Из дела, производившегося в тридцатых годах нынешнего столетия о сектаторах села Краснопрудовки (Орловского уезда), видно, что одна из девок тамошнего корабля (в котором были и скопцы) назывались Богородицей, а другая Пятницей». Кроме Пятницы в хлыстовских кораблях почитают еще Настасью-Воскресенье,[22] но менее, чем Пятницу. О ней поется в радельных песнях:
Ты Настасья, свет Настасья,
Отверзай царски врата,
Встречай батюшку Христа
С милосердьем, со прощеньем
И со светлым воскресеньем.
Покойный Надеждин полагал,[23] что в этой песне воспоминается богородица Настасья Карповна, казненная в 1734 году. Но не относится ли это скорей к Настасье-Воскресенью, издавна чествуемой тайными сектаторами? О чествовании Настасьи (Воскресенья) и (Прасковии) Пятницы находим упоминание в «Стоглаве». Царь Иван Васильевич, в 1551 г., предлагает собору следующий вопрос: «Да по погостам и по селам ходят лживые пророки (пророки у хлыстов неразлучны с богородицей Пятницей; они ей «поют в духе»), мужики и женки, и девки, и старыя бабы, нагия и босыя, волосы отростив и распустя, трясутся и убиваются, и сказывают, что им является святыя Пятница и Настасии, и велят им, чтобы оне заповедали христианам каноны эавечати, оне же заповедают в среду и пяток ручного дела не делать, и женам не прясти и платья не мыти и камения не разжигати, а иныя заповедают богомерзкия дела творити, кроме божественных писаний. Что тем нагим, и босым, и лживым пророкам путь, чтобы не соблазняли?».[24]
Полагаем, что царский вопрос разумел последователей секты, теперь называемой «хлыстовщиной». Триста лет тому назад она не скрывалась, или по крайней мере скрывалась несравненно менее, чем теперь, если не в центрах правительственной деятельности — в Москве и главных городах, то по погостам и селам. «Лживые пророки, мужики, женки и девки, нагия и босыя, волосы отростив и распустя, трясутся и убиваются и т. д.», как увидим, чрезвычайно похожи на хлыстов нашего времени. Полагаем, что «Стоглав» говорит об их предшественниках.
В «Духовном регламенте», написанном Феофаном Прокоповичем и утвержденном в феврале 1720 года, опять встречаемся со святою Пятницей: «Могут обрестися, сказано там, пения и церемонии непотребныя, или вредныя. Слышится в Малой России, в полку Стародубском, в день уреченный праздничный, водят женку простовласую под именем Пятницы, а водят в ходе церковном (если то по истине сказуют) и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некия пользы».[25]
Всенародные оказательства тайных сект в виде чествования Пятницы прекратились не тотчас после издания «Духовнаго регламента». Срубленные в 1734 году головы богородицы Настасьи Карповны, пророка Филарета, инока Петровского монастыря, сожжение костей прежних христов людей божьих, рассылка по дальним монастырям их последователей, заставили сектаторов притаиться. В нынешнем столетии мы уже не встречаем публичного оказательства хлыстовской секты. Но вера в святую Пятницу-богородицу во многих местностях до сих пор сохраняется между простолюдинами, потеряв, однако, всякие соотношения и связь с сектами, откуда, как мы убеждены, произошла она.
Из христов, являвшихся в России между последователями тайных сект, дошли до нас предания об Аверьяне, жившем во времена Дмитрия Донского, и об Иване Емельяновиче, бывшем при царе Иване Васильевиче Грозном. Об Аверьяне-христе говорится, будто он жил во времена Дмитрия Донского и убит на Куликовом поле мамаевыми татарами, стало быть участвовал в походе Донского вместе со своими приверженцами.
Об Емельянове у хлыстов сохранилось предание, что был он московский житель, Кадашевской слободы, и было у него двенадцать апостолов, с которыми он расхаживал по Москве и ее окрестностям. Царь Иван Васильевич, узнав, что Емельянов умеет предсказывать будущее, велел будто бы привести его к себе и спросил: — «Правду ли про тебя, Ванька, идет людская молва, что ты пророчишь?» На это Емельянов отвечал: — «Ванька-то ты, беспутный царишка, а не я. Я сын божий Иоанн. Ты царь земной, а я небесный». Царь разгневался, бросился на Емельянова, хотел его пронзить своим железным костылем, но Емельянов погрозил ему пальцем, и царь упал ниц. Показалось ему, что пред ним стоит истинный Иисус Христос, как он изображен на иконе в Успенском соборе с угрожающим перстом. Тогда царь Иван Васильевич с честью отпустил Ивана Емельянова и будто позволил ему идти на все четыре стороны со своими двенадцатью апостолами и с разными силами небесными. То и другое предание сохранилось в хлыстовских песнях. Вот первая из них, употреблявшаяся хлыстами Воронежской губернии при их радениях:
Благослови, господь, воспеть,
Нам «Христос воскрес» пропеть!
Полно, детушки, терпеть,
Разорви греховну сеть,
От темницы каменной
Выходил сам бог живой,
Выходил сударик наш,
Яко вековечный страж,
Говорил деткам Своим:
«Собирайтесь в Русалим»,[26]
Мои милые дружки,
Сотворите-ка кружки,[27]
На том месте на святом,
Где татарином клятом
Снята главушка с христа,
Ровно серпиком с листа».
Как ходили на Мамая,
Люди божьи, не хромая,[28]
Христа бога поминая,
Христа, сударь, Аверьяна,
Аверьяна, не буяна,
Распинали же его,
Христа бога моего,
Как на поле Куликовском,
Во наездии Ростовском(?)…
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь.
Об Иване Емельянове у хлыстов Рязанской губернии, Зарайского уезда, Московской — Серпуховского и в других местах употреблялась лет тридцать тому назад следующая песня, по всей вероятности, и теперь распеваемая на радениях:
Грозен, грозен царь Иванушка,
Грозен, грозен сын Васильевский!
Уж порол же он, порол бояр,
Уж травил же их медведями,
А не стало и в нем храбрости
Супротив царя небесного,
Свет Ивана Емельяныча.
Соходились люди божии
На святом кругу, в Кадашеве,
Сокатал на них сударь дух святой,
Возрадел с ними отец родной,
Сам отец наш, Иван Емельянович,
Сам батюшка Христос истинный,
Со двенадцатью апостолы,
С херувимами, с серафимами,
Со ангелы, со архангелы
И со всею силою небесною.
Спознавали людей божиих
И христа царя небеснаго
Архереи июдейские.
С патриархом волком Никоном (?)
Июдейские — московские,
Предавали христа батюшку
На святую страсть, смерть вольную
Самому царю Иванушке
Свет Васильевичу Грозному.
Возговорил царь Иванушка
Самому царю небесному:
«Вправду ль, Ванька, молва идет,
Что горазд ты пророчить стал?»
Отвещает ему сударь батюшка
Своими устами пречистыми:
«Уж ты Ванька, ты Ванька, беспутный царь,
Сам ты, Ванька, людскую кровь пьешь,
А мясом человечьим закусываешь,
Я не Ванька, — Иван, да не Предтеча,
А сам спас, христос сын божий».
Тут у царя Иванушки сердце разгорелось,
Хочет царишка спаса жезлом прободать,
Хочет Иванушка пречистую плоть растерзать,
Да не стало у Иванушки силушки,
Не стало у Васильича храбрости:
Перед ним сам спас стоит,
Перстом правыя руки грозит,
Как на той ли на иконе Мануиловой.
Упадал тут земной царь перед небесным:
«Ступай, спасе, на все на четыре стороны
Со всеми своими двенадцатью апостолы,
С херувимами, с серафимами,
Со ангелы, со архангелы
И со всею силою небесною».
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь.
Из преданий хлыстовских, вошедших частью в их песни, частью в сказания, видно, что во времена Ивана Емельянова была богородица Марья Якимовна и что хлыстовщина содержалась кроме Москвы в Киржаче (ныне заштатный город Владимирской губернии) и на реке Андоме.[29]
Появление христов с двенадцатью апостолами, столь обыкновенное ныне в тайных сектах, вероятно, бывало (как видно из приведенного об Иване Емельянове) и в XVI столетии. В первых годах того же столетия такой же христос и также с двенадцатью апостолами явился между русскими в нынешней Галиции и прошел в Силезию. Вот рассказ о том густынского летописца: «В то же лето (1507) за Краковом собрался лестцов некоих тринадесять, иже поведаху ся быти апостолами и единаго межи собою нарекоша христом, и ходиша по селам, безумных лестяше, и многа чудеса хитростью твориша: в безводных озерах пред людьми рыбы ловиша, прежде их тамо наметавши; наемши кого да ся мертвым сотворит, донели же его воскресят, тако мертвых воскрешаху и пр. На Шлионску же гостиша у единыя жены, и понеже не хоте им дати, еже у нея прошаху, тай вложиша губку зажжену во убрус, отыдоша, грозящей ей пометою от бога, она же не смотревши, вложи убрус со огнем в скрыню, и помалу возгореся ей скрыня и потом весь дом изгоре, егда же прииде муж ея и глагола: «Что се есть?» она же рече: «Яко христос мя покара, ему же не дах, еже мя прошаше». Муж же, яко смысленнейший, позна, яко лестцы бяху сии и собрав соседы и гнаше по них, идеже крепко их биша, яко оттоле преста тоя лести».
