Но тьма сильна лишь до тех пор, пока мы разрознены и подавлены, пока не помогаем друг другу. Может быть, из-за природной скромности и деликатности мы привыкли самих себя во всем ограничивать: этого – не коснись, так – не скажи, того – не обидь. Да и географическое пространство накладывает отпечаток на наш характер, на наше мировоззрение – нам всегда просторно жилось и не надо было подавлять другого: отвоевывать для себя место. И вот, жили мы – оглянуться не успели, как население наше сократилось до критических размеров. И продолжает сокращаться.
Но поддержка у нас свыше – великая… Мне порой кажется, что Небесные Силы уберегают нас в нужный час от неминуемой катастрофы. Хотя иногда сердце не выдерживает и рвется на части от того, что творится вокруг.
МЫ ПОСПЕШИЛИ “ВЕРНУТЬСЯ С ФРОНТА”
В Московском драматическом театре имени М. Н. Ермоловой военная роль пришла ко мне после “Грамматики любви” по И. Бунину. Такой вот контраст: после тончайшей любовной лирики – “Батальоны просят огня” по одноименной повести Ю. Бондарева.
Повесть была опубликована в журнале “Молодая гвардия” и, по сути, первой открыла новый период советской военной прозы. Для него характерен особый, трагический взгляд на обстоятельства войны – и на воюющего человека, которому не остается ничего иного, как сознательно приносить себя в жертву. Себя, своих боевых товарищей… Ценою гибели батальон обеспечивает захват плацдарма на берегу Днепра. И за какие-то часы капитан Ермаков, главный герой, видит полный разгром в неравном бою батальонов, отвлекающих на себя силы противника. А помощь так и не приходит. Все они, если исходить из чисто человеческого понимания ситуации, обмануты – брошены в угоду летучим, переменчивым расчетам войны. Как люди они преданы командованием. Вот такая повесть была выбрана режиссером В. Андреевым.
Роль капитана Ермакова, человека сильного, мужественного, жизне-радостного, надо было играть в такой невероятной динамике – и по сюжету, и по режиссерскому замыслу! Тут, во-первых, собственное его прозрение – человека, переживающего нечеловеческие испытания. Ведь напряжение смертельного боя только растет, фашисты стягивают кольцо, гибнут бойцы один за другим, а дивизия все молчит, все не открывает огонь. Батальон выполнил свой долг до конца, так и не узнав, что артполк переброшен на другой плацдарм… А во-вторых, прозрение Ермакова возлагает на него же самого невыполнимую, казалось бы, сверхзадачу: брошенные на произвол судьбы должны верить, что погибают сейчас – не зря.
Горстка людей, спаянная солдатской дружбой, конечно же, не могла себе представить перед несметными силами врага, не могла поверить в то, что никто не придет им на помощь. И в роковые минуты боя Ермаков уверяет их: кровь не проливается даром. Но ему ведь в этой бессмысленно-жестокой ситуации надо прежде самому поверить – что недаром!
“– Как же дивизия-то? – спрашивает со злостью пожилой пулеметчик. – Или впустую все?
– Когда убиваешь немца, который стреляет в тебя, значит, не впустую. Родину не защищают впустую!”
И дальше капитан Ермаков говорит спокойно, с улыбкой:
“– Если батальон погибнет, то с верой. Без веры в дело умирать страшно…”
Да, капитан знает ту истину, которая выше всех фронтовых трагических неувязок, – кровь, пролитая за Родину, не бывает пролитой даром ! Но для меня самой важной фразой Ермакова была такая: “ …но ведь Россия – не бездонна!”. Эту фразу он не мог сказать своим сотоварищам – он мог сказать ее только командованию. Произнося ее, я чувствовал, как все сжималось во мне, и спазм сдавливал горло. Я видел не только тех ребят, которые были рядом с Ермаковым. А всю многомиллионную армию, брошенную в горнило войны. И тех ребят, которые сегодня стоят на рубежах нашей страны, честно служат Отечеству.
А это уже – героический эпос двадцатого века. Вот каких произведений не рождает наша постперестроечная современность: нет героической энергетики для творчества такого рода. Все можно говорить, обо всем можно писать, а этого – нет: не получается.
Вышли рукописи, не сгоревшие в лихие годы, появились фильмы, положенные когда-то на полку. А по-настоящему нового в художественной сфере пока мало. Действительно новыми и интересными стали сегодня как раз документальные, публицистические материалы. С художественными произведениями – много сложней. Вот и думаешь: если наступившими свободами выхолощено само наше время, то это – не наши свободы…
Литература, кино, искусство вообще не формируют сегодня тип сильного и честного героя. В теперешней реальности человеку можно стать сильным – через криминал, а в честных своих помыслах он вынужден терпеть жизненные поражения и унижения. Не оттого ли с ходом перестройки, когда рушились идеалы армии и сама армия, пошла целая серия офицерских самоубийств? Сохраняя офицерскую честь, честные отчаявшиеся люди в погонах оставляли сиротами детей, которых уже не могли прокормить, и вдовами – жен, видящих их беспомощность. Они покидали эту жизнь, которая не оставляла им возможности честного существования. А это все были люди с оружием. И свое оружие они применили лишь против себя – то есть повернули его против честных людей.
При таких сообщениях в средствах массовой информации невольно вспоминаются военные герои – тот же лейтенант Ивановский в повести В. Быкова “Дожить до рассвета”, которого довелось мне играть. Пожалуй, роль Ивановского и была для меня первым существенным шагом к военной теме на киноэкране. Фильм ставили режиссеры В. Соколов и М. Ершов. Там ведь по сюжету тоже была абсолютно проигрышная ситуация: группа Ивановского не смогла обнаружить гитлеровскую базу боеприпасов. Раненый, теряющий последние силы, он все же не уничтожает себя, чтобы избавиться от мук, а доползает до придорожной колеи. И противотанковой гранатой подрывает “полицаев”.
Да, при этом погибает и он сам. Но он в безнадежной ситуации не опускает руки – он в последнем рывке делает эту ситуацию безнадежной для своего врага. Хотя бы для того, что суммой таких поступков обеспечиваются народные победы над врагом. И такова природа любого подвига: только преодоление собственных слабостей поднимает человека над собой и в конечном итоге приводит его к нравственной победе.
Мало ли с годами перестройки обнаружилось в армии подлецов, торгующих жизнями рядовых солдат и военными интересами страны? Нет, наши честные офицеры-самоубийцы уходили на тот свет в одиночку, оставляя на сцене жизни тех, кто доводил их до самоубийства. Странно, но ведь никто из самоубийц не прихватил с собой на тот свет ни единого высокопоставленного неподсудного мерзавца, хотя преступления последних перед народом были не просто очевидны, но и многократно доказаны, а доказательства обнародованы.
На них и сегодня нет суда. И в силу как раз полной своей безнаказанности мерзавцы цинично продолжают предавать свой народ, успешно меняя посты, а при необходимости сбегая за рубеж. Потому что честный офицер не хочет пачкать о них руки. Он человек приказа, а приказа такого – нет: считать мерзавца врагом. И “освобождают” наши офицеры-самоубийцы нашу землю – от честных людей: от себя. Такую вот “освободительную” войну ведут… Не зря грех уныния, грех отчаяния считается в православии одним из тяжелейших грехов: не туда он человека уводит. Я уж не говорю о страшном грехе – о самоубийстве. Но это не в осуждение: просто есть тут над чем крепко подумать.
А роль Ивановского в “Дожить до рассвета” далась мне непросто. Когда мой герой ползет, раненый, и в колее лежит с гранатой за пазухой, ведь мысль у него тут какая была? Подороже ему свою жизнь-то продать хотелось. Думал он: вот проедет по этой дороге, где он лежит, автомобиль с вражеским генералом, и взорвет Ивановский себя – вместе с ним. А судьба подсунула что? Обоз, два полупьяных каких-то полицейских. И в чем драматизм ситуации – обида обожгла всю душу Ивановского: вот за что жизнь свою отдаю. Дешево все… И срывает он негнущимися пальцами, зубами срывает чеку. Подрывает себя и их! Но от того, как погиб Ивановский, в конечном итоге создавалась победа.
Мне и физически этот фильм дался нелегко. В канаву меня режиссер укладывал – и все ждали, когда на морозе у меня пальцы окоченеют. Жизненная правда образа так достигалась. Подводили ветродуй, чтобы меня снегом заметало… Первое время даже спиртом не растирали после съемок. Кончилось это для меня двусторонним воспалением легких, туберкулезом, легочным кровотечением. В тубдиспансере полгода провалялся, пока каверны не закрылись. Но родные помогали, друзья поддерживали. Спортом стал заниматься… Сняли меня доктора с учета!
И трогательно вот что было. Солдаты, которые в молодости воевали, снимались в этом фильме. Были у меня “в подчинении” по ходу картины. Так они помимо съемок все называли меня командиром. И чаю поднесут, и вообще – оберегали: “Ну, ты, лейтенант, совсем-то уж не раскисай”. В больницу ко мне приезжали. До слез это трогало… С большой теплотой их вспоминаю.
