В буфете пыльном девочка одна
Чертила пальцем на стекле фигуры.
И репродуктор на столбе орал.
Ничто, увы, пейзаж не оживляло.
Водитель долго стёкла протирал,
Путёвку отмечал. А я гуляла.
А рядом – ты, мой лейтенант, мой муж.
Мы молоды, мы счастливы, ликуем:
– А вдруг мы попадем в такую глушь? –
Ты усмехнулся: – Если бы в такую!
Нас приютит таёжный гарнизон:
Два дома – и тайга, тайга без края!
А по ночам – один и тот же сон:
Тягучий зной и пыль Бахчисарая.
И станет раздражать любой пустяк,
И стану я не гордой, а спесивой:
Всё – не по мне, всё – плохо, всё – не так,
А жизнь в глуши – вообще невыносима.
О, сколько я помаюсь, всё кляня,
О, сколько с гарнизоном съем я соли,
Пока он станет радостью и болью,
Пока своей признает он меня!..
Но это будет позже. А пока –
Летит шоссе. Мотор ревёт натужно.
Пыль на домах, на стёклах, на висках.
Бахчисарай. Мы едем к месту службы.
ОФИЦЕРСКАЯ ЖЕНА
Замечай не замечай,
А в душе упрямо
Гарнизонная печаль
По далёкой маме,
Гарнизонная тоска
По квартире личной,
По нормальным отпускам,
По метро столичным.
Пусть диплом пропал уже,
Не о том забота:
Нет работы по душе,
Нет вообще работы.
Только складочки у рта,
Только – спазмы к горлу…
Но упрямо: – Ни черта,
Здесь работы – горы!
Будет вновь перебирать
Бункера картошки
И в капустниках играть
Под напев гармошки.
Со спектаклем съездит вновь
На погранзаставу,
Почитает про любовь
Личному составу,
И с тайгой наедине,
Сняв остатки грима,
Вдруг увидит в вышине
Близко небо Крыма…
Валентин УТКИН,
Ялта
Курортный блюз
ПРОЩАЛЬНОЕ
Вчера мы хоронили ветерана.
Он мог бы жить, как говорят, до ста.
Но вот пришла беда: былая рана
ему сомкнула намертво уста.
Текли минуты горечи и скорби.
И летний день был пасмурным слегка.
Две дочери стояли рядом. Обе
уже в годах – не меньше сорока.
Темнели тускло орденские планки,
нашитые на старое сукно.
На улице играли музыканты
печали марш, как им играть дано.
И вдруг (как будто мне такое право
лишь одному судьба в тот день дала!)
увидел я: над ним стояла Слава
в печали тяжкой, но челом светла.
Ни возгласа, ни всхлипа и ни крика.
Лишь травит душу траурный мотив.
Она над нами возвышалась тихо,
вся в белом, руки на груди скрестив.
И в тишине, где места нет покою,
когда душа настроена всерьёз,
его судьба сошлась с моей судьбою.
Иное зренье сразу мне далось.
Что с ним случилось на веку когда-то,
всё оживало и жило во мне:
и мирный труд, и тяжкий путь солдата,
и память о немыслимой войне.
Во мне, во мне его зияла рана.
Манила жизни этой высота.
…Вчера мы хоронили ветерана.
А мог бы жить, как говорят, до ста.
ЮЖНАЯ НОЧЬ
Не говори, что ночь тебе знакома,
что ею правит просто эта тишь, –
ведь тишина есть распечатка грома,
ты только сам в себе её услышь.
Нежнее, чем картавинка ребёнка,
звучит цветок, роняя семена,
Вся нежность мира в этом стебле тонком,
быть может, в утешенье нам дана.
Вот жук ночной, не ведая покоя,
поплыл, поплыл куда-то в темноту.
Неведомое тельце золотое
звучит, колебля воздух на лету.
Опять крылом коснулась ветки птица,
Замри и слушай листьев летних звон.
Блажен лишь тот, чьё сердце будет биться
простым явленьем этим в унисон.
Здесь места нет обиде самой малой.
Забудь о том, что сорит нас с людьми.
Такая ночь даётся нам, пожалуй,
однажды, для прощенья и любви.
И ты, ни в чём не сетуя, не мучась,
в себе самом спаси и сохрани
всю эту нежность, данную как участь,
забытую другими в наши дни.
КУРОРТНЫЙ БЛЮЗ
На берегу, где море, словно мим,
легко меняет контуры прибоя
на скользкой гальке, временем томим,
стою один без женского конвоя.
Туда, наверх, где набережной гул,
где женщины щебечут, торжествуя,
я не пойду, я совершу прогул,
к ним отвергая лестницу крутую.
А к вечеру подует лёгкий бриз,
о чём-то сердце тайно беспокоя,
когда уже на кончики ресниц
садится солнце нежно-золотое.
Оно спешит уйти за горизонт,
оно своё заканчивает соло.
Столичный дефилирует бомонд
по набережной яркой и весёлой.
Здесь вечный праздник сердца и души,
Вовсю флиртуют дамы, денди, клерки.
Над Ялтой, как шальные миражи,
взлетают золотые фейерверки.
И мне уже давно понять пора,
с усмешкой доброй вглядываясь в лица,
что этот праздник жизни до утра
не кончится и вечно будет длиться...
ОСЕННИЙ НОКТЮРН
Бешеной влаги полон ветер до самой сути.
Над первобытным морем высокое солнце грезит.
Как тряска больших созвездий, безмолвием поражая,
радужная медуза лежит на моей ладони.
И сам я, как солнце светел, весёлой волне внимаю,
над звёздным бессмертьем синих
и тихих как ночь актиний.
…Бешеной влаги полон ветер
до самой сути.
К СЛОВУ
В этом мире шальном и неистовом,
разрушающим душу и тело,
мне хотелось бы всё-таки выстоять
перед чёрной стеной беспредела.
Как мужчина из рода Адамова,
разгребающий грех первородства,
я живу в этом времени адовом
небывалого в мире юродства.
Там, где напрочь отсутствует истина,
будет царствовать мушка прицела.
…Ах, как хочется всё-таки выстоять
перед чёрной стеной беспредела.
ПРЕЛЮДИЯ
Под бдительным моим надзором
живёшь, не думая про нас.
Ты мне никто. Ты только взором
со мною обменялась раз.
Скажу без предисловий сложных:
нам вместе быть одной судьбой.
Я, как неистовый художник,
пишу и холю образ твой.
Пока с души не взята плата,
пока с судьбой не сыгран матч.
Пока пуста моя палата,
мой ангел или мой палач.
И что б там время ни сулило,
и пусть нелёгким будет быт,
я знаю: никакая сила
нас на земле не разлучит.
В МАССАНДРОВСКОМ ПАРКЕ
Ты помнишь, как роняла ель
сквозь ветви солнечные пятна,
когда серебряный апрель
нас окропил дождём внезапно.
Он появился как-то вдруг,
напоминая нам на деле,
прикосновенье детских рук.
Такой бывает лишь в апреле.
Он, может быть, задел слегка
к чужим страстям неравнодушный:
полёт шального мотылька
и бабочки вираж воздушный.
Сияло радуги кольцо
над столбиком дорожной пыли.
И неба синее лицо,
смеясь дождинки заслонили.
Не вихорь, не девятый вал,
не ливня летнего потеха –
прошелестел, очаровал
и замер, как лесное эхо.
И ты под елью старой той,
когда дождя утихли звуки,
ко мне, как в юности былой,
смеясь, протягивала руки.
Мы после подведём итог
в лесу, где так нежна цикада,
как мало нам, – да видит Бог! –
для счастья подлинного надо.
Михаил БОРОВСКИЙ,
Ялта
Взойдёт луна над куполами
* * *
На широкой скамье сидит Чехов,
Перед ним – штормовое море,
И от гор отражается эхом
Позади него шум прибоя.
За спиной его – синие горы,
За горами – поля без края,
Нескончаемые просторы,
И небес седина родная.
Позади него вся Россия,
Все дороги, порты, вокзалы,
И царящая эйфория
В театральных заполненных залах.
Позади него – запах карболки,
Раны, стоны, чужие страдания,
Фаэтоны, дрожки, двуколки,
А по снегу – холодные сани.
Позади за спиною – годы,
Бесконечные расстояния,
Рельсы, палубы пароходов,
Встречи, проводы, расставания.
Тихий домик отца в Таганроге,
И участок вблизи Партенита.
Дом в Гурзуфе у старой дороги,
Пассифлорой фасад увитый.
За спиною – каналы Венеции,
Ночь, гондолы и звёзды Италии,
Оживляющий дух Флоренции,
Восхитительные азалии.
Голубые заливы Ниццы,
Соблазнительность Монте-Карло,
Яркий блеск французской столицы,
