Когда гулял с Василием Ивановичем только вдвоем, спешил разрешить все свои больные вопросы Сталинграда. Помню, когда рассказывал ему, какие две громадные ямы, похожие на котлованы под фундаменты многоэтажек, были вырыты с помощью взрывчатки на Мамаевом кургане, и мы, подростки, под крики однорукого майора: «Зеленая шинель – налево! Серая – направо!» таскали в эти ямы обледенелые трупы, Чуйков сказал:
- Я тоже туда, к моим ребятам попрошусь…
Тогда же я сказал Василию Ивановичу, что многим воевавшим в Сталинграде не нравится мемориал на Мамаевом. Слишком помпезный. Да и курган не тот стал, каким был в войну.
- Нам писали в газету письма фронтовики, когда он строился. Да и автор лучшей книги о войне «В окопах Сталинграда» Виктор Некрасов говорил об этом…
Василий Иванович долго мочал. И я уже подумал, что он, как часто бывало, не хочет поддерживать этот острый разговор. Но потом он твердо сказал:
- Нет! Мемориал был нужен. И именно такой величественный. Слишком много здесь полегло людей. Ты же сам все видел и говоришь… - И он мягко придержал меня за плечо.
Чуйков почти на тридцать лет был старше меня и обращался ко мне на «ты», подчеркивая свое отцовское расположение.
Тогда же я спросил его: «А правда ли, что Вучетич лепил скульптуру бойца с гранатой на мемориале с вас, Василий Иванович?»
- Да, - кивнул он, - голову и торс с меня…
За месяц пребывания в больнице, встреч и бесед было не меньше десятка. Говорили о многом. Но в памяти остались только сталинградские темы. Я донимал маршала своей болью. Говорил, что из нашего восьмого класса, где училось 29 ребят, осталось только восемь. В четырех центральных районах города была проведена перепись сразу по окончанию боев. Осталось только 1448 живых. А проживало здесь более ста тысяч…
Досаждал я и другими цифрами страшных потерь моих земляков, и, наверное, переборщил. Это было при Симонове, и, помню, он сделал сердитое замечание:
- Ты, Володя, все время ищешь виноватых… Здесь их нет!
Наступило неловкое молчание. Что говорил маршал не помню… Возможно, по-отечески сглаживал остроту…
Встречи и беседы с Василием Ивановичем естественно оборвались, как только кончилось наше пребывание в больнице на Мичуринском.
С Симоновым было проще. Мои наскоки он отбивал хлестко. На мои вопросы: «Почему у нас человеческая жизнь ценится так низко? А часто и совсем никак!», он отвечал: «Подумай сам! Историю изучал?»
- Война помешала, - не сдавался я. – Слишком много в России людей. И они всегда были в придачу к земле. Вот она ценилась! А люди, так, мертвые души…
Симонов с насмешливым удивлением смотрел на меня, понукая взглядом говорить дальше. Но меня уже понесло.
- Умирать русские умеют… Даже дети. Я это видел. А вот жить?
Константин Михайлович долго молчал, а потом отозвался:
- Научимся и мы жить, а не только умирать. Война многому научила.
С Константином Михайловичем встречались почти каждый день и наши беседы, как мне казалось, переросли в дружеские. После больницы наше общение продолжалось еще несколько лет, когда я работал в издательстве. Встречались вплоть до его кончины.
16. Вместо эпилога.
Если правда, что судьба человека – это суд Божий, то Всевышний распорядился так, что через тридцать пять лет я попал в ту же больницу на Мичуринском. И пробыл здесь так же – почти месяц.
К счастью, оказался ходячим. Гулял по тем же дорожкам разросшегося парка. Но все было уже по-другому. Как и многие, бродил в одиночестве, без желания входить с кем-либо в контакт. И дело было не только в том, что изменился сам, изменилось Время.
Живем в другой стране, не чувствуя ее под собой.
Больница вернула меня к тем разговорам, которые я вел здесь с двумя «сталинградцами». Даже вспомнил ту лавочку, на которую часто присаживался на весеннем солнцепеке Василий Иванович Чуйков…
А потом больничные дорожки привели в разоренный войною Сталинград. Я перебирал в памяти наши разговоры тех давних лет и спрашивал себя: «Неужели тогда не заходила речь о том, что так волнует меня сейчас? Почему в моем городе нет даже самого маленького памятника мирным сталинградцам?»
Верующие могли бы предложить построить часовню или церковь. Даже не одну, учитывая длину города. Их можно сооружать в любом месте. Но самой кровавой была северная часть Сталинграда.
А вот памятник мирным жертвам войны должен стоять обязательно в центре. Именно здесь погибло больше всего жителей. Они были навсегда похоронены под развалинами многоэтажных домов. Их трупы строители находили в течение десятилетия после окончания войны.
Летом 1952 года разбирали развалины многоэтажного дома на Привокзальной площади. В части необрушенного подвала обнаружили высохшие мумии умерших от голода и холода жителей: детей, женщин, стариков и одного красноармейца. В подвале, видимо, был склад продуктового магазина, и люди могли еще прожить несколько месяцев до наступления холодов. Страшно представить мученическую смерть этих заживо погребенных несчастных сталинградцев… Мне кажется, и сейчас слышу задохнувшихся в крике детей…
В Сталинграде погибли сотни тысяч, большая половина жителей, а в городе нет места, где их внуки и правнуки могли бы скорбно склонить головы в их память.
Если бы меня спросили, где должен быть этот памятник, и что в нем следовало бы отобразить, я бы ответил:
- На Привокзальной площади, на месте довоенного фонтана с хороводом скульптур детей вокруг крокодила. Сейчас оно закатано асфальтом. А сразу после окончания боев на это место нельзя было смотреть без страха и сердечной боли. Изуродованные «дети» с оторванными руками и ногами, разбитыми головами выражали картину порушенного детства.
Невинно убиенные дети, их матери и старики, разделившие с ними судьбу, обязательно должны быть отображены в будущем памятнике беженцам и сталинградцам.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии: 27.04.2011 17:08:45 - юрий дмитриевич шатунов пишет:
И памятники поставить и имя городу вернуть. Выживем в нынешнем лихолетье, все сделаем, не устоим - никому наша память нужна не будет.
27.04.2011 16:15:54 - Алексей Фёдорович Буряк пишет:
Побольше таких публикций... [email protected]
Живые и мёртвые
Довоевал не до конца
ПАМЯТЬ
25 марта 1945 года во время Данцигской (Гданьской) операции 2-го Белорусского фронта лично уничтожил четыре немецких танка, но был тяжело ранен.
В 1953 году окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Первый сборник стихов «В дороге» выпустил в 1956 году.
Александр НИКОЛАЕВ
***
Вот бледнолицый ученик,
круги под синими глазами,
в метро к учебнику приник,
на выпускной спешит экзамен.
Склонились в позе деловой
сосредоточенные лица
над исторической канвой –
хронологической таблицей.
В таблице даты, имена,
событья важного значенья,
среди которых и война –
объект, достойный изученья.
И вовсе нет моей вины,
что я подслушал их беседу,
где из важнейших дат войны
был назван только День Победы.
Воспоминаний давних тень
прошла, конкретность принимая,
и вспомнил я тот первый день
войны, окончившейся в мае.
А бледнолицый сам не свой,
склонился ниже бледнолицый
над исторической канвой –
хронологической таблицей.
Июнь и сорок первый год.
Как говорится,
время оно…
До них по книгам он дойдёт,
как я до войн Наполеона,
И я сижу,
смотрю в окно.
Как быстро вырастают дети!
А тот июнь был так давно,
когда их не было на свете.
И, вероятно, иногда
мы в чём-то их не понимаем,
поскольку жили в те года,
когда Июнь был перед Маем.
Его я помню хорошо.
Стояла жаркая погода.
А за Июнем
Май пришёл,
когда прошло
четыре года.
***
Благодарение судьбе,
я изучал не без охоты
и наставленье по стрельбе,
и Боевой устав пехоты.
Мне был понятен каждый шаг.
Возникнет вдруг перед тобою
твой враг,
твоей Отчизны враг,
командуй:
– Батарея, к бою!
А у врага победный вид,
нахально действует, упрямо,
пока не знает, что стоит
он в перекрестье панорамы.
Вот так, бывало, воевал,
идя по вражескому следу.
Потом отбой,
потом привал,
потом отпраздновал победу.
Довоевал не до конца,
хотя уже немало прожил.
