Ди Фалько: Не хочу замалчивать или преуменьшать ошибки, но давай перестанем создавать образ Церкви, не соответствующий действительности.
Не так уж много у тебя вопросов, связанных с нравами. Остановимся на проблеме педофилии – я чувствую, ты хочешь ее обсудить, и она наиболее серьезна: во Франции, где сейчас насчитывается около двадцати тысяч священников, выявлено десятка полтора таких случаев. Конечно, пятнадцать случаев – слишком много.
Это требует от Церкви еще более взыскательного, более бдительного отношения к священникам, чем раньше. Сорок-пятьдесят лет тому назад, например, подобного рода дела не предавались огласке ни в Церкви, ни в сфере образования.
Сегодня о них говорят, и пресса широко освещает такие процессы. Это нормально и свидетельствует об эволюции общества, которое осознало серьезность этих фактов. В прошлом на них смотрели по-другому. В системе образования, как и в Церкви, ограничивались перемещением виновных по службе, не зная, что педофил неудержимо, почти маниакально принимается за старое.
Бегбедер: Итак, епископ и вообще церковные власти несут ответственность за то, чтобы подобные факты ни в коем случае не замалчивались.
Ди Фалько: Епископ или не епископ – любое лицо, которому известно о случаях педофилии в Церкви или в гражданском обществе, обязано об этом сообщить, таков закон.
Бегбедер: Есть все же одна проблема. Тайна исповеди.
Ди Фалько: Правило ясно: о нарушении тайны исповеди не может быть и речи. Так же, как в положении адвоката. Священник должен убедить человека, открывшего ему свой проступок, явиться к государственному прокурору с повинной. Если у него не хватает силы, мужества, чтобы пойти туда самому, придется его сопровождать.
Бегбедер: А если исповеднику признались в убийстве, например, он тоже должен хранить тайну?
Ди Фалько: Конечно. Если мы начнем делать исключения, что останется от исповеди? Однако, зная о таких проступках, покрывать их невозможно. В том-то и заключается дилемма.
Хотелось бы в связи с этим кое-что уточнить: священник никогда не исповедуется своему епископу. Так же и в семинарии: ректор никогда не исповедует семинаристов. Таково правило Церкви, и его легко понять: нельзя допустить, чтобы лицо, облеченное властью, оказалось в ситуации, позволяющей ему злоупотребить иерархическими отношениями для получения каких-либо сведений под прикрытием исповеди.
Бегбедер: Представим все же, что священник приходит к тебе с признанием или, предположим, ты случайно узнаешь о факте педофилии.
Ди Фалько: Прежде всего я попытался бы выяснить действительное положение вещей, не полагаясь на слухи или анонимные доносы. Защитил бы ребенка, сделал бы все необходимое для того, чтобы священник немедленно оставил его в покое.
И наконец, потребовал бы от виновного пойти и признаться.
Бегбедер: А если он не хочет или не может?
Ди Фалько: Я сделал бы все, чтобы его заставить. В противном случае я вынужден буду сам заявить прокурору.
Бегбедер: И ты бы пошел к прокурору?
Ди Фалько: Да, пошел бы. Этого требуют и совесть и закон. Речь идет о моей ответственности. Конечно, сначала я бы испробовал все способы, но если человек не пойдет с повинной, я обязан буду заявить.
Проблема в том, что виновный знает: тот, кому он доверится, должен заставить его признаться перед правосудием. Ему будет трудно заговорить, хотя только так он сможет выбраться из нравственной ямы, выйти из положения, в которое сам себя поставил. Если он признается, его осудят. Если промолчит, тяжесть последствий будет нести ребенок.
Бегбедер: Увы, как правило, педофил – не тот, кто, терзаясь угрызениями совести, пойдет заявлять на себя.
Что на первом месте в сознании исповедующего: закон или тайна исповеди?
Ди Фалько: Ответ таков: он должен соблюдать тайну исповеди, делая все – я подчеркиваю: все, – чтобы побудить виновного признаться.
Бегбедер: Но ты же сказал мне, что лично ты в случае, если тебе признаются в правонарушении, преступлении и тебе не удастся убедить виновного явиться с повинной, заявишь сам. При том, что есть одно тонкое, но немаловажное отличие между двумя ситуациями: виновный по своей воле пришел поговорить со священником, и тайны исповеди нет – тогда аббат может пойти к прокурору; или же виновный пришел к кюре с просьбой сохранить тайну исповеди, и тогда исповедник не может его выдать. Он обязан отдать приоритет конфиденциальности, в то время как совершено преступление! Это же опять – вчерашний день!
Ди Фалько: Не так все просто. Нельзя подходить к вопросу чисто теоретически. Если бы мне пришлось столкнуться с конкретным случаем, я бы подумал, что следует сделать, безусловно поставив на первое место защиту ребенка.
Бегбедер: А тот тягостный эпизод, который ты пережил? Клевета обрушилась на тебя и очернила людей из Тулузы и Утро.
Ди Фалько: Ты вспоминаешь обо всех этих событиях, и я будто заново переживаю кошмар, через который тогда прошел. Я человек надломленный, несмотря на сотни свидетельств о поддержке – я все еще продолжаю их получать. Что только не говорили, не писали на эту тему в прессе и в книгах. В свое время я уже высказался. Буду ли я молчать или говорить, каждый останется при своем мнении. Сейчас у меня больше нет желания полемизировать.
Глава XIX
Писатель сегодня
Ди Фалько: Три главы тому назад ты спрашивал меня об обязанностях епископа. Теперь, ближе к концу, я хотел бы побольше узнать о писателях, ведь ты принадлежишь к их числу.
Бегбедер: Если я написал несколько книг, это еще не значит, что я писатель. Я чувствую себя «автором» – действительно, я автор целого ряда опубликованных книжек. Писатель ли я – пусть об этом судят другие.
Ди Фалько: Звания писателя, по-твоему, достойны Монтень, Руссо, Гюго и прочие гении литературы. Тогда что ты пишешь в графе «профессия», когда во время твоих многочисленных путешествий тебе приходится заполнять бланк в гостинице или в полиции?
Бегбедер: Сегодня я – издатель, поскольку с января 2003 года работаю в литературном отделе издательства «Фламмарион». Кроме того, я веду литературно-критическую колонку в журнале «Вуаси», чем весьма горжусь. А если говорить о недавнем прошлом, я был рекламистом и телеведущим.
Ди Фалько: А также специалистом по связям с общественностью в сфере политики. У тебя богатый арсенал разнообразных возможностей. Как тебе удается сочетать все эти виды деятельности?
Бегбедер: Это не всегда просто. Пытаюсь их разграничить. Например, как критик я никогда не говорю о книгах, выпущенных издательством, в котором работаю. Ни прямо, ни косвенно. Поясняю: когда роман Мориса Дантека был опубликован «Галлимаром», я мог о нем написать, так как это не фламмарионовское издание. Но поскольку другая его книга одновременно вышла во «Фламмарионе», я не позволил себе высказаться о галлимаровской публикации. Видишь, как сложно!
Ди Фалько: Не очень-то хорошо быть в числе твоих авторов, лишенных права на отзыв в твоей колонке.
Бегбедер: Это одно из условий морального договора, который я с ними заключаю.
Другой пример: я член жюри премии «Флора». В 2003 году эту премию получила книга Пьера Меро «Млекопитающие», изданная «Фламмарионом», но при голосовании я воздержался. Книгу выбрали другие члены жюри, которым она очень понравилась. И тем не менее недоброжелатели сделали вывод: Бегбедер присуждает «свою» премию «своему» автору. Но это не моя премия и не мой автор. Тут нет никаких прав собственности. Видно, зря я занимаюсь столькими делами сразу, потому что в моей активности люди подозревают коррупцию.
Ди Фалько: Твоя свобода чем-то ограничена?
Бегбедер: Пожалуй, да. Ее ограничивают правила, которые я сам для себя установил.
Хотя в таком объяснении кое-что меня смущает: можно подумать, будто я хвастаюсь тем, что не нарушаю некую профессиональную этику (к которой искренне привержен), будто хочу показать, какой я чистый. Но я вовсе не образец чистоты и не воплощение добродетели – наоборот. Мне даже доставляет удовольствие некоторая доза грязи в литературной среде, где я не обязан вести себя образцово, в отличие от тебя! Я обожаю книги, люблю писателей, но не меньше ценю то, что волен разругать книжку или автора, которые меня не вдохновляют, поспорить о стиле и роли современного романа и т. д. Манера поведения отдельных писателей-критиков-издателей меня шокирует: злоупотребляя совмещением многих должностей, они превозносят в прессе ими же изданные книги.
