Другого снега не бывает
Библиосфера
Другого снега не бывает
КНИЖНЫЙ
РЯД
Дмитрий Вачедин. Снежные немцы : Роман, рассказы. – Прозаик, 2010. – 304 с. – 2000 экз.
Доказано: сильнее всего захватывает книга, свалившаяся на тебя сама. От которой ничего не ждёшь. Но стоит листнуть – и уже не вырваться из переплетения мотивов 3D-оркестра: в его подвижном центре ты сам.
Из книги Дмитрия Вачедина «Снежные немцы» (речь о романе, давшем ей название) хочется цитировать горстями, это ничего не докажет: цепкая, фонтанирующая проза лишена установки на перфектность, у неё мотор, который не шумит, работая на самоподзаводе, немецкое качество функционально – только живи! Но жизнь героев – а все они этнически принадлежат «Германии туманной» – соотносится у одних с русским прошлым (и автор испытывает: намертво ли?), другие вынуждены эту стихию терпеть или как-то с ней определяться. У «чистых» немцев душевный разлом огорожен раскаянием в нацизме, для них история, понимаемая, как война, закончена музеем, возвращенцы же из Средней Азии, вообще из некогда приютившей, а затем сурово насупившей брови страны, ввезли на историческую родину вирус бездомности, непрочности, хаоса страстей. Всё это происходит на скоростях потока сознания, изобретённого Джойсом (а на самом деле Толстым в «Анне Карениной», когда Анна едет на вокзал), но внутренние монологи уже давно стали буднями прозы: никаких экспериментов и тайн психоанализа, у персонажей всё в норме – кроме «русской болезни», русского «сдвига».
Вот Валерия – она шокирует одновременно и своего бойфренда (от которого уходит – не та любовь), и законопослушного зануду-старика тем, что моет окно голой (надоело всё ненастоящее), а потом едет работать в ту же Россию, девочкой вместе с родителями оставленную ради Германии. Германией же настоящей является лишь её внутренняя, а эта – сплошь бутафория. Журналист Марк переживает уход Кристины к диковатому «русскому» Андрею, прошедшему Чечню, и хватается за возможность командировки в снежный Воронеж, чтобы почувствовать градус и медвежью хватку страны, укравшей у него возлюбленную. Там он дерётся, проваливается в гульбу, экстрим на экстриме. Достоевский отдыхает: люди на этих зябких просторах свободны, весь их неуют – от любви, на крайний случай – её отсутствия. Наконец, Андрей, съедаемый тоской по боевому братству, ищет в России войну, понимая, что на ней-то и остался, но вновь воевать бессмысленно: первый раз в афганском пекле это было за мечту о Германии, но мечта сбылась (умерла), Германия превратилась в затянувшийся отпуск, а другого стимула не найти.
«Снежные» немцы – в этой синтагме прилагательное сильнее существительного, не «заснеженные», а именно «снежные», тождественные вихрям, где снег – метонимия всё того же «русского», а русское – чувства, сверхчувства, иллюзии (пока не обожжёт), а только тронь – реального реальнее.
Любовь к СВОЕЙ Германии сохранила на чужих землях её корни, вырвав их из времени, – обратная пересадка цели не достигла: другого детства не бывает. Но проза Вачедина сохраняет равновесие между намёком на идеологичность и драйвом вкусно (по делу вкусно) рассказанных перипетий. Для невнимательного чтения ткань романа может показаться переводной, хотя элементы стилизации под перевод и присутствуют, например, в письме гитлеровского солдата невесте из-под Сталинграда. Однако наив обманутого пропагандой немца (некогда врага – и по факту действительно врага), считающего любовь не просто двигателем истории (это было бы слишком выспренно), а ЕДИНСТВЕННОЙ историей, сегодня не так уж и наивен.
Александр САМАРЦЕВ
Статья опубликована :
№29 (6331) (2011-07-20) 2
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 1,0 Проголосовало: 1 чел. 12345
Комментарии:
Искусство
Все они немного бабочки
ТЕАТРАЛЬНЫЕ ХРОНИКИ
Вот уже пять лет в подмосковном Звенигороде на очередную летнюю театральную школу СТД собираются молодые актёры из разных концов России, из ближнего и дальнего зарубежья, чтобы из профессионалов снова превратиться в студентов. А через месяц, отыграв «дипломные» спектакли, разлетаются по родным театрам. Ответ на вопрос: чему можно успеть научиться за месяц, оказался не столь простым, как это представлялось на первый взгляд.
Как хотите, но в словосочетании «летняя школа» заключена немалая доля абсурда: люди весь год вкалывали, но вместо того чтобы вкушать радости заслуженного отдохновения, одни вознамерились учиться, а другие – учить. Чего ради?
С педагогами вроде бы всё ясно. Они получают возможность поработать с материалом, который им самим интересен, не рискуя внести разлад в труппу, не заботясь о кассовости постановки и о том, насколько она будет вписываться в афишу родного театра.
Для «школьников» выгода тоже очевидна. Выбравшись из своей «глубинки», они могут посмотреть спектакли столичных театров, пообщаться и с мэтрами уровня Калягина или Додина, и с бунтарями типа Богомолова, порепетировать с признанными мастерами (в этом году мастерскую драматического театра вёл Григорий Дитятковский, а мастерскую современной пьесы – Игорь Лысов). То есть приобщиться к тому самому «достоянию республики», каковое в родных пенатах им практически недоступно. И в этом смысле не так уж важно, где эта глубинка географически расположена – в Орле, Кишинёве или Оттаве. Прекрасный прикладной опыт (к примеру, Павел Меликидис, сыгравший Гамлета на «школьной» сцене, вернувшись в себе в Грецию, был назначен на эту роль и в своём театре). Не больше, но и не меньше, ибо ясно же, что прорехи в базовом образовании летняя школа залатать не может. Но как бы ни был ценен этот локальный опыт для каждого из студиозусов, коих обычно набирается около 80, стоит ли ради этого огород городить?
Вопрос не праздный. Театр российский не лучшие времена переживает. Может, силы и средства с большей пользой употребить стоит? Артистов молодых и в родимом отечестве несколько тысяч, а уж в русских театрах за его пределами и того больше. Пока этих переучишь, новые подрастут: сизифов труд, да и только.
Но в том-то и дело, что не только. Школа, и ребята в этом практически единодушны, меняет привычное представление о самих себе и выбранной профессии. Молодой артист из альма-матер, стены которой трещали под напором новых идей и отчаянных экспериментов над собой, попадает в репертуарный театр, где эксперименты, как правило, не приветствуются, а новые идеи отвергаются с порога, ибо представляют потенциальную угрозу для механизма, отлаженного много десятилетий назад. Молодой задор в такой атмосфере гаснет довольно быстро.
Провинциальные театры в большинстве своём рисковать не любят: публика у них любому авангарду предпочитает крепкую традицию и на модные веяния не падка. Редкие исключения, известные искушённым театралам, только подтверждают это правило. А сгенерировать жизнеспособный симбиоз традиции с авангардом пока и у театральных флагманов не слишком-то получается. Однако менять-то что-то в сложившемся укладе необходимо, несмотря на то что пока не совсем ясно, как именно это делать. И тут необходим некий принципиально новый уровень мышления, достижимый только путём перехода количества попыток дерзнуть в качество собственно дерзания.
Вот летняя театральная школа СТД и стремится выращивать тех, кто на дерзание способен. Как выразился Евгений Ибрагимов, который в этом году вёл мастерскую кукольного театра, ребятам тут делают своего рода пересадку мозгов. Провоцируют желание вырваться за пределы привычных штампов и установок. И, что самое сложное, взять на себя смелость вернуться с этими «пересаженными» мозгами в родной театр и противостоять рутине, которая убивает в актёре творца. Меру ответственности каждый из этих ребят, по традиции в последний день школы отпускающий в синее небо зелёный шарик надежды, избирает для себя сам. Ответственности не только за собственную судьбу в профессии…
Чтобы понять это, достаточно было включиться в своеобразный диалог, который неожиданно возник между двумя дипломными спектаклями – «Гамлетом», поставленным Григорием Дитятковским, и «Коронацией» Марека Модзелевского, выбранной для своих питомцев Игорем Лысовым. Классика из классики и пьеса, первая читка которой на русском языке прошла в рамках проекта «Польский театр в Москве» на нынешней «Золотой маске».
История датского сумасброда была поставлена Дитятковским с буквальностью документальной драмы при соблюдении неписаных правил русского психологического театра. Лаэрт и Полоний, Гертруда с Клавдием, Офелия и все остальные – каждый из них, прожив значительную часть жизни в придуманном мире, в назначенный час вдруг осознавал, что мир настоящий совсем не таков, каким они его себе представляли, и обретал право вернуться в реальность ценой безумия, позора или смерти. Получилась очень жёсткая и очень современная история о том, чем приходится расплачиваться за отказ от возможности быть в обмен на желание казаться.
