Ознакомительная версия.
В субботу с утра мы поехали в город и пробыли там до воскресенья вечера. Нашу программу, конечно, выполнили полностью. Но, вернувшись домой, я нашел вызов к командиру экипажа «для объяснения по делам службы». Конечно, было ясно, какого рода будет «объяснение» и чем оно может кончиться.
Действительно, когда утром я предстал перед капитаном 1‑го ранга Коссовичем, он встретил меня «в штыки» и, сделав длиннейший выговор, объявил, что арестовывает при экипаже на трое суток. Мои доказательства, что меня назначили на дежурство вне очереди, его не убедили. Пришлось начать сидение в дежурной комнате, и, чтобы было не слишком скучно, я подменял других на дежурстве.
Зато Плотникову наговорил много горьких истин. Он оправдывался, что мое назначение исходило не от него, а от самого экипажного командира, который якобы находил, что холостому офицеру ничего не значит подежурить, хотя бы и в такой праздник, и тем дать возможность женатому провести этот день с семьей. Может быть, это имело основание, но тогда оно должно было быть сделано в порядке взаимного соглашения, а не насилия. Во всяком случае, у нас с Плотниковым установились прохладные отношения.
Как я упоминал выше, в порту никаких кораблей не было, если не считать нескольких старых 100‑тонных миноносцев типа «Пернов». На некоторых из них были назначены командиры и не полный комплект команды. Никакого боевого значения они уже давно не имели, и неизвестно, отчего их еще числили в списках флота. Весной в кампанию вступило два таких миноносца, чтобы порт имел возможность хоть кого‑либо выслать в море в случае нужды.
Когда один из них вышел в море, для пробного пробега, то с ним произошла авария. Командиром его был лейтенант Анцов[59] (офицер, совершенно не пригодный к морской службе). Выйдя из аванпорта на пробу машин, он попал в довольно свежую погоду. Его сильно качало, и, к ужасу командира, буквально вся машинная команда (правда, ее было всего четыре человека) укачалась. Пары стали падать, миноносец потерял возможность управляться, и командир растерялся. В довершение всех бед незакрепленная бухта троса, лежавшая на корме, от качки стала разматываться, и ее конец оказался за бортом, так что, когда удалось поднять пары и дать малый ход, трос намотался на винты и миноносец не мог двигаться. Его медленно несло лагом к берегу. Хорошо еще, что берег был пологий и песчаный, иначе его бы разбило. На миноносце, конечно, радиотелеграфа не было, и поэтому прошло несколько часов, пока командиру порта дали знать о несчастье. Он немедленно выслал на помощь буксиры, которые благополучно его сняли с мели и привели в порт. Командира лейтенанта Анцова отдали под суд и отрешили от командования за «нераспорядительность».
В апреле Витгефт уехал в длительный отпуск для лечения ран, полученных в Артуре. Бартенев был переведен в Гвардейский экипаж. Он получил небольшое наследство после смерти бабушки и решил перейти в Гвардейский экипаж, чтобы хорошо пожить в Петербурге. Он был очень милый человек, но, пока что, чрезвычайно легкомысленный. В Петербурге он быстро растратил деньги, запутался в долгах и покончил свою молодую жизнь выстрелом из револьвера. Мы с Коссаковским остались одни и страшно тяготились жизнью на берегу.
В мае стали попарно приходить из Франции вновь построенные там миноносцы (водоизмещением в 350 т; всего восемь[60]). «Французов», как у нас их называли, приводили заводские капитаны‑сдатчики и с французской командой. В ожидании назначения на них командиров и команд они ставились в порту. В дальнейшем новым миноносцам предстояло идти в Петербург, к Балтийскому заводу, где на них должны были быть устроены кормовые платформы для второго орудия. При постройке второе орудие отчего‑то не было предусмотрено. По‑видимому, оттого, что они строились по старым чертежам, и только впоследствии начальство спохватилось, что опыт войны доказал необходимость иметь для миноносцев и кормовой огонь.
Понемногу стали появляться и их командиры. Команду назначал порт, и то только в самом ограниченном числе, потому что им еще не скоро предстояло начать настоящее плавание. Чтобы командиры не были одни во время перехода в Петербург, к ним было приказано назначить по одному офицеру. Выбор пал на меня и Коссаковского, и мы три раза совершили переходы из Либавы в Петербург.
Я весьма радовался таким путешествиям, взад и вперед, так как это являлось развлечением и всегда удавалось дня на три застревать в Петербурге и приятно проводить время, тем более что там жили мои родители. Да и самые переходы были интересны и создавали много любопытных случаев, главным образом, оттого, что команды совершенно не были знакомы с механизмами миноносцев. Не раз по вине кочегара падали пары в котлах, возгорались подшипники или переставала действовать рулевая машинка. Начиналось волнение. Хорошо еще, что стояли тихие весенние погоды, а то, того и гляди, можно было оказаться в катастрофическом положении.
Когда закончился мой последний рейс в качестве временного штурмана, я опять оказался в Либаве. В это время туда пришли крейсеры «Олег», «Аврора» и «Диана». Им предстояло идти в Кронштадт и вступить в капитальный ремонт. Офицеров на них оставалось минимальное число. Их вообще‑то было немного на переходе в Россию, а в Либаве списалось и еще несколько. Особенно мало осталось офицеров на «Авроре», и ее командир, капитан 1‑го ранга Барщ[61], просил командира порта хотя бы временно назначить одного офицера. Так как я уже давно находился, так сказать, на «выходных ролях», то меня и назначили на «Аврору». Но командир порта взял слово с капитана 1‑го ранга Барща, что, по приходе в Кронштадт, он меня вернет обратно.
Я обрадовался назначению на «Аврору», так как хотел поплавать на большом корабле. Скоро мы перешли в Кронштадт, и там выяснилось, что крейсер вступит в ремонт не в Кронштадте, а в Петербурге и его будет ремонтировать Адмиралтейский завод. Это становилось уже и совсем интересным, поэтому мне и тем более хотелось остаться на «Авроре».
Командир «Авроры» капитан 1‑го ранга Барщ был очень милый человек и, в противоположность Коссовичу, чрезвычайно несловоохотливый. Старшим офицером был капитан‑лейтенант Прохоров[62] и старшим минным офицером Ю.К. Старк[63] (в будущем адмирал и начальник Сибирской флотилии, которую он вывел в 1921 г. на Филиппины). Я сразу ужился с кают‑компанией и чувствовал себя на крейсере прекрасно. За недостатком офицеров и благодаря малому количеству команды, вахты были отменены. Мы несли суточные дежурства, что сильно облегчало службу и не делало ее однообразной, как если бы нам пришлось стоять на четыре или пять вахт. Кроме того, это позволило довольно часто ездить в Петербург.
Членом кают‑компании числился также и серый попугай с красной головкой, который знал много слов и даже произносил короткие фразы. Особенно отчетливо он произносил часто повторяемые фразы вроде: «вестовой, чаю», «позвать вахтенного», «вестовые, подавать» и т. п. Благодаря этому даже получались смешные недоразумения: то вестовой без надобности приносил чай, то преждевременно начинали подавать еду. Старший офицер, когда раздражался на своего вестового, то ругал его дураком, а звали его Степаном. Попка отчего‑то это особенно подхватил и часто, сидя на своей жердочке, непрерывно повторял: «Степан – дурак», «Степан – дурак». Это привело в будущем к очень неприятному инциденту. Когда морской министр вице‑адмирал Степан Аркадьевич Воеводский делал смотр крейсеру и, проходя через помещение кают‑компании, остановился перед жердочкой попугая, то тот стал настойчиво повторять: «Степан – дурак», «Степан – дурак». Все от неожиданности не знали, что делать, а попугай все повторяет свое «Степан – дурак». К счастью, министр сделал вид, что он не разбирает, что тот говорит, и поторопился отойти от попугая. Но неизвестно, как он к этому отнесся. Не подумал ли он, что это злая шутка, тем более что командир и старший офицер очень расхваливали попугая.
Когда прошло полтора месяца пребывания на крейсере, я решил, что обо мне забыли в Либаве и я останусь на «Авроре». Но не тут‑то было: пришла телеграмма меня срочно командировать в Либаву. Командир ответил, что за недостатком офицеров он просит меня еще задержать на время, думая, что там успокоятся. Однако скоро опять пришла телеграмма с новым требованием отправить меня. На этот раз, к великому моему огорчению, мне пришлось возвращаться в Либаву.
Когда я опять оказался там, то заметил, что порт начинает немного оживать. В канале стояло восемь миноносцев, построенных на верфях в Эльбинге (Германия). Этих у нас для краткости называли «немками». Они тоже были водоизмещением в 350 т и, так же как и «французы», являлись не новым типом, а повторением тех, которые участвовали в Японской кампании. Ни скорость, ни вооружение не были изменены, и лишь потом прибавили по кормовому орудию и установили аппараты большего диаметра, для современных мин Уайтхеда[64]. Одним словом, они, входя в строй, уже оказывались устаревшими.
Ознакомительная версия.