Этот обитавший за Уралом недоросль глумился над главой государства и Верховным Главнокомандующим с точки зрения именно национальной. Сталин в своей великой речи на Красной площади 7 ноября 1941 года, обращаясь к проходившим перед Мавзолеем колоннам солдат, сказал: «Пусть вдохновляет вас в этой борьбе мужественный образ наших великих предков». И в их числе назвал Суворова и Кутузова. И начинающий негодяй сочинил свой очередной «перифраз»:
Мы (!) били немцев и французов,
И в тех боях бывали(!) метки (!),
Но и Суворов, и Кутузов
Ведь не твои, а наши предки.
Что, дескать, ты, грузин, к моей русской славе примазываешься. Я лично в этом возрасте и не знал, и не интересовался, кто там в Кремле какой национальности. Возможно, и фамилии Сталина не знал. А этот чутконосый… И прочитал свое сочинение отцу, рассчитывая на похвалу. Тот просто взорвался: «Чего ты полез? Суворов и Кутузов тебе тоже никакие не предки!» — зло сказал отец.
А сынок обиженно ответил, что родился в Москве (будто отец не знал этого), «мой родной язык русский и вообще я считаю себя русским».
— Вот и Сталин считает себя русским, — отрубил отец. Не тебе, еврею, тыкать Сталина в нос его нерусским происхождением.
«Никогда, — признается Сарнов, — отец так со мной не разговаривал ни до, ни после. Я надулся и обиженно молчал». Но затаил в душе некоторое хамство.
Казалось бы, такого убедительного отлупа от родимого батюшки должно бы хватить человеку на всю жизнь. Но ничего подобного. Плевал он на батюшку. И вот ему уже под девяносто, на карачках ползает и все шамкает: «Я — русский, потому что родился около Елисеевского магазина, а Сталин хотел к моей великой русской славе примазаться».
И приводит такой пример: я говорит, «хорошо помню, как в день победы над Японией Сталин сказал: «Мы, русские люди старого поколения, сорок лет ждали этого дня». Услышав это, я был возмущен. В моих глазах это было предательство». Верховный Главнокомандующий предал Беню, сытую и пакостную тыловую букашку…
Конечно, Сталин, сформировавшийся как политик в русской среде, православный человек русской культуры, великий вождь России имел все основания считать себя русским, как Наполеон — не корсиканцем, а французом, как Дизраэли — не евреем, а англичанином, даже как Гитлер — не австрийцем, а немцем, как вместе с ним и Маннергейм — не шведом, а финном. И в переписке военных лет с Рузвельтом и Черчиллем у Сталина то и дело мелькает: «мы, русские»… «у нас, у русских»… «нам, русским»… и т. п.
И ведь говорит Беня, как очевидец: «Хорошо помню…». Но память-то у старца дырявая: не помнит даже того, что обращение Сталина к народу было не в День Победы, а в день капитуляции Японии — 2 сентября 1945 года. А главное, не было там слова «русский», Сарнов бесстыдно впарил его. Сталин сказал: «Сорок лет ждали мы, люди старого поколения этого дня. И вот этот день наступил».
А евреи, конечно, могут считать и чувствовать себя русскими, как, например, Павел Коган, который писал:
Я воздух русский,
Я землю русскую люблю!
И жизнь свою отдал за эту землю…
* * *
Б. Сарнов неистощим в своей национальной страсти. С чьих-то слов он рассказывает, что Сергей Довлатов был одно время секретарем Веры Пановой. Однажды у них зашла речь «о непомерно большом количестве евреев в руководстве страны в первые годы после революции»
«— Я, как вы знаете, не антисемит, — сказал Довлатов, — но согласитесь, Вера Федоровна, во главе такой страны, как Россия, и в самом деле должны стоять русские люди.
— А вот это, Сережа, — ответила Панова, — как раз и есть самый настоящий антисемитизм. Потому что во главе такой страны, как Россия, должны стоять умные люди».
Сарнов в восторге от этого ответа, считает его прекрасным и решил впредь руководствоваться им в спорах на подобную тему, хотя, с одной стороны, чего он опять не соображает, это пустая банальность: во главе всех стран должны стоят умные люди, имеющие национальное достоинство, а не такие, что мчатся, как Путин, забыв свое президентское достоинство, на край света с нашим паспортом в зубах, чтобы вручить его заезжему «французику из Бордо».
С другой стороны, на самом же деле тут оголтелая проеврейская демагогия. Довлатов сказал о национальности, разумеется, «по умолчанию», имея в виду как само собой понятное, что, конечно, не любые русские должны возглавлять страну, не такие ничтожества, допустим, как Горбачев и Ельцин, а люди достойные, в первую очередь, конечно, умные, честные, любящие родину. А Панова, будто бы и не услышав о национальности, перевела разговор на ум, и из ее слов с полной очевидностью вытекало, что умных среди русских нет, умные — только евреи, и отрицать это, протестовать против их засилья в верхах — «самый настоящий антисемитизм». Это совершенно в духе Жириновского, однажды вопившего по телевидению: «Евреи — самые талантливые в мире! Евреи — самые бескорыстные на свете! Евреи — самые красивые на планете!» и т. п. Хочется думать, что если бы при том давнем разговоре присутствовал Давид Яковлевич Дар, муж Пановой, он поправил бы супругу. А сейчас и спросить некого, все умерли, кроме Жириновского, которому даровано бессмертие в преисподней. И ничего этого Сарнов не видит, не сечет, не кумекает.
Но вы думаете, он смутится хотя бы за свое вранье о речи Сталина? Признается, что это его очередная жульническая проделка? Ничего подобного! Дело в том, что его отец в той давней взбучке своему отпрыску, допустил ошибку, назвав его евреем. Гораздо более права известная когда-то в литературных кругах Москвы красавица Зоя Крахмальникова, жена поэта Марка Максимова, а потом критика Феликса Светова. Сарнов рассказывает, что однажды в какой-то православный праздник он, Войнович, еще кто-то без предупреждения, без звонка вдруг нагрянули к Зое, которой было совершенно не до них, она готовилась к празднику. Довольно скоро Зоя выставила их, а мужу, еврею Светову, потом сказала: «Четыре жида вломились в православный дом и глумились над нашей верой!» (с. 495). Вот этот ярлык и горит на лбу Бенедикта Михайловича, одного из четырех.
* * *
Главное, чем занимается критик Б. Сарнов, ковыряясь в национальном вопросе, это вынюхивание везде и всюду, во всех встречных и поперечных антисемитизма и антисемитов. Из одних только писательских имен тут можно составить длинный «список Сарнова». Но я из всей вереницы назову лишь троих: Василия Александровича Смирнова (1905–1979), Михаила Семеновича Бубеннова (1909–1983) и Василия Дмитриевича Федорова (1918–1984).
Смирнова — по двум причинам. Во-первых, я его хорошо знал лично и когда в годы моей учебы он был там заместителем директора Литературного института, и когда работал вместе с ним в журнале «Дружба народов», где он был главным редактором. Во-вторых, о нем Сарнов пишет уж особенно злобно и лживо: «Ярый антисемит. Он свою нелюбовь к евреям не просто не скрывал — он ею гордился. Он был самым искренним, самым горячим и самым последовательным проводником государственной политики антисемитизма. Он был ее знаменосцем. В полном соответствии с этой ролью он был тогда главным редактором «Дружбы народов».
Хоть один факт, подтверждающий хоть что-нибудь из этого, критик приводит? Ни единого. Как же так! Почему? Ведь будучи заместителем директора и заведующим кафедрой творчества в Литературном институте, имея большую власть, «знаменосец антисемитизма» должен бы выживать преподавателей еврейского происхождения и гордиться этим. Но, по рассказу Сарнова, преподавателями в институте были Львов-Иванов, С.К. Шамбинаго, С.И. Радциг, Н.И. Радциг, С.М. Бонди, А.А. Реформатский, В.Ф. Асмус. Шестаков, Леонтьев, Ветошкин… Сплошь русаки, хоть у некоторых неожиданные фамилии. Так что тут, мол, смирновскому антисемитизму развернуться негде было.
Это вранье путем умолчания. На самом деле в институте работали Г.А. Бровман, Белкин, А.А. Исбах, Кунисский, Ф.М. Левин, В.Д. Левин, Я.М. Металлов, П.И. Новицкий, Нечаева, П.Г. Печалина, Л.М. Симонян (Ежерец), Л. Фейгина, С.В. Щирина… И кого Смирнов выжил? Беня молча сопит… Не меньше писателей евреев руководили и творческими семинарами.
В то же время Смирнов должен бы гордиться тем, что всеми силами препятствовал приему в институт евреев и срезал их на государственных экзаменах. И кого же он не принял? И кого же он срезал? Сарнов и тут только пускает пузыри, а я скажу: на моей памяти едва не завалил, но в конце концов все-таки влепил «тройку» двум — Василию Федорову и Владимиру Бушину. Ни тот, ни другой даже в детстве евреями не были. К тому же русака-фронтовика Бушина поначалу и не приняли в институт. А Сарнова за диплом, оказывается, одарил пятеркой! И это несмотря на то, что его исключали из института, из комсомола, а дипломная работа его была об Эренбурге, который, по его словам, «у них у всех был как кость в горле» (с. 579). И прежде всего, конечно, у Смирнова. Тут уместно напомнить, что эта «кость» как желанный гость, обремененный двумя Сталинскими премиями и мандатом депутата Верховного Совета СССР, однажды был приглашен в Литературный институт и три вечера подряд излагал студентам свои взгляды и суждения о литературе, искусстве и о многом сверх того.
