Ознакомительная версия.
Можно, конечно, возразить, что ведь и театр — не мануфактура, производящая полотно для солдатских мундиров, и картины — не пушки и не корабли… Мол, все это — чисто внешняя, совершенно ничего не меняющая по смыслу европеизация. Так, бездумное копирование, если не сказать — обезьянничанье. Но, во-первых, некоторые из этих нововведений отражают очень сильные изменения в отношении людей к жизни: уже хотя бы светская авторская живопись; стремление людей иметь изображения своей «личности», тем самым выделяя самих себя из мира; стремление других людей подписываться под картиной, ставя себя в положение творца, демиурга и нарушая средневековую культурную норму.
А во-вторых, в том-то и дело, что этими внешними приметами дело вовсе не ограничивалось. Уже при деде Петра, Михаиле Федоровиче правительство Московии начало приглашать иностранцев и заводить мануфактуры и полки «иноземного строя», а при Алексее Михайловиче это станет просто бытовой нормой.
Глава 3. Реформы Алексея Михайловича
Трудно сказать, что было бы, сумей японцы все-таки отказать коммодору Перри. Но страну все-таки пришлось открыть, и за считаные годы Япония изменилась до неузнаваемости.
Ян и Власта Винкельхофер
МОСКОВИЯ И МИР. XVII ВЕК
Ни для кого не новость, что после Смутного времени, после 1613 года, Московия лежала «в разорении и запустении великом». Вот только достаточно ли мы представляем себе, ДО КАКОЙ СТЕПЕНИ доходило это разорение и запустение?
Историки называют разные цифры. По одним данным, население сократилось на треть. По другим — «всего» на четвертую часть. Сельское население еще в основном сохранило свое положение, хотя и очень сильно обнищало. А вот города лежали пустые, лишившиеся не только населения, но и привычных связей, и ремесел и утратив свой образ жизни. Называя вещи своими именами, посадские люди в основном или разбежались, или, оставаясь жить в городе, хотя бы частично окрестьянились и стали жить ведением сельского хозяйства.
Если в начале XVI века, до погрома, учиненного Иваном Грозным, с Московией начали неплохо знакомиться в Европе, то к началу XVII столетия московиты превратились в «никому не ведомый народ», и после ужасных событий начала столетия мир начал знакомиться с ними заново.
Самим московитам очень хотелось представить дело так, что после обрушившихся на страну бедствий происходит восстановление того самого государства, той самой Московии, которую создавали потомки Александра Невского. Сказывался и консерватизм людей того, уже сравнительно далекого прошлого, да и страшно ведь признаться себе, что история прервалась, прежняя традиция рухнула, и хочешь не хочешь, а надо начинать сначала. Иноземцам, скорее всего, тоже казалось, что они имеют дело с тем же самым, начавшим подниматься государством… И напрасно.
Фактически Московия была разнесена вдребезги, и не только в чисто материальном смысле — как совокупность городов, сел, дорог, крепостей, населения с его занятиями. Нет! То государство, которое начали строить внуки-правнуки Александра Невского, которое оформилось при Иване III, упало в том смысле, что разрушились все его и государственные, и общественные институты.
Трудно больше надсмеяться над собственным государством, в большей степени превратить в бессмыслицу традиции, обычаи, верования своего народа, чем это сделал Иван Грозный. Историки совершенно справедливо связывают «слабодушие», «измельчание человеков», ярко проявившееся и в страшные годы Смуты, и во многих феноменах эпохи Бориса Годунова (хотя бы в валом хлынувших доносах по поводу колдовства) с погромом Ивана IV. Опричнина, незащищенность от произвола, по сути дела, абсолютно каждого, многолетняя игра без правил, ставкой в которой были жизнь и смерть, — все это сломало хребет народу. По крайней мере, его верхнему слою. Какое-то время государство еще двигалось по инерции, но стоило ему столкнуться с действительно серьезными проблемами, и оно рухнуло в Смуту…
Разумеется, «Московское царство Русского государства», на престол которого венчали юного Михаила Федоровича, преемственно от Московии Ивана III, и Ивана IV, и Федора Ивановича. Несомненно, эта преемственность выразилась и в том, что строил новое государство тот же самый народ, пусть многому научившийся и многое узнавший за полтора десятилетия между Федором Ивановичем (помер в 1598 году) и 1613 годом. В институтах этого нового государства ярко сказалось если и не то же самое, то весьма близкое мироощущение, стремление воплотить те же самые ценности.
Преемственность была и в совершенно сознательном стремлении вернуться назад, сделать так же, как было. Утратив государство, разорванное гражданской войной, московиты изо всех сил стремились сделать новое, но точно такое же.
Но, во-первых, у них все равно ничего не получалось уже потому, что само желание вернуться к прежнему положению вещей заставляло применять совершенно новые средства.
Той Московией, Московией сменявших друг друга Иванов и Василиев, правила династия Рюриковичей, по прямой мужской линии шедшая с того, легендарного 862 года. Россияне искренне хотели вернуться к той Руси, Руси Рюриковичей. Наивно видеть их хотя бы в какой-то степени республиканцами, и нет никаких сведений, что хоть кто-то в Московии 1613 года не хотел бы выбрать нового царя и с ним — новую династию. Но монархия Ивана IV так дискредитировала себя, что естественным было и стремление хоть как-то себя обезопасить, поставить царя под какой-то контроль «земли» (с чего начались, скромно замечу, и европейские демократии).
А кроме того, с пресечением прежней династии и не было другого выхода, как выбирать царя — то есть все равно поставить «землю» «впереди» царя. Пусть даже помогала удобная сказочка про «призвание варягов», сказочка, которой, по словам В. О. Ключевского, летописец «прикрыл факт разбоя и узурпации». Получалось и правда удобно — тогда предки позвали себе князей, и вот мы снова призываем-выбираем себе царя. Но все равно, если средневековая Русь лепилась вокруг царского престола и воспринималась как собственность династии Рюриковичей, Московия XVII века, Русь Нового времени, совершенно по-иному решала отношения двух основных субъектов своей государственности.
«Понятия, которыми обогатились московские умы в продолжение Смуты, глубоко изменили старый привычный взгляд общества на государя и государство… Московские люди XVI века видели в своем государе не столько блюстителя народного блага, сколько Хозяина московской государственной территории, а на себя смотрели как на пришельцев, обитающих до поры до времени на этой территории, как на политическую случайность. Личная воля государя служила единственной пружиной государственной жизни, а личный или династический интерес этого государя — единственной ее целью. Из-за государя не замечали государства и народа. Смута поколебала этот закоснелый взгляд. В эти тяжелые годы люди Московского государства не раз были призываемы выбирать себе государя; в иные годы государство оставалось совсем без государя, и общество было предоставлено само себе. С самого начала XVII века московские люди переживали такие ситуации, которые при их отцах считались невозможными, прямо немыслимыми. Они видели, как падали цари, за которыми не стоял народ, видели, как государство, оставшись без государя, не распалось, а собралось с силами и выбрало себе нового царя. Людям XVI века и в голову не приходила самая возможность подобных положений и явлений. Прежде государство мыслилось в народном сознании только при наличности государя, воплощалось в его лице и поглощалось им. В Смуту, когда временами не бывало государя или когда не знали, кто он, неразделимые прежде понятия стали разделяться между собою. Московское государство — эти слова в актах Смутного времени являются для всех понятным выражением, чем-то не мыслимым только, но и действительно существующим даже без государя. Из-за лица проглянула идея, и эта идея государства, отделяясь от мысли о государе, стала сливаться с понятием о народе. В тех же актах вместо „государя царя и великого князя всея Руси“ часто встречаем выражение: „люди Московского государства“… Трудно было московским умам освоиться с идеей выборного царя: виною этого было отсутствие мысли, что воля народа в случае нужды может быть вполне достаточным источником законной верховной власти, а непонимание этого происходило от недостатка мысли о народе как о политической силе. По отношению к царю все его подданные считались холопами, дворовыми его людьми, либо сиротами, безродными и бесприютными людьми, живущими на его земле. Какая может быть политическая воля у холопов и у сирот и как она может стать источником богоучрежденной власти помазанника Божия?»
«В Смуту общество, предоставленное самому себе, поневоле приучалось действовать самостоятельно, и в нем начала зарождаться мысль, что оно, это общество, народ, не политическая случайность… не пришельцы, не временные обыватели в чьем-то государстве, но что такая политическая случайность есть скорее династия; в 15 лет, последовавших за смертью царя Федора, сделано было четыре неудачных опыта основать новую династию, и удался только пятый».
Ознакомительная версия.
