Или Михаил Ходорковский: в считаные годы создал банк, приобрел нефтяную компанию, стал самым богатым человеком в стране, но на пике успеха сорвался, сам не удержался от тюрьмы и компанию свою от разорения не удержал. Значит, проиграл соревнование жизни, если только не предполагать, что в далекой перспективе выйдет из заточения и всем отомстит. Стратегии ведь бывают разные.
И некоторые совсем неожиданные, досадно непобедимые. Пишет Божена Рынска в своем блоге, что в Европе, где ей комфортно, невыносимы, невыносимы, невыносимы инвалиды. Для них всю ночь под Божениным окном Лакшери-отеля пищит и пищит светофор для слепых — и не выключишь никак, хоть президентский люкс арендуй. Или останавливается перед Божениной машиной автобус, и долго-долго грузится в него инвалид-колясочник. А ты, красивая и богатая, успешная и здоровая, сиди и жди. Или еще — на любой парковке для дорогой Божениной машины может и не быть места, но самые удобные места для инвалидов почти всегда пустуют. Нечестно! По Божениной логике, инвалидов нельзя победить в соревновании жизни, если им ни за что ни про что даются такие преференции. И трудно Божене признать, что инвалиды взяли и победили ее в соревновании жизни. Да еще и не по правилам победили, так, что обыграть их, лишить привилегий или самой получить их привилегии — нельзя, не ногу же себе отрезать.
5. Правил определенных и впрямь нет. Вот в воскресный день Эллен Фербеек[2] выходит из жуковского своего дома на лыжах. План воскресной прогулки у Эллен такой: по льду Москвы-реки пройтись накатанной лыжней до ресторана «Причал», скинуть лыжи, выпить в «Причале» чашку чая, а после чаю вернуться все по той же лыжне домой. Но не тут-то было. Помимо скромных лыжников, гоняют по московорецкому льду еще и безумцы какие-то на снегоходах. Шум, треск, выхлопные газы от двигателей. И ведь не мальчишки какие-нибудь, не молодежь — взрослые солидные люди, а носятся как бешеные, да по лыжне, да поперек лыжни, как будто поставили перед собой цель давить лыжников, соседей своих, с которыми, может быть, раскланивались накануне, покупая продукты в Dream House. А теперь — давить. И ведь много кто погиб на этих снегоходах, не справившись со скоростью, и много кто покалечился. И в лучшие свои годы даже и сам Борис Березовский помчался на снегоходе по полям, налетел на кочку, перевернулся, сломал позвоночник и на носилках с подвязанной головой доставлен был частным самолетом в швейцарскую клинику, где позвоночник долго лечили.
«Проклятые снегоходы», — думает Эллен, возвращаясь с испорченной прогулки, и пишет в газету «На Рублевке», что, дескать, не понимает радости снегоходов, но если кому так приспичило, то, может быть, стоит договориться, чтобы лыжники, например, прогуливались по правой стороне реки, а снегоходчики — по левой? Установить правила, чтобы не мешать друг другу. Так пишет Эллен, искренне не понимая, что правила в этой Игре должны быть не установлены изначально, а навязаны теми, кто сильнее. Навязывание правил — это ведь и есть часть Игры. Дело не в том, что снегоходчик сильнее лыжника, а в том, кто лыжник и кто снегоходчик. Если бы Первому Лицу вздумалось вдруг прокатиться на лыжах по льду Москвы-реки, снегоходы как ветром бы сдуло: прижались бы к берегам, заглушили бы двигатели, потому что одно дело лыжник Эллен Фербеек, а другое дело лыжник Первое Лицо — понимать же надо, сила!
Однако не стоит думать, будто правила на Рублевке навязывают обязательно силой. Иногда и хитростью, и неожиданностью действий, внезапностью. Вот, например, в самом начале 90-х жил в поселке Новь, в той его части, что выходит к деревне Раздоры, профессор Московского университета Александр Аузан. С 50-х годов жил — тогда бабушка выкупила здесь участок в память о расстрелянном муже, легендарном комкоре Аузане, мечтавшем жить в Раздорах. Жил хорошо, соседствовал с маршалом авиации Евгением Савицким, чья дочь Светлана — вторая в Советском Союзе женщина-космонавт и дважды герой Советского Союза.
Но меняются времена. Маршал беднел, и дочь его, привычная к светлым подвигам, а не к каждодневному капиталистическому труду, беднела. И все чаще маршал, встретившись с Аузаном на дорожке или подсев к Аузану на скамейку, заводил разговор о том, что хотел бы продать дачу. Возможно, ждал, не предложит ли сам Аузан выкупить маршальский участок. Возможно, просто так ворчал по-стариковски. Возможно, видел, что пишет Аузан экономические статьи в центральных газетах, и полагал Аузана близким к новой власти, а стало быть, состоятельным. Но не близок оказался Аузан и не состоятелен — не так прямолинейно работают правила Игры «Рублевка», — и участка Аузан не купил.
И вот однажды маршал Савицкий рассказал Аузану, что нашел, дескать, покупателя на свою дачу, солидного человека. А через несколько дней заселился в бывший генеральский дом Отари Квантришвили — по официальной версии предприниматель, меценат и любитель вольной и классической борьбы, а по слухам — криминальный авторитет. Поселился и первым делом, конечно же, рядом с генеральским дачным домом принялся строить новый, в десять раз больше.
Слухи о том, что Отари — высокопоставленный бандит, косвенно подтверждались. С самого утра каждый день у его ворот маячили неприятные личности, ожидающие разрешения воровских споров «по понятиям». Аузан нервничал: бандиты ведь как акулы, задыхаются без движения, не могут угомониться на достигнутом, и если Отари получил участок, то захочет ведь прирезать и соседний.
Именно так и случилось. Однажды Квантришвили пришел к Аузану и начал «гнать телегу», то есть рассказывать малоправдоподобную историю, в которую не поверить нельзя, потому что, если не поверишь, рассказывающий очень обидится, а ему только того и надо — обидеться, найти повод для ссоры. Квантришвили рассказал, что строители у него идиоты, неправильно как-то спроектировали новый дом, что дом сам собой выстраивается как-то так, что залезает к Аузану на участок, и — резюме! — не будет ли Аузан так добр продать Квантришвили пару соток своего участка по рыночной цене?
Аузан понимает: это только начало разводки, только первый ход многоходовой комбинации, цель которой — захватить его участок. Как шпана на темной улице останавливает интеллигентного прохожего просьбой закурить: откажет — можно обидеться, избить и ограбить; согласится — значит слабак, и после второго вопроса можно найти повод обидеться, после чего избить и ограбить.
И тогда Аузан сказал: «Тут у нас, в Раздорах, земельные споры между соседями принято решать по-добрососедски». Квантришвили кивнул: да, по-добрососедски — это правильно, это и по воровским понятиям правильно, и по древним, отложившимся в памяти Квантришвили грузинским обычаям. «И денег, — продолжил Аузан, — с соседа не брать». Квантришвили удивленно вскинул брови. Сотка на Рублевке даже в начале 90-х стоила уже целое состояние.
«Поэтому, Отари, — резюмировал Аузан, — возьми себе две сотки даром, готовь документы, я подпишу».
И грозный Квантришвили повержен. Древние, глубже воровских понятия пробуждены в его душе: грузинское добрососедство, жертвенность в отношении друзей, уважение к старинным укладам. Дальнейший захват Аузанова участка оказался для Квантришвили невозможен. Ибо можно отобрать все что угодно у фраера, но нельзя крысятничать, то есть грабить своих. Можно захватывать собственность, но нельзя забывать благодеяние. Можно хитрить, но нельзя нарушать старинные традиции. И сказал тогда Отари с уважением: «Ты меня, грузина, учишь добрососедству! Да я… Да я… — и, приняв решение, — я тебе белую спальню подарю!»
С этого момента профессор и вор стали друзьями. Криминальный авторитет подвозил профессора в Москву на своей машине, помогал достать дефицитные доски, заходил в гости, уважительно смотрел, как ученые-экономисты на террасе играют в «Монополию» по усложненным правилам, и спрашивал уважительно: «Скажи, Саша, вот ты много работаешь, а я никак не могу понять, где в твоей работе деньги?»
Иными словами, Квантришвили не понял усложненных правил, по которым играет в рублевскую Игру Аузан. Следовательно, проиграл. В терминах великой рублевской Игры это значит, что профессор сумел навязать вору свои правила, а вор профессору — нет.
Прошло несколько лет, и Квантришвили убили. В Москве, возле Краснопресненских бань, в какой-то криминальной войне, смысл которой нам неведом. Из уважения к жертве стрелок бросил оземь и разбил винтовку, из которой стрелял, чтобы никто после Отари не был бы убит этим оружием. Впрочем, уважение не помешало партнерам Отари растащить всю его собственность, ибо таковы их правила. Вдове Элисо достался только маленький салон красоты на Рублевке и дачный участок с двумя домами, старым и новым. Новый дом она начала сдавать и на эту арендную плату (немалую) жить. В некоторый период дом у нее снимал заместитель министра финансов Олег Вьюгин. Он завел себе охрану. Охранники Вьюгина перекрывали раздорские аллейки, когда хозяин выезжал на службу. И однажды Элисо сказала Вьюгину: «У нас в Раздорах не принято, чтобы охрана мешала гуляющим. Даже у Отари не было столько охраны». Вдова криминального авторитета сделала с замминистра финансов то же, что сосед-профессор прежде сделал с ее мужем — навязала свои правила. И Вьюгин подчинился. Снял охрану. Охранники Вьюгина с этих пор прятались за воротами поселка.
