Третий памятник – Н.В. Гоголю работы Н.А. Андреева. Снова всенародная подписка. Снова годы труда скульптора. И всенародный суд до установки памятника, ответственность перед теми, кому предстояло жить многие поколения вместе с ним.
Сегодня все три монумента убраны с определенных для них народом мест. И даже после празднования 850-летия города нет надежды на то, что они займут в городе былое свое положение. Нет денег! Несчитанные и немереные, они тратятся «хозяевами города» на некие не поддающиеся эстетическому (тем более идейному) анализу металлические сооружения, шаг за шагом захватывающие лучшие и ответственнейшие в смысле градостроительного решения точки Москвы. Конечно, это происходит не без участия москвичей – их денег, но не их представления о собственном городе, родной истории, наконец, русской национальной художественной традиции и развитии современного искусства. От москвичей тщательно скрывается, где и что должно внезапно возникнуть. Забыты открытые общедоступные конкурсы, всенародные обсуждения, выставки. Еще бы – ведь к добру для «радетелей Москвы» они не приведут!
Открытие памятника Гоголю. Май 1909 г.
Памятник Пушкину на Тверском бульваре.
Как можно согласиться с тем, что у стен древнейшей и величественнейшей из русских крепостей – нашего Кремля, между памятниками воинской славы, которыми являются и Манеж, и Александровский сад, и тем более Могила Неизвестного солдата, появляется каменное корыто с водой и многочисленными персонажами Диснейленда? Неужели строителями народа? Спокойный величавый ритм московских площадей, улиц остается для них непонятным и чуждым.
Петр I и Москва – этот вопрос не знает простого решения. Именно Петр лишил Москву положения столицы, на ее улицах боролся со своими противниками, ее традициями и быту противопоставлял иной образ жизни. И уж тем более сложен вопрос связи Москвы и флота. Да, она была объявлена в сталинскую эпоху портом пяти морей, но для Петра флот был связан с прямым выходом к морям – не к шлюзам и речным перекатам. Тем более нелепо сооружение памятника 300-летию Российского флота на развилке Москвы-реки и Канавы – а ведь именно так назывался всегда в старой столице Водоотводный канал или старица, пересыхавшее ее русло.
Художественная сторона сооружения Церетели не поддается анализу, как любая эклектическая комбинация форм, и это особенно подчеркивается грандиозностью размеров. Хуже другое. Гигантомания привела в данном случае к подавлению масштабов и Кремля, и особенно соседнего, теряющего всякую монументальность Храма Христа Спасителя. Каким же символом становится рядом с ним это сооружение?
Многие годы мне приходится отстаивать от сноса и реконструкции памятники истории и культуры нашего города. Обычным доводом строителей в их наступлении на историю было то, что это они – профессионалы в отношении технических возможностей сохранения или восстановления отдельных зданий, что не дело искусствоведа и историка судить том, что сохранять, а что уничтожать. Так не обратить ли сегодня тот же довод против господина Ресина, объявившего в своем выступлении на телевидении, что он знает всего нескольких действительно великих скульпторов в истории мирового искусства: Фидия, Микеланджело, Родена и – Церетели? Пусть каждый занимается своей профессией, а вопрос о памятниках решает народ. Открыто. Всенародно. Так, как всегда было в нашей Москве.
И вот члены первого состава Комиссии – заведующий кафедрой русской истории ХIХ—ХХ веков профессор Федоров, заместитель директора по научной работе Всероссийского института культурологии Элеонора Александровна Шулепова, доктор культурологии, специалист музейного дела, один из руководителей Московского архивного управления (в настоящее время – директор Архива личных фондов Москвы) Л.И. Неливерет, директор Всероссийского Института искусствоведения, ныне покойный, Алексей Ильич Комеч, в то время заместитель директора Государственной Третьяковской галереи по научной работе профессор Александр Ильич Морозов, скульптор из числа не имеющих заказов по Москве, поэт Дмитрий Пригов. Кроме Комеча, все не вошли во второй состав Комиссии, потому что… за них не проголосовали члены вновь избранного состава Городской думы. А точнее – люди очень разных позиций в культуре и искусстве, но в результате жарчайших дискуссий, находившие оптимальное решение на пользу городу, слишком часто и много отвергавшие предложения, за которые неизменно боролся Комитет по культуре города.
Простейшая и очевидная схема – обсудить с позиций своих профессиональных знаний и опыта и дать заключение, необязательное к исполнению, стала стремительно обрастать бюрократической паутиной. Комитет по культуре, до того времени единолично ведавший кругом подобных вопросов (и, кстати сказать, всех московских казино и ночных клубов, на открытии которых неизменно присутствовал его руководитель И.Б. Бугаев, в недалеком прошлом заведующий Отделом культуры Горкома партии, а затем первый секретарь Краснопресненского райкома), повел открытое, продолжающееся и по сей день наступление на Комиссию. К его рекомендации присоединились еще и профессионально неграмотные лекции (или, во всяком случае, попытки лекций) и поучения со стороны заведующего Отделом художественных ценностей Москвы, далекого от гуманитарного образования, В.С. Тантлевского, ссылки на желания и позицию мэра. «Тень мэра» стала возникать при решении любого спорного вопроса как напоминание о силе, которая при любых обстоятельствах станет решающей.
Логическая последовательность выстраивалась безукоризненно. Москвичи выбирают депутатов в Городскую думу, которые развертывают перед ними планы своей деятельности и конечные цели. Затем депутаты выбирают мэра города. Мэр формирует необходимое ему городское правительство для – но вот тут-то и происходит первый сбой! – осуществления проектов, никак не связанных с представлениями избирателей. Более того. С этого момента не правительство подчиняется Думе, но Дума становится послушным органом правительства. Никакого противостояния. Никаких, даже зародышевых, дискуссий. Решение городского правительства – не подлежащий обсуждению закон.
И невольный вопрос: а как же деньги? Те самые средства, которые приносят городу его жители, горожане, избиратели. Правительство, оказывается, не обязано отчитываться в их использовании, не обязано даже ставить избирателей в известность о своих, подчас наполеоновских планах: еще несколько мостов, магистралей, жилых районов виповского уклона, празднеств, фейерверков и, само собой разумеется, монументов. Нужны ли они столице или нет, решать не москвичам. Коллективные требования, возражения? Только в пределах санкционированных городским правительством. Ибо любой протест против сплошного лесоповала во дворах, скверах, на бульварах, сносимых детских площадок, мест бесплатного отдыха пожилых людей, традиционных мест прогулок всегда может быть квалифицирован как вид террористической деятельности и «нарушения стабилизации». Как вам отдыхать, как оставаться без жизненно необходимых (и общедоступных, если только хоть какие-то цены можно назвать в Москве доступными) продовольственных магазинов, как уступать день за днем распоясывающемуся все сильнее и сильнее «випу», знает только правительство Москвы, осуществляя всю свою деятельность за ваши же деньги.
Снова Болотная площадь. В свое время ее переустройство – превращение в сквер было завершено установлением памятника И.Е. Репину. Формально это обусловливалось близостью Третьяковской галереи, прямо сказать, очень относительной: перейти труднодоступный для пешеходов Малый Каменный мост, пройти часть Кадашевской набережной и почти весь Лаврушинский переулок. Меньшее расстояние казалось предпочтительней, но здесь возникало свое политическое «но». Памятник работы вице-президента Академии художеств СССР М.Г. Манизера (архитектор И.Е. Рогожин) решал одновременно две важных для пришедшего к власти Хрущева задачи. Он ставился на месте казни Пугачева и его сподвижников, тем самым снимая самую возможность обращения к их памяти. И – что самое главное! – заявлял о продолжении Хрущевым сталинской политики в отношении руководства культурой и искусством. Не случайно во время разразившегося на Манежной выставке 1962 года скандала, генсек, запрещая всякие поиски в любом виде искусства, открыто заявил, что выступает против культа личности, но полностью согласен со сталинскими методами управления художественной интеллигенцией: «Это была мудрая политика!» Шел 1958 год, и была в полном разгаре кампания травли Бориса Пастернака за «Доктора Живаго». Поэта сумели заставить отказаться от присужденной ему Нобелевской премии, а вскоре и тихо похоронить как «рядового члена Литфонда».
