Ознакомительная версия.
Война была огромной и страшной для Европы, а для Московии оказалась фактором скорее удобным: прежние, устоявшиеся коалиции и привычные отношения заколебались, потеряли прежнюю стабильность, и каждое государство пыталось искать новых союзников, больше всего опасаясь одиночества. Какие бы государства ни схватывались между собой между Балтикой и Адриатическим морем, Московия неизменно оказывалась у них в тылу, и все государства хотели бы себя обезопасить, обеспечить свой тыл с востока.
В результате Московией интересуются, пытаются завязать с ней отношения, вовлечь в какие-то коалиции даже независимо от активности ее правительства.
Уже в 1617 году Англия и Голландия посылают в Московию послов, выступают посредниками в заключении мира с Польшей и Швецией, они надеются на то, что Московия откроет им дорогу в Персию по Волге (а оттуда недалеко и до Индии…).
В августе 1621 году турецкий султан посылает в Москву посланника, грека Фому Кинтакузина. Султан Осман писал, что идет с войском на Речь Посполитую и зовет царя Михаила вместе воевать с Польшей. Мол, настал самый удобный момент для Московии отомстить полякам и закрепить дружбу с ним, с Османом. Султан обещал отдать Московии Смоленск и — весьма неопределенно — другие города. По его словам, он специально послал в Московию человека греческой веры, чтобы ему верили и «на султана были надежны». Интересно, что Константинопольский патриарх был на стороне султана, помогал Кинтакузину и хотел, чтобы Москва ударила на Речь Посполитую. Эх, христианские пастыри!
Московиты тоже приготовились уже воевать: и правительство, и Земский собор высказались за войну. Наверное, быть бы в войне с Речью Посполитой Московии и Оттоманской империи вместе, но султана Османа зарезали янычары, начался кровавый катаклизм захвата власти новым султаном, и поход Турции на Речь Посполитую на этот раз не состоялся.
В 1626 году Густав-Адольф посылал в Московию посольство — дворянина Юрия Бенгардта и Александра-Любима Дементьевича Рубцова, человека из Западной Руси, который в Речи Посполитой пострадал за приверженность к православию, а король Густав-Адольф его освободил и взял на службу.
В 1629 году появляется новое шведское посольство Монира и уже известного Бенгардта с просьбой позволить купить 50 тысяч четвертей хлеба: мол, король шведский воюет с Речью Посполитой, и если поляки и «папежники» одолеют, то после разгрома шведов «станут искать погибели и русских людей и искоренения старой греческой веры» (знал король, какую струнку зацепить!). Были в грамоте короля и такие слова: «Пора уже вашему царскому величеству подумать, как соседям помочь и как свое уберечь».
В 1630 году Густав-Адольф шлет новое посольство, опять просит купить беспошлинно хлеба, опять всячески соблазняет правительство Московии идеей антикатолического союза — предлагает вместе воевать против Австрийской империи и Речи Посполитой в Тридцатилетней войне и даже называет свою армию, воюющую в Германии, передовым полком, бьющимся за интересы Московии. Руси хватило ума не ввязаться в совершенно ненужную и не очень понятную ей войну, но антикатолический и антипольский пафос в Московии находит понимание, и шведам позволяют купить 75 тысяч четвертей ржи, 4 тысячи четвертей проса, 200 бочек смолы и селитры, «где и сколько сыщут» — все без пошлины.
И на следующий год опять едет шведское посольство, и с 1631 года в Москве впервые устанавливается постоянный шведский агент Яган Меллер — первый постоянный посол иностранной державы в Московии.
В 1630 году приезжают голландские послы — Альберт Конрад Бург и Иоган Фелтдриль, благодарили великих государей Михаила и Филарета за то, что жалуют голландских торговых людей, от имени Штатов и принца Генриха Оранского сообщили, что начали войну с королем испанским, папой римским и австрийским императором. Просили они и о беспошлинной торговле с Персией.
В 1631 году появляются датчане — полномочный посол Малтеюл Гизингарский. Просит они примерно то же самое — дороги в Персию, беспошлинной торговли, а главное — о заключении мира. Московиты колеблются, не желая, чтобы мирный договор с Данией разрушил установившиеся было лучезарные отношения со Швецией. Нашли было приемлемую формулу, но вышел спор, надо ли первым писать царское имя или королевское. Датский посол категорически отказался писать имя короля после царского и «за его упрямство» отпущен домой без грамоты да к тому же обижен — на царском приеме не было у него скамьи и стола, то есть говоря попросту, его не накормили и даже не позволили присесть.
Потом русских послов стали так же мелочно щемить в Дании… В общем, отношения выяснялись долго.
В 1629 году приезжает французский посол Людвиг Деганс. Ведет он себя высокомерно до глупости, начав чудить уже в Новгороде: категорически отказался ехать слева от пристава. Мол, у него от короля специальный приказ — слева не ехать, выйдет ему и королю бесчестье. Пристав задал естественный вопрос: что же он, Людвиг Деганс, раньше не узнал, как полагается в Московии встречать послов? На это Деганс заявил, что обычаев московских он не знает; и «стал в телегах да и говорит, что ему учинен позор и что он за сей позор смерть примет». Как сочетается незнание обычаев с «приказом короля» — вопрос не ко мне. Ему — без государева указа его не отпустят обратно. Деганс: «Буду стоять где стою, корм покупать на свои деньги, а слева не поеду».
Приставы нашли приличный выход — пусть Деганс едет между двух подвод: одна слева, другая справа… К счастью, он согласился и так и ехал до Москвы. Хуже, что «по дороге французы государевым людям обиды чинили, а посол их не унимал, а приставов они не слушались».
В Москве посол стал решать важнейшие дипломатические вопросы — просил, чтобы ему подавали вина французского и рейнского. Когда дали, стал требовать, чтобы на представлении царю быть ему при сабле и в шляпе, идти на прием не пешком, а ехать в возке и так далее.
Если же о деле: французский король предлагал Московии торговый союз, конкурируя с голландцами и англичанами, а также просил о беспошлинной торговле с Персией и о заведении католических церквей на Москве для французских купцов.
Во всем этом было отказано, и посольство не имело никаких значительных последствий, но важно, что посольство это было!
Право на беспошлинную торговлю с Персией, кстати, все-таки дали — в 1634 году — голштинским купцам на 10 лет.
В 1630 году приехали в Москву послы от венгерского короля.
Я опускаю перечисление посольств самых разных стран, приезжавших в Москву с 1632 по 1689 год удачно и неудачно, по делу и не совсем и с самыми различными последствиями. Достаточно уже и сказанного, чтобы опровергнуть легенду о полной изоляции Московии при первых Романовых. Вот факты: «Новомосковское царство Романовых» никогда не находилось в международной изоляции. Как только иностранные державы убедились, что гражданская война в стране прекратилась, так тотчас стали устанавливать с ней отношения.
В этой легенде есть, впрочем, не только стремление недооценить Русь первых Романовых, преувеличить масштаб содеянного Петром и после Петра. Есть тут еще и такое представление: мол, до Петра Московия находилась не только в изоляции по вине «всегда враждебной ей Европы», но и в силу собственных культурных установок. О специфике московского православия мне доводилось писать; и о том, что само название народа — «христиане» (хрестьяне, крестьяне) совершенно беспрецедентно. Ведь если мы, российский народ, называем себя христианами в отличие от всех остальных, то, значит, все остальные жители земного шара — вовсе и не христиане!
После падения Константинополя, взятого турками в 1453 году, Московия окончательно начинает рассматривать самое себя как единственное православное (то есть истинно христианское) царство.
«Они думают, что Россия есть государство христианское; что в других странах обитают люди поганые, некрещеные, не верующие в истинного Бога; что их дети навсегда погубят свою душу, если умрут на чужбине вместе с неверными, и только тот идет прямо в рай, кто скончает свою жизнь на родине», — свидетельствует Конрад Буссов в своей «Летописи Московской».
«Если бы в России нашелся кто-то, имеющий охоту посетить чужие страны, то ему бы этого не позволили, а, пожалуй, еще бы пригрозили кнутом, если бы он настаивал на выезде, желая немного осмотреть мир. Есть даже примеры, что получали кнута и были сосланы в Сибирь люди, которые настаивали на выезде и не хотели отказаться от своего намерения. Они полагают, что того человека совратили и он стал предателем или хочет отойти от их религии… А тех, кто не принадлежит к их церкви, они и не считают истинным христианином», — поддерживает его А. Шлейзингер, написавший это в 1584 году.
В те столетия был обычай, по которому послы иных держав целовали руку царя во время приема, и царь, «поговорив с послами любого государства, он моет руки в серебряном тазу, как бы избавляясь от чего-то нечистого и показывая этим, что остальные христиане — грязь».
Ознакомительная версия.
