Иннокентий Омулевский - Мимолетные наброски

Не правда ли, читатель, что в такой форме письма значительно выиграют? Другой вопрос — насколько вся эта домашняя переписка, будь она стихотворная или прозаическая, может интересовать публику. Но уж если ее непременно хотят пичкать этой перепиской, то, по-моему, стихи будут удобосваримее. Во всяком случае, так как нынче век промышленный, я нисколько не стесняюсь предложить на первый раз редакциям собственные услуги… конечно, за умеренное вознаграждение.

Обрушившийся дом. — Нравственное падение г. Утина. — Мой странный сон по поводу специальных корреспондентов наших газет. — География «Нового Времени». — Курьезное пожертвование. — Студент Иваницкий. — Некролог В. А. Владимирского

Теперь надо ходить по петербургским улицам и беспрестанно озираться, как бы не раздавила тебя какая-нибудь обрушившаяся шальная стена вновь выстроенного дома. Я даже стал ходить эти дни не по тротуару, а по средине улицы, — все, думаю, как-то безопаснее. Дело в том, что на днях провалились две стены каменного трехэтажного дома купца Абдалова, выстроившего его три года тому назад на Песках. Рассказывают, что по настоянию полиции дом этот был недавно освидетельствован архитекторами, которые нашли его крепким и удобным. Нечего сказать, хорошо «удобство» быть раздавленным! Жильцы не пострадали только благодаря случайности. Отчего же, спрашивается, «крепкий» дом провалился? Поэтически это можно объяснить очень просто и не в ущерб репутации гг. архитекторов:

Однако я желал бы лучше, для блага публики, чтобы репутация этих господ провалилась вместе с обрушившимися стенами, как провалилась, при одном недавнем процессе, нравственная физиономия г. присяжного поверенного Утина, стоически доказывавшего, что гласность для банковых операций — дело неподходящее. Надобно не питать ни малейшего уважения к своему адвокатскому званию, чтобы дерзнуть отстаивать, но краснея, такую неблагодарную и неблаговидную задачу… даже помимо большого вознаграждения. А, впрочем,

К числу этих немногих избранных, очевидно, не может быть причислен и г. Полетика, подвизавшийся, как известно, против г. Высоцкого в одном из заседаний общества для содействия русской промышленности и торговле, хотя он и сделал в своей речи великие открытия, что «начала банковского дела ложные, почва скверная», что «частные злоупотребления тут ни при чем», что «обличения теперь не помогут» и проч. Словом, г. Полетика тоже хотел доказать, как и названный мною адвокат, что операций банка проверять не следует и что гласность тут не поможет. Когда я буду допущен к сундуку с общественными деньгами, для производства над ними различных операций, то полагаю, что начну ораторствовать и сам на такую же резонную тему.

На днях, читатель, я сам не мог воздержаться… от некоторого соблазна. Мне приснилось, что редакция «Живописного Обозрения» отправляет меня своим специальным корреспондентом на театр военных действий. Как ни уверял я во сне почтенного редактора, что я к такому серьезному делу неспособен, но он не хотел ничего слышать, не принимал никаких отговорок и только твердил:

— Поезжайте, поезжайте. Это дело решенное. Затрудняться тут нечем: не боги горшки обжигают. Попривыкните — и все пойдет как по маслу. Главное — побольше поэзии, побольше обстоятельных описаний всех этих мазанок, кокетливо приютившихся на южной земле… само собой разумеется, хорошеньких глазок румынских женщин…

— Но, позвольте… — остановил я его, — г. Каразин…

— Что ж такое, батюшка, г. Каразин? — пылко возразил он. — Прекрасно пишет. Конечно, от его писем не пахнет порохом, как это сплошь да рядом встречается у военных корреспондентов других наций; но зато… посмотрите, сколько поэзии! Он даже телеграммы умеет поэтизировать…

И редактор поспешно сунул мне в руку один из номеров «Нового Времени».

— Однако… — снова остановил я его, — г. Боборыкин…

— Да! вот вам живой пример, — быстро воскликнул он: — сидит человек в Вене, «только и дела делает, что ходит и лежит, читает, по возможности, меньше», разносит книги по поручению знакомых — и все это подробно описывает, ведь «Наш Век» находит его же, вероятно, очень занимательным…

Чувствуя, что начинаю сдаваться, я еще раз попытался было остановить почтенного редактора:

— Позвольте… гг. Максимов, Буренин…

— Гм! Максимов… — замялся он несколько. — Ну, этот любит больше описывать «пьяных солдатиков». Так, впрочем, что же? Ведь и это интересно-с; ведь надо же и эту сторону русского человека осветить. Да, наконец, у каждого имеется своя специальная струнка-с. Что же касается г. Буренина, то пример его может послужить вам лучшим ободрением: он даже прямо заявил, что выехал «с легким сердцем». Нечего затрудняться и вам.

Дай, думаю, сделаю последнюю попытку.

— Г. Немирович-Данченко… — слабо сказал я.

— Пожалуйста, не говорите мне ничего о моих сотрудниках! — ужо запальчиво возразил редактор:- мне не приходится хвалить их самому… Словом, вы должны ехать — и конец разговору.

Скромность моя была окончательно побеждена.

— Ну куда же я поеду? — спросил я только.

— Куда хотите: на Дунай, в Париж, в Америку, в Африку… в Австралию, наконец, — не все ли равно?

— Но какое же отношение будет иметь… например, Австралия к настоящей войне? — вытаращил я изумленно глаза.

— Ах, боже мой! как «какое»? Вы можете сообщать нам, что думают о ней, положим, папуасы… Ведь это, батюшка, в высшей степени интересно и оригинально. Наверно, г. Миклухо-Маклай поможет вам самым обязательным образом. Я ему, впрочем, напишу.

Что вы станете делать с такой американской настойчивостью? Мы перешли к разговору об условиях и мигом покончили дело. Я даже выторговал себе на счет редакции бутылку сельтерской воды на все время путешествия: страны, мол, будут попадаться очень жаркие… Вдруг я спохватился, однако.

— Прежде чем подписать наши условия, позвольте мне представить вам хотя краткую пробную корреспонденцию еще здесь, не выезжая с места, — попросил я для очистки совести. — Если читатели «Живописного Обозрения» останутся довольны ею — я выеду на другой же день.

— Вы несносны с вашими претензиями, но, так и быть, и это вам позволяется, — согласился редактор.

И вот я снова вижу во сне, что сижу за целым ворохом русских газет, тщательно выбираю там из специальных военных корреспонденции подходящие для меня строки и, желая отличиться, делаю из всего этого невообразимый винегрет. Я беру кусочек и у г. Максимова, и у г. Боборыкина, и… словом, у всех по кусочку. Голова моя горит, а в ней назойливо мелькает только одна ясно определенная, неотвязная мысль, что я должен быть на первый раз очень краток и выразителен, если хочу наслаждаться всеми прелестями жизни… между папуасами. Перо мое лихорадочно выводит на бумаге:

Выехав с легким сердцем, я буду заносить и такие впечатления, какие будут относиться к современным событиям, и такие, какие совсем ни к чему не будут относиться… Стоги прошлогоднего сена желтеют повсюду. Видимо его много. На стогах — аисты, аисты на полях, аисты в разливах… Как кокетливы, изящны издали бессарабские деревушки. Одна, например, из-за горы выбежала, когда наш поезд поравнялся с нею, и опять спряталась за другую гору, когда поезд пошел далее. Важно!.. Женщины не особенно красивы; глаза хотя и черны, но без страсти, а скорее в них замечается утомление… Одеваться желают со вкусом, но остаются при одном только желании… Вчера я встретил на улице выпившего солдата; его окружили румыны и ласково разговаривали с ним; прошла мимо солдатика франтовато одетая горничная; солдатик посмотрел ей вслед, развел руками и зачмокал губами, восторгаясь прелестями ее форм…

— Знаете ли, что будет? — говорил он мне раздраженным шепотом, плюя мне в лицо и силясь оторвать пуговицу от моего сюртука:- Франция воспользуется удобным случаем, чтобы вернуть Эльзас и Лотарингию…

Вчера я приехал в Вену… Я привез г. Новикову из Варшавы книгу от его товарища по школе и университету… Священника, о. Раевского, я давно знаю, около девяти лет; но откровенно говоря, не любил ходить к нему, когда бывал в Вене. Он только сильно поседел, но еще свеж. Ему тоже привез книгу из Варшавы, от моего знакомого… Г. Новиков был так любезен — передал мне чрез о. Раевского свое сожаление о том, что я в понедельник не застал его, и желание еще раз видеть меня… В эту последнюю беседу он сказал мне даже: