинчатое решение, что называется, и нашим и вашим, чтоб и овцы целы и… И тогда прошла команда — доставить Хонеккера в Москву.
В Москву, в Москву… Сколько раз он прилетал в столицу Советского Союза высоким, желанным гостем. Цветы, объятия, почетный караул. Это было словно во сне… И все-таки было, было…
Он верил — Москва его не забыла.
Хонеккер и сам возможными ему путями искал выход. Но возможности были крайне ограничены. За исключением единственного вызова в Берлин, для обследования в клинику Шарите, он безвыездно жил в Беелитцах.
Правда, фрау Маргот старалась почаще, хоть на время, покидать госпиталь. Уезжала к младшей дочери в Берлин.
Он же оставался один. Шумели газеты. Высокие и низкие политические деятели ФРГ то и дело призывали поставить «вопрос ребром» перед Советским Союзом и передать Хонеккера в руки германского правосудия.
Москва молчала. Никто из официальных лиц Советского Союза не посещал его.
Заехал как-то накоротке Главный военный прокурор, генерал-лейтенант юстиции Катусев, бывший в командировке в Западной группе войск, и снова никого.
Но однажды ночью Хонеккер принимал необычного гостя.
Рассказывает полковник А. Пичугин:
— Как стало известно потом, таинственным ночным гостем Хонеккера был Ясир Арафат.
Они оставили свою машину у леса, пешком прошли на территорию госпиталя, в дом. Где Арафат, где охрана, не разобрать: глубокая ночь, темень, непогода и люди в плащах, с опущенными на лица капюшонами.
О чем беседовали они, теперь можно только догадываться. Спросить я не решился, а сам Хонеккер промолчал.
Бывший Генсек ЦК СЕПГ надеялся на помощь Генсека Горбачева. Правда, упрямые факты говорили о другом — Михаил Сергеевич давно не считался ни с кем из руководителей Восточной Германии. Что стоило заявление Премьер-министра ГДР Лотара-де-Мезьера, в котором тот сообщил, что о сроках вывода советских войск с территории его республики узнал из печати.
Однако было и другое, что вселяло надежду: не выдали же его до сих пор. Не выдали… В то же время неопределенность не могла продолжаться бесконечно.
И она закончилась 13 марта 1991 года. За неделю до этого, чтобы «сбить со следа» досужих западных журналистов, в госпитале устроили маленький спектакль. На глазах у всех к крыльцу дома подкатила машина «скорой помощи» с включенной сиреной и мигалкой. Санитары спешно вынесли на носилках Хонеккера. «Сердечный приступ», — объявили корреспондентам. И «скорая» умчалась в знакомую Эриху 18-ю кардиологию, корпус которой находился в глубине госпитальной территории.
За сутки до отлета ему сообщили решение Москвы. О, какой это был праздник в жизни уставших, измотанных стариков.
Последняя запись в истории болезни. Консилиум врачей в составе начмеда группы генерала Васина, главного хирурга профессора Новикова, ведущего терапевта доктора медицинских наук Алексеева, главного уролога Величко, невропатолога Горенского и начальника медчасти Задорожного сделал заключение: «В течение последних двух недель состояние больного ухудшилось… Участились и усилились приступы стенокардии…»
Право же, эта запись была сделана больше во имя спасения, нежели во имя истины. А спасение казалось так близко.
…Вечером 12-го собрали вещи. Всех богатств семьи Хонеккеров набралось на несколько небольших коробок. Эрих хотел оставить в подарок госпиталю телевизор и видеомагнитофон, но Пичугин уговорил эти вещи забрать с собой.
Как по-детски непосредственен и наивен был в эти минуты старый, опытный руководитель. Вернулась прежняя вера в «старшего брата», и он уже готов был простить все: человеческую низость, жестокость, предательство. Хонеккер верил, твердо верил, что теперь в его жизни будет все хорошо. Да и кто мог знать тогда, какие мытарства и унижения предстоит испытать ему. Пройдет не так уж много времени, и Эрих Хонеккер проделает обратный путь.
Горек будет этот путь. На скамью подсудимых, в тюрьму Маобит.
Но пока радости нет конца.
А в группе тем временем думали, как организовать эвакуацию «секретного пациента» из Беелитц.
Рассказывает командир батальона аэродромного обслуживания подполковник Николай Селькин:
— Примерно около 2-х часов ночи 13 марта нас вместе с командиром летного полка Чабану вызвали по тревоге в штаб. Прибыл заместитель командующего 16-ой воздушной армии генерал Селиверстов.
Зам. командующего сказал о том, что предстоит выполнение серьезной задачи, возможно с применением оружия. Не исключается и захват аэродрома.
Это звучало так необычно — применение оружия, захват аэродрома, и мы с Чабану решили — генерал нас разыгрывает. Сами хихикнули разок-другой. Смотрим, а Селиверстов шутить не собирается. Ставит боевую задачу.
Командиру полка — подготовить вертолет МИ-8, забинтовать «под раненого» офицера и отправить в госпиталь в Беелитц. Время взлета в 8–00 утра.
Командиру батальона, то есть мне, поднять по тревоге роту охраны, получить штатное оружие по два боекомплекта плюс гранаты. Иметь в готовности мобильные транспортные средства. И добавил: ожидается высадка десанта. Готовность 4–00 утра. А это значит, примерно в 3–30 мне надо было с ротой расположиться в районе подскока. Времени, что называется, в обрез.
Селькин, как и положено командиру, получившему приказ, бросился готовить роту. Через полчаса 90 человек имели при себе автоматы, пулеметы, патроны, гранаты.
Но неожиданно всполошился дежурный по части. Дело в том, что на слуху у всех была фамилия командира полка, дезертира Колесникова, недавно сбежавшего на Запад, а тут Селькин ни с того, ни с сего вооружает до зубов роту.
Дежурный немедля доложил об этом начальнику штаба майору Пушкину. Тот, встревоженный, прибежал в казарму. Пришлось объяснить в чем дело.
В назначенное время рота прибыла на «подскок». Автоматчики взяли в кольцо аэродром, пулеметчики перекрыли пять секторов. Было приказано при неповиновении попавших в сектор обстрела открывать огонь.
Ровно в восемь утра с аэродрома стартовал вертолет и через 15 минут совершил посадку на вертолетной площадке беелитцкого госпиталя.
Эрих и Маргот Хонеккеры в сопровождении генерала Васина сели в вертолет, и тот взял обратный курс на Шперенберг.
Рассказывает подполковник Н. Селькин:
— После прилета самолета мы доставили чету Хонеккеров в домик для гостей на «подскоке». Стол накрыли не как обычно, в зале, а в спальне, что называется, подальше от глаз.
В это время мне уже доложили, вдалеке, по периметру запретной зоны, появились какие-то люди, заблестели объекты. Стало ясно — журналисты и тут пронюхали.
