«Маркс, чья интуиция порой достигала удивительной остроты и опережала возможный для его времени уровень теории, объясняет нашу симпатию к Древней Греции тем, что она — напоминание о „нашем детстве“ (детстве всего человечества, а не Европы); Энгельс никогда не переставал выражать аналогичные симпатии не только по отношению к „варварам“ Запада, но и к ирокезам и другим аборигенам Северной Америки — напоминанию о нашем еще более далеком детстве. Позже многие антропологи — и в этом аспекте не евроцентристы — выражали такое же расположение к другим называемым „примитивными“ народам, без сомнения, по той же причине»
[9, с.91].
Мифом является и утверждение о непрерывности процесса культурной эволюции и смены социально-экономических формаций. Феодализм был принесен варварами, сначала размывавшими, а затем и завоевавшими рабовладельческую Римскую империю. Варвары же в своем укладе этапа рабства не проходили — они становились рабами лишь как военнопленные античных государств (и создавали там проблемы). Какая же это непрерывность? Это — типичный разрыв непрерывности, причем в крайней форме, связанной с военным поражением.
О культуре и говорить нечего — разрыв в продолжении античной традиции составлял более тысячи лет (оттого-то и говорят Возрождение, оттого-то и миф о «темном» Средневековье как потерянном времени). Более того, Запад на время вообще утерял культурное наследие античности и получал его по крохам от Востока — через арабов, тщательно сохранивших и изучивших греческую литературу. Западная цивилизация создавалась сообща, и евроцентризм, кроме всего прочего — идеология неблагодарных потомков. Уж этому мы сегодня имеем доказательств сверх меры.
Миф о «правильной» смене общественных формаций подкрепляется важным мифом эволюционизма. Своими корнями этот миф уходит в историю восприятия времени в европейской культуре, в историю перехода от циклического времени аграрной цивилизации к идее бесконечного, линейного, направленное в будущее времени («стрела времени»). Новое восприятие времени создало почву для появления идеи прогресса, как считают некоторые философы, самой важной идеи Запада за три тысячи лет. Идея прогресса стала той метафизической, почти религиозной основой, которая заставляет капиталиста расширять производство и накапливать капитал. Этого жгучего мотива искренне не понимает живущий на земле человек традиционного общества.
Вся техносфера, в которой живет человек Запада, действительно создает — даже на бытовом уровне — ощущение полной победы над пространством, климатом и временем, причем инструментом победы являются деньги. Пространства не существует, ибо ты (если позволяет кошелек) можешь преодолеть его на самолете (даже сверхзвуковом) или при помощи телефона и телефакса. Человек желает настолько чувствовать себя независимым от климата, что даже если едет в магазин за пару километров, включает в машине кондиционер. И печальную реальность отражает анекдот, порожденный нашим закомплексованным интеллигентом (советский турист на Западе, зимой, спрашивает в лавке:
«Когда у вас начинают продавать свежую клубнику?»
— и слышит в ответ:
«Как и все остальное, в восемь часов утра»).
Для человека традиционного общества, сохранившим ощущение второго (циклического) времени, это странно. Наоборот, наслаждение видится в том, чтобы переживать ход времени и его «вечное возвращение» — ощущать его в плодах и удовольствиях, соответствующих времени года, а не подавляющих его структуру, переживать летом жару и прохладу, а зимой — мороз и тепло дома. А в человеке среднего класса, стремящемся быть «настоящим европейцем», горит болезненное желание есть клубнику именно зимой, а кататься на лыжах именно летом, на дорогом курорте.
Идея эволюционизма приобрела статус фундаментального мифа после триумфального шествия дарвинизма по всем ареалам европейской культуры (с особенностями его восприятия в католических и православных обществах, которые хорошо изучены). Этот триумф вроде бы биологической теории и был, видимо, предопределен острой социальной потребностью в научном обосновании того, что уже вошло в культуру и социальную практику (социал-дарвинизм Спенсера появился раньше чем сам дарвинизм; Маркс был счастлив тем, что его политэкономическая концепция интенсивного расширенного воспроизводства и технического прогресса получила с дарвинизмом естественнонаучное объяснение). Получив сильные импульсы от сугубо западноевропейских идеологических структур (протестантской «естественной теологии», мальтузианства и механистической политэкономии Адама Смита), дарвинизм сторицей вернул долг, снабдив евроцентризм прекрасно замаскированным идеологическим оружием, которое вот уже полтора века интенсивно используется во всех сферах общественной жизни.
В приложении к обществу, культуре и цивилизации эволюционизм дал идею развития и естественного отбора. Общества разделились на развитые и слаборазвитые (или развивающиеся), в обыденное сознание прочно вошла мысль, что отставшие в своем развитии общества или погибают в ходе конкуренции или становятся зависимыми и эксплуатируемыми, и что это — естественный закон жизни. Согласно этому мифу, Западу повезло в том, что он с самого начала попал на «столбовую дорогу» мировой цивилизации, а другие запутались и выбираются на эту дорогу с опозданием — за что вынуждены платить опередившему их Западу как более удачливому конкуренту. Сопротивляться этому бесполезно, ибо это — закон природы. Но хорошим поведением у Запада можно получить скидку (плохое поведение неизбежно влечет за собой наказание).
Чтобы не обострять проблему, мы не будем углубляться здесь в такую щекотливую тему, как биологический расизм и уничтожение «отставших в своем развитии» народов огнем и мечом прометеевской цивилизации. Как пишет Э. Тоффлер в «Третьей волне», сам Дарвин высказался в связи с уничтожением аборигенов Тасмании:
«С почти полной уверенностью можно ожидать, что в какой-то период в будущем… цивилизованные расы людей уничтожат и заместят дикие расы во всех уголках земли». По мнению многих историков из «третьего мира»,
сам Дарвин был видным социал-дарвинистом, поэтому приложение «социал» можно вообще опустить.
Но антропологи знают (хотя сегодня разумно помалкивают), что в приложении к культуре и обществу эволюционизм является идеологической спекуляцией и не имеет никакого научного обоснования. К. Леви-Стросс, изучавший жизнь «примитивных» народов и их культур, «со вкусом поданных к столу „со всеми соусами“ псевдонаучным людоедством, презирающим целостность человеческой культуры» во множестве мест пытается объяснить это самыми разными способами. Вот один из самых общедоступных:
«Биологический эволюционизм и псевдоэволюционизм, который мы рассматриваем — совершенно разные доктрины. Первая возникла как широкая рабочая гипотеза, основанная на наблюдениях, в которых удельный вес интерпретации исключительно мал… Но когда от фактов биологии переходят к фактам культуры, все резко усложняется. Можно извлечь из земли материальные объекты и убедиться, что, согласно глубине геологических слоев, форма или способ изготовления определенных объектов изменяется. И, тем не менее, один топор не рождает физически другой топор, как это происходит с животными. Сказать в этом случае, что один топор эволюционировал из другого представляет из себя метафорическую формулу, не обладающую научной строгостью, которую имеет аналогичное выражение в отношении биологических явлений. И то, что верно для материальных объектов, физическое существование которых доказывается раскопками, еще более справедливо по отношению к общественным институтам, верованиям, вкусам, прошлое которых нам обычно неизвестно. Концепция биологической эволюции сопряжена с гипотезой, имеющей самый высокий коэффициент вероятности, который достижим в сфере естественных наук; напротив, концепция социальной и культурной эволюции дает, в самом лучшем случае, лишь соблазнительную и опасно удобную процедуру представить действительность»
[27, с.311].
В отношении же целых народов и цивилизаций биологическая метафора эволюционизма вообще не имеет смысла, ибо число единиц анализа мало, и их конкретная история известна и спекуляций не допускает. Ради идеологических спекуляций обязательно приходится историю фальсифицировать. Развитие Запада и погружение в «слаборазвитость» множества культур — единый конкретно-исторический процесс, в котором части взаимообусловлены. Леви-Стросс, также разными способами, постоянно напоминает это западному интеллигенту:
