Впрочем, неукоснительное следование этой установке порой приводит к курьёзам. Так, Г. Курлович и А. Томашун в своей «Истории Латвии для основной школы» упрекнули советскую власть даже за то, что «вопреки возможностям и интересам республики необоснованно росла промышленность, ввозились рабочие и сырьё со всего Советского Союза».
Власти Латвии, покончив с наследием коммунистического прошлого в виде развитой промышленности, теперь пытаются вытравить из памяти латышей воспоминания о ней. Как это делается, и раскрывают материалы сборника «Историческая политика Латвии».
Н. ОРЕХОВ
Теги: история , Россия , Прибалтика
Ферапонтов монастырь
Фото: Фёдор Евгеньев
Бывают места, где пространство и время ощущаются как-то по-иному, не так, как во всем остальном мире.
На самом деле таких мест даже больше, чем мы думаем. Просто в какой-то момент наш взгляд перестал их различать, замыленный то ли ненаучной фантастикой, то ли, не приведи Господь, эзотерикой - а может, просто разум перестроился на считывание информационного кода масс-медиа и покетбуков, которые потребил да выбросил. Иная ритмика, иные сенсоры – так настроившийся на ультразвук не различит инфразвука. Меж тем он остается тут, гудит себе на неподвластных нашим органам чувств частотах. Наверное, это его эхо и поныне зовет людей в глухой, сказочный край к северу от Вологды, в страну полумифической веси – на Белозерье.
И всегда звало. Призывало, очаровывало – и творило подвижников. О Кирилле Белозерском, как и об основанном им монастыре-крепости, известно много. Наша же речь пойдет о человеке, который, собственно, и сделал Кирилла Белозерского – Белозерским. И о его обители. Вернее – о двух обителях.
"Не хитр грамоте, но душевную доброту и ум здрав стяжа"[?] Будущий преподобный Ферапонт, а в миру боярин Федор Поскочин, родился в 1335 году (дата спорная) в Волоколамске. С детства вел благочестивую жизнь, и в возрасте лет тридцати пяти - сорока втайне ото всех отправился в Москву, в Симонов монастырь. Каким-то чудом Федору удалось уговорить архимандрита позволить ему сразу принять иночество. Ведь по существовавшим тогда правилам прежде нужно было не менее шести лет ходить в послушниках!
Но Ферапонт доверие оправдал: сразу же стал вести очень строгий образ жизни, за что снискал всеобщее уважение. Там, в Симоновом монастыре, он и познакомился с двумя людьми, определившими всю его дальнейшую жизнь. Его учителем стал Сергий Радонежский, заглядывавший в Симонов для бесед с монахами. А другом и единомышленником — тот самый Кирилл.
Пользуясь доверием братии, Ферапонт часто бывал с поручениями далеко за пределами не только монастыря, но и города. И вот однажды — уже шестидесяти лет отроду — он отправился за шестьсот верст от Москвы, в Белозерье. И проникся заповедной красотой этих мест, словно созданных для тихой уединенной жизни.
А еще рассказывают – в то же самое время, что Ферапонт был на севере, оставшемуся в Москве Кириллу явилась Богородица: «Кирилле, изыди отсюду и гряди на Белое езеро, и добр покой обрящеши: тамо бо уготовах тебе место, на нем же спасешися». Так что когда Ферапонт вернулся, его друг стал подробно расспрашивать о местах, где тот только что побывал. Через некоторое время монахи, испросив благословения, отправились в путь, оставив обитель, в которой провели почти четверть века.
Сначала они вместе строили новый монастырь (знаменитый Кирилло-Белозерский), но потом Ферапонт, ища отшельнической жизни, ушел чуть дальше на северо-восток, на выбранное им место между Бородавским и Пасским озерами. Там он планировал провести остаток жизни в уединенной молитве. Жил в простой деревянной келье, которая, тем не менее, время от времени подвергалась разбойничьим налетам. Терпеливый Ферапонт неустанно объяснял лихим людям, что у монахов нет и быть не может никаких богатств, и искать им здесь нечего…
Со временем уединение подвижника стали нарушать желающие разделить с ним его труды. И когда таких добровольцев набралось человек десять, они создали монастырь, который позже назвали Ферапонтовым. Сам его основатель категорически отказался принимать сан игумена: он искренне считал себя «самым черным и самым грешным» и продолжал выполнять тяжелую работу – носить воду и колоть дрова, но одновременно оставался духовным отцом для братии и всех, кто приходил к нему. Сам же за советом предпочитал обращаться по-прежнему к Кириллу Белозерскому.
В Ферапонтовом монастыре действовал строгий устав: в кельях не разрешалось держать ничего, кроме икон и священных книг. В трапезной всегда было тихо. Сейчас в обители музей, экскурсионные группы, известно, не всегда отличаются тишиной... но спокойная, даже суровая, размеренная строгость каким-то непостижимым образом передалась от обители светскому заведению. Будто сами стены эти отталкивают суету. Здесь, как и много столетий назад – свой ритм. Льнут друг к другу небольшие храмы. Элегантные шатры (неистовый патриарх Никон еще не начал «чистить» русское зодчество) словно сшивают землю и небо – такое близкое, что, когда стоишь над высоким берегом озера, кажется – это не ветер теребит прическу, а облака, пробегающие над тобой, запутываются в волосах. Хорошо известны строки певца «старинной русской самобытности» - вологодского поэта Николая Рубцова:
В потемневших лучах горизонта
Я смотрел на окрестности те,
Где узрела душа Ферапонта
Что-то Божье в земной красоте.
И однажды возникло из грезы,
Из молящейся этой души,
Как трава, как вода, как березы
Диво дивное в русской глуши!
А в диве, как в шкатулке с секретом, заключено еще одно диво – фрески Дионисия. Так что Ферапонтов монастырь – это еще и объект Всемирного наследия ЮНЕСКО. С ним, конечно, у нас в наше «креативное» время весьма креативненько обращаются... но, как говорится, понимающему достаточно.
Что до Дионисия – родился он ориентировочно в 1440 году и прожил чуть более шестидесяти лет. Происходил из весьма знатной семьи: в документе, который называется «Род иконника Дионисия» в числе предков изографа значатся ростовский святой Петр и несколько князей. Также известно, что артель, которую возглавлял иконник, трудилась и в Московском Кремле, и в Иосифо-Волоколамском монастыре. Их работы, возможно, есть в Смоленске, Троице-Сергиевой Лавре, Дмитрове, Вологде… А самая ранняя из его известных работ – росписи в Пафнутьевом Боровском монастыре.
В конце XV века Дионисий вместе со своими сыновьями Феодосием и Владимиром отправился в белозерский край – в тех местах тогда открывалось много новых храмов и монашеских обителей, работы у изографов было предостаточно. И так сложилось, что именно фрескам Ферапонтова монастыря было суждено стать единственными росписями Дионисия, которые сохранились полностью до наших дней. Шестьсот квадратных метров, не испорченных позднейшими «украшательствами» или малограмотными «реставрациями» вроде бы из лучших побуждений (о, эти лучшие побуждения!). Это рука художника – видны даже нахлесты швов наложенного на стены грунта-левкаса. А как удивительно легки и ярки краски – кажется, над их чистотой и глубиной не властно время, или, словами местной поэтессы Елены Смирновой: «Как будто пять лет – не столетий! – с писания фресок прошли».
Секрет этих красок, возможно, разгадать не удастся уже никогда. А ведь, кажется, шанс был – судя по истории, рассказанной в книге Е.Стрельниковой «Ферапонтовские посиделки». Это история некого местного деда Кирсана. Много трудностей выпало на его долю за долгую жизнь. Но выручали его гармошки – он прекрасно умел их делать. И вот однажды обнаружил Кирсан в соборе тайник. Думал, в нем деньги, а там оказались горшочки с краской. Времена были непростые, все заботились о хлебе насущном… и дед извел находку на свои гармошки. Говорят, самые яркие и красивые они у него были. Когда специалисты подметили да спохватились – остались лишь крупицы, по которым и вычислили – краски-то были, видать, те самые, дионисиевские. Не исключено, что сам художник и спрятал их в соборе – на случай, если придется со временем его потомкам поновлять росписи... Чудны тайны и дивны сказы невероятного Белозерья.
…А Ферапонту не суждено было провести остаток дней в этом дивном краю. Слава о нем распространилась далеко по Русской земле, и вот однажды приехали посланники от можайского князя Андрея, сына Дмитрия Донского. Он хотел построить близ своего города обитель, давно искал старца, которому можно было бы это доверить. Выбор князя пал на Ферапонта – ведь у него, ко всему прочему, был опыт в устроении монастырей... Семидесятилетний подвижник очень не хотел покидать насиженное место и идти «в мир, на смех людям», но князь умел просить. И вот Ферапонт возвращается почти что в родные края (от Можайска до Волоколамска ста верст нет) и в очередной раз в своей жизни начинает все с нуля.
