Учитель из Санкт-Петербурга Наталья Васильевна Корчма работает в школе почти 40 лет и всегда мечтала, чтобы дети хотели читать. Инициаторами идеи проекта «Круг семейного чтения» стали учителя и родители, понимающие, что выросло поколение нечитающих родителей, нечитающих детей, что рвётся связь времён.
Уроки семейного чтения проходят в школьном музее «Старая квартира», участвуют дети, родители, бабушки и дедушки. В тёплой атмосфере послевоенной коммуналки разговор, дискуссия между участниками обсуждения более живые и доверительные. Выбираются произведения, которые затрагивают проблемы человеческих отношений, интересны взрослым и детям.
Работа идёт в небольших группах, где есть представители разных поколений. Каждое занятие начинается с песни, она своеобразный эпиграф к теме урока. Участники вместе читают книгу, обсуждают её, выполняют задание, работая с текстом. Затем начинается самое интересное: обсуждаются взгляды, мнения трёх поколений о прочитанном. Иногда эти взгляды совпадают, иногда нет, но обсуждение никого не оставляет равнодушным. И всегда находится что-то общее, объединяющее разные поколения. Заканчиваются занятия рекомендациями для следующего семейного чтения. Радует учителей то, что с каждым уроком всё больше становится семей, которые читают, обсуждают книги вместе. Примеров, когда дети читают с интересом, можно привести множество. Не перестаю восхищаться талантом учителей в разных уголках России, люблю и уважаю их за вдохновенный, самоотверженный труд.
К огромному сожалению, из школы уходит театр, а это такая мощная сила чувств, переживаний, он побуждает к внимательному и глубокому осмыслению произведения. Но и здесь есть замечательный опыт. Юлия Рафаэловна Галлямова, учитель школы села Улу-Теляк имени Валерия Лесунова из Республики Башкортостан, ставит с ребятами спектакли. Последний – «История Эсмеральды» по роману В. Гюго «Собор Парижской Богоматери». Школьному театральному кружку 8 лет. В нём постоянно занимается около 30 учеников. Отбор талантливых детей никогда не проводился. Учительница начинала работать с «трудными», чтобы заинтересовать их чтением классической литературы. Почти все постановки созданы по школьным произведениям для детей разного возраста. В подготовке спектаклей принимают участие все: от директора школы, его заместителя и коллег-учителей, родителей до школьного библиотекаря и плотника. Первые зрители – ученики школы, их родители. После первого выступления яркая афиша приглашает в сельский Дом культуры жителей села. И они, и гости из соседних сёл очень довольны созданной на сцене атмосферой театра. Что тут добавишь…
Хорошо бы выделить на телевидении хотя бы часть времени, используемого на изысканные кулинарные рецепты и освещение жизни звёзд шоу-бизнеса, чтобы пропагандировать чтение, в том числе семейное, рассказывать о подлинной, а не псевдокультуре, повышать престиж учительской профессии. Стыдно, когда Л. Якубович на всю страну с усмешкой пренебрежительно спрашивает скромную учительницу из села, которую видят по телевизору старенькая мама, ученики и их родители: «Так вы училка?» И так о каждом учителе, попадающем на его программу.
В нынешнее время особенно важно понимать, что в истинной нашей литературе наша надежда на неиссякаемость духовного материка, именуемого Россией, а литература в школе – важнейший рубеж, за падением которого – пустота…
Теги: литература , журнал
Михаил Врубель. «Свидание Анны Карениной с сыном», 1878 г.
Не так давно довелось мне выступать в районной библиотеке, аккурат в День матери. Этот американский праздник назначили у нас на последнее воскресенье ноября. Русский ноябрь с невразумительным "народным единством", неадекватно заменившим ритуальные «октябрьские», и так-то пережить мудрено. А тут надо оформлять зал, собирать публику и, конечно, готовить хоть какую программу. И вот на небольшое возвышение, символизирующее сцену, выходит мальчонка и начинает - тихо, не очень уверенно: «[?]Мама, мама! Я помню руки твои с того мгновения, как я стал сознавать себя на свете» .
Публику, как обычно на таких мероприятиях, составляли в основном люди пожилые. Да ещё подвижническая классная дама привела группу из соседнего общежития медицинского колледжа. Будущие акушерки и медсёстры (среди них необъяснимо затесалась парочка медбратьев) откровенно отбывали повинность. А мальчик тем временем набирал голосок: «…но больше всего на веки вечные запомнил я, как нежно гладили эти руки, чуть-чуть шершавые и такие прохладные и тёплые, как они гладили мои волосы и шею, и грудь… И ты глядела на меня… такая тихая, светлая…»
Зал сперва напряжённо молчал, вспоминая… К финалу уже плакали, кажется, все. Даже медбратья жвачку за щеками затаили. Так бывает, когда люди слышат нечто эмоционально ожидаемое, близкое и ответно чувствуют нечто заложенное в самом их существе. А я вдруг поняла, что Фадеева вовсе не голословно называли «красным Толстым». И не столько из-за довольно натянутой параллели между «Разгромом» и «Войной и миром», но прежде всего – из-за этого монолога о материнских руках, о нежной тактильной связи между матерью и ребёнком. Сравните с текстом Фадеева строки из толстовской повести «Детство»: «Когда я стараюсь вспомнить матушку такою, какою она была в это время, мне представляются только её карие глаза, выражающие всегда одинаковую доброту и любовь… нежная сухая рука, которая так часто меня ласкала и которую я так часто целовал…»
При чём тут Толстой? При том, что Лев наш Николаевич – непревзойдённый проводник русского материнского начала – одного из символов веры народа, который Родину неизменно и нерасторжимо ассоциирует с матерью (в отличие от нордического отцовского фатер ланда). Сейчас, когда культ матери сохранился только в криминальном мире, а во многих европейских странах слова «отец» и «мать» заменили на «один из родителей» и даже «опекун», сохранить традиции эмоциональные не менее, а может, и более важно, чем культурные и бытовые.
Литературовед и санскритолог, уроженец Таврической губернии Д. Овсянико-Куликовский образ Натальи Николаевны Иртеньевой из повести «Детство» считал неудачей: «…этот образ как бы подёрнут туманом, он – не портрет живого человека, он – почти бледный призрак, вызванный из загробного мира» . При этом профессор Новороссийского университета Овсянико-Куликовский догадывался, что при создании образа «Толстым руководила именно потребность узнать свою мать, постигнуть её руку, почувствовать её неосуществившуюся материнскую ласку и любовь» . Профессор не мог не понимать, что одна из причин этой «туманности» – раннее сиротство Толстого: матери он лишился в полтора года, отца – в семь лет. Толстой недаром писал: «Как реальное физическое существо, – я не могу себе представить её. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моём о ней есть только её духовный облик, и всё, что я знал о ней, – всё прекрасно…»
Лишь совсем недавно исследовательница из Казани Т. Карпеева по этому «духовному облику» разгадала изобразительную загадку повести «Детство»: «Портрет матери создан по законам иконописи. Икона способствует преображению нашего естества, катарсису, исцелению, а созерцание иконы предполагает собирание человека к тому, что в нём самое главное, к его центру, к образу Божию в нём» . Кому-то эта версия, может быть, покажется натянутой, как любая сакрализация литературного текста. Но следующей «информацией», которую «возбудила» в Льве Николаевиче неутихающая память о матери, Марии Николаевне Волконской, стал образ Марьи Николаевны Болконской, княжны Марьи, кроткой жертвенницы, нравственного идеала женщины в представлении автора.
Литературовед Е. Базарова замечательно описала опору и упование русской аристократической литературы на женщин: «Л.Н. Толстой верно отобразил превалирующую в России середины ХIХ в. модель воспитания в дворянских семьях. Эта модель характеризуется, в частности, доминированием женского начала; во-вторых, некоторым возвышением, идеализацией образа матери; в-третьих, непременным наличием, выражаясь языком психоаналитиков, «промежуточных объектов» – функционально «материнских фигур», всех незабвенных «нянюшек», «мамушек» и «бабушек» русской литературы… И неслучайно поэтому русскую культуру называют по преимуществу женской в том смысле, что почти непременными чертами мужчин-персонажей литературы прошлого века были такие «женские» черты, как повышенная эмоциональность, душевная тонкость, чуткость, избыточная рефлексия» .
«Женское воспитание», однако, не испортило классиков отечественной словесности и нимало не навредило их маскулинности. А тенденция постепенно, по мере включения женщин в процесс индустриализации, пошла вниз и стала общенародной, что отразилось в строке Е. Евтушенко «Россия наша держится на бабушках» . Хотя есть у Толстого и «отрицательные» матери. Взять хоть княгиню Курагину, завидующую молодости своей дочери. Или мать Вронского, которая довольна незаконной связью сына в том числе потому, «что столь понравившаяся ей Каренина… была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской» . Но иконописный образ maman словно на всю жизнь задал великому писателю планку идеала. И по завету той, неосязаемой: «Смотри, всегда люби меня, никогда не забывай» , – Толстой перед единственной иконой, которую признавал, пожизненно служил торжественную литургию, посвящённую Матери.
