«Тысячи фермеров стали отказываться от земли, а правительство вновь занялось коллективными хозяйствами, с каких легче взимать налоги. Крупному хозяйству, разумеется, легче приобрести дорогостоящую технику. В его распоряжении лучшие земли. Но беда в том, что колхозник разучился работать. За годы колхозов погибло столько скота, сколько его, наверное, не было в Америке. А почему? Да всё это – не мое. После обобществления скота крестьянину сделали милость – разрешили держать одну корову и ни-ни-ни больше. Уж мужик нежил ее, холил, уж кормил и поил, а она кормила семью да еще и подкармливала гегемона. Идет с пастбища стадо – набухшее вымя чуть ли не за дорогу сосками цепляется, молоком на версту пахнет. А у колхозной коровы вымечко с кулачок, сразу видно, что нет хозяина. Людей приучили работать помаленечку, получать понемножечку, подворовывать потихонечку. И ничего, живут. Дотягивают до пенсии. В горячее время перекуры да тары-бары. Колхозники выезжают в поле лишь часов эдак в десять. А фермер в это время уже наработался – он начал работу до солнца, потому что ночует в копне сена».
«Пишет Вам семья фермеров из дальнего сибирского села. Сам я агроном, всю жизнь посвятил земле, жена радиотехник и на руках 10-летний сын. Решили уехать в деревню и вести самостоятельное хозяйство. Выделили нам 16 гектаров – неудобицу. С чего начать? Продали что было ценного в доме, закупили семян, наняли технику, первый год мы отсеялись. Урожай получили, по засушливому году, средний. Техники своей нет. Решили затянуть пояса потуже и купить трактор, взяли ссуду под большие проценты, трактор старенький купили. Но ведь одного трактора мало. А на остальную технику денег нет. А в этом году еще хуже, по всей Сибири страшная засуха, руки опускаются, видя как гибнет твой труд. Как жить дальше, бросить все это, только это на радость нашему местному руководству, они таких, как мы, ненавидят, подбивают людей против нас. И становится страшно, как живет деревня. Государственное – растаскивается, пропивается. Работать не хотят, зачем, легче украсть и пропить. А мы так жить не хотим. Я посвятил 30 лет агрономии и хочу видеть дело рук своих, хочу помогать деревне. Со своего первого урожая мы 3 тонны раздали людям, хоть самим было туго. Но такая тоска на душе, бьешься как рыба об лед, а толку мало. Мы знаем, что надо биться за лучшую жизнь для наших детей, но пока что не знаешь, как выбраться наружу самим».
«Моя нищая пенсия – это нарушение прав человека. В Чечне убивают сразу – это легкая смерть. А умирать постепенно от голода – это садистская смерть, устроенная нам сегодня. Эта постепенная смерть миллионов пенсионеров должна также подлежать судебному разбирательству как нарушение прав человека с издевательским оттенком. Почему об этом молчат наши правозащитники? Почему молчат об этом наши телевидение и газеты? Мой трудовой стаж 31 год. Ежемесячная пенсия за три последних месяца составила 38 573 рубля, надбавка – 19 700 рублей.
Итого: 58273 рубля!
Получила за январь 58 273 рубля, из них:
– квартира (моя доля) – 10 тыс.
– электроэнергия (моя доля) – 5 тыс.
– телефон (аб. плата и переговоры) – 5 тыс.
– самые необходимые элементарные лекарства от хронических болезней – 15–20 тыс.
Итого: 23 тыс. 273 рубля!
Этих денег не хватает на двадцать дней, если покупать ежедневно только по одной бутылке молока (625 руб.) и одному батону хлеба (720 руб.). Но так сегодня. А что будет завтра – не знает никто. У нас во Владимире за последние два месяца сливочное масло подорожало в 2 раза, сахарный песок – в три раза и все остальные продукты питания в этих же пределах. Но об одежде, сливочном масле, овощах, мясе и рыбе – и думать не приходится. Что это, если не геноцид? Я бабушка, у меня двое внуков. Когда я смогу и смогу ли вообще угостить моих внуков конфеткой, стаканом молока, кашей? В средствах массовой информации постоянно утверждают, что денег нет только у того, кто не умеет и не хочет работать, но я честно отработала – почему тогда обрекают на такую пенсию умирать? И по какому праву внушают моим детям и внукам эту абракадабру? И кто это внушает такое обо мне – Гайдар, Чубайс? Мы, нынешние пенсионеры, платили налоги, а их поколение на эти налоги: бесплатно отдыхало в пионерских лагерях, бесплатно училось в школе и в институте, бесплатно лечилось, бесплатно получало квартиры, бесплатно растило также вот уже своих детей, включая бесплатный детский сад. Почему ж они других теперь людей в России такой жизни, всего этого лишили? Почему же для наших детей, внуков должно было все стать по мнению этих господ платным? Почему нам, старикам, начисляют они теперь, даже не пряча глаза от стыда, такую пенсию, на которую мы будем только умирать?»
«В июне 1992 года наш тогда еще уважаемый Президент предвосхитил нас, что вступает в силу новый закон о Российской “справедливой в полном объеме” пенсии. Но результат новоиспеченного творения просто ошеломил. Благодаря коэффициентам, которые были придуманы якобы для осовременивания начисленных еще в советское время пенсий, в одночасье пенсионный потолок был превращен в пособие для бомжей. Меня гнетет сознание того, что это моя страна унизила меня, растоптала, ограбила, перечеркнула мою жизнь».
«Война для меня закончилась в городе Будапеште (1080 зен. арт. полк). Кончилась война, и нас выселили за пределы города, окружили заборами, поставили часовых. Кормить начали одной чечевицей. Ну, это еще бы ладно, но дальше вот было что. В 1946-ом отправили в город Харьков на Холодную гору – это был своего рода пересыльный пункт. Обманным путем сгрудили в одну кучу наши самодельные сундучки, затем стали по одному вызывать из строя, класть перед офицерами на стол этот сундучок. И те, как шакалы, пошли шерстить под одну гребенку. Полетел на землю нехитрый солдатский скарб: портянки, обмотки, гимнастерки, сапоги, рубашки. Выросла целая гора тряпья. А нам и невдомек, что это, оказывается, Родина-Мать вот так вот встречает своих защитников-победителей! Свершив постыдный срам, униженных и осрамленных, погрузили в вагоны и, ничего не объясняя, этапировали на Дальний Восток. Расселили на Сахалин, Курилы, Камчатку. Там пришлось всем служить еще пять лет, уже после войны. Лесоповал, стройка, и так каждый день. За семь-восемь лет службы для нас не было ни одного отпуска и даже ни одной увольнительной. Срок службы там для офицеров зачитывал год как за три. Для зеков на тех же работах тоже был льготный зачет. А вот для солдат и сержантов так называемой «срочной службы» – а многие с войны уже по седьмому и восьмому годку тянули без отдыха солдатскую лямку – зачитывали на лесоповалах год за год. Никакой вины не предъявляли, ни с какими приказами не знакомили, а держали на положении зеков по семь-восемь лет, да еще прошедших войну. С этим смирились тогда… Но вот дожил до пенсии – и тот же расклад. Самая ущемленная и униженная категория пенсионеров – трудяги. За спиной сорок лет труда, как ветерану войны, плюсуют одну минимальную пенсию, и все равно, оказывается, зачитывают по-прежнему как людям второго, третьего сорта именно солдатам. А кому о нас хлопотать? Комитеты ветеранов всегда возглавляют только бывшие генералы. И эти наши радетели за всю свою деятельность за улучшение пенсионного дела бывших солдат нисколько не порадели. Снова нужнее не мы, а бывшие чины, начальники. Солдат – он всегда на переднем крае был, он войной надорван, изранен и его здоровье теперь хуже всего. А пенсия рядового и сержанта в 3–5 раз меньше пенсии офицеров и генералов. Пенсию им, в отличие от нас, выплачивают в сбербанках, подальше от посторонних глаз. Значит власти знают, что делают, взвесили все, как взвешивали и тогда».
«То, что происходит сейчас у нас в России, – убивает во мне всякую надежду на будущее. Дело не в том, как я питаюсь, нет. Опустошение души человека и общества в целом – страшные явления наших дней. Немножко о себе и своей семье: я и жена пенсионеры, живем вместе с сыном, невесткой и внуком в доме «хрущевского типа». Работал формовщиком литейного цеха, потом заточником на алмазных кругах и абразивах. Пошел на пенсию в 1987 году по вредности с 55 лет. Назначили мне пенсию хорошую – 132 рубля. Я даже гордился оценкой моего труда, а теперь эта моя гордость превратилась в нищенскую пенсию с тремя нулями. Живем, не голодаем. Выручает кусочек земли за городом. Только вот частенько болеть стали – литейка напоминает о себе. Вот и все, что я хотел рассказать о себе. Страшнее всего – неизвестность. Почему бы не сказать народу: что, когда и как, в какие сроки будет делаться в стране и каков будет предположительно результат. Пройдет много лет, возможно, несколько столетий, капитализм уйдет в историю как ушел в историю и феодализм. На смену ему придет совершенно новый, действительно народный общественный строй на всей Земле. Я в это верю».
«Тысячи детей живут в колодцах, трубах, крысиных подвалах, на кладбищах и свалках не от хорошей жизни, а на питание они достают себе воровским способом. Я живу во Владивостоке. У нас теперь судят и садят по большей части несовершеннолетних. По полгода сидят в СИЗО, где их бьют, а со слов родителей издеваются и вешают, чтобы скрыть улики. Почему уголовный кодекс дает право 14 летних оступившихся подростков содержать с уголовниками и насильниками в общих камерах? Они ведь там беззащитны, и получается, что мы заживо убиваем голодных больных и глупых детей в тюрьмах, во всяком случае доводим их до этого или способствуем несовершенности закона. В условиях социальных проблем их лишают нормальной жизни дома, в интернате, зато в объятия принимает тюрьма за воровство жвачек, шоколадов, пирожных, сигарет. Нет нам всем прощения за это. Это тоже репрессии, только детские, против святая святых – детей. Миллионы загубленных детских душ, которые можно было без особого труда спасти…»
