4. Если человек на простой дыбе не винится, класть между ног на ремень, которым они связаны, бревно. На бревно становится палач или его помощник, и тогда боли бывают сильнее».
В этом милом документе расписано все: и с какой периодичностью возобновлять пытку, и как вправлять вывернутые суставы, и как ставить клейма на лоб и щеки, как рвать ноздри и так далее, и тому подобное. Откровенно говоря, сии четкие и лапидарные рекомендации долго не давали покоя автору этих строк: с тех пор, как он впервые с ними познакомился, его не оставляла уверенность, что нечто подобное он уже где-то и когда-то читал. И предчувствие, как говорится, не обмануло. Услужливая память с готовностью извлекла на свет божий весьма выразительные эпизоды: «Из классов неслось жужжание голосов, хоровые выкрики. “Кто есть король? Светлое величество. Кто есть министры? Верные, не знающие сомнений…”, “… И Бог, наш создатель, сказал: “Прокляну”. И проклял…”, “Когда же пытуемый впадает в беспамятство, испытание, не увлекаясь, прекратить…”»
Или такой блистательный диалог:
«– Когда жиру много, накалять зубец не след, все одно в жиру остынет. Ты щипчики возьми и сало слегка отдери…
– Так ведь поножи господа Бога для ног, они пошире будут и на клиньях, а перчатки великомученицы – на винтах, это для руки специально, понял?
– Эх, мне бы мясокрутку применить, а я его сдуру ломиком по ребрам, ну, сломал ребро. Тут меня отец Кин за виски, сапогом под копчик, да так точно, братья, скажу вам – света я невзвидел, до се больно. “Ты что, – говорит, – мне матерьял портишь?”»
Это братья Стругацкие, замечательный роман «Трудно быть богом». Недоросли из Патриотической школы готовятся к ответственному экзамену. Печаль в том, что наши фантасты описывали вымышленное Арканарское королевство, пребывавшее в дремучем средневековье. Но даже в этом случае уважаемые авторы не преминули отметить, что в стране произошло некое подобие фашистского переворота, и править бал стали черные роты дона Рэбы. Нормальный уровень средневекового зверства оказался счастливым вчерашним днем Арканара. Трудно сказать, на какие источники опирались братья Стругацкие, сочиняя свою книжку, и имели ли в виду прихотливые изгибы российской истории. Как бы там ни было, но наш герой, Петр свет Алексеевич, жил уже в просвещенную эпоху, когда европейские корабли избороздили все океаны, а сажать на кол политических противников стало среди приличных людей не комильфо. Между прочим, копчение заживо и испытание каленым железом – это еще цветочки. Игорь Бунич утверждает, что на следственных делах первой половины XVIII столетия сохранились такие, например, резолюции царя Петра: «Смертью не казнить. Передать докторам для опытов». Вам это ничего не напоминает, уважаемый читатель?
Слов нет, пытали и до Петра. Неуважение к человеческой личности, всегда и во все времена поражавшее иностранных путешественников, было тем краеугольным камнем, на котором взросло русское государство. Маленького человека втаптывали в пыль запросто. Да и сильные мира сего тоже не чувствовали себя в полной безопасности и ходили с оглядкой. Почти через сто лет после Петра государь император Павел I говаривал: «В моем государстве нет первых и вторых. Есть я и все остальные». И это его заявление отнюдь не было голой риторикой. К чему попусту ломать копья? Даже в современной России власть точно так же продолжает равнодушно взирать с космических высот на суетливое копошение ее подданных. Родовое проклятье неподъемной российской государственности по-прежнему лежит на людях, как помет пресмыкающегося…
Да, повторимся еще раз, пытали и до Петра, и порой очень жестоко. Но именно Петр систематизировал этот привычный хаос, превратив его в самую настоящую индустрию. Согласитесь, есть все-таки разница между эпизодической жестокостью и жестокостью, поставленной на поток. Легче всего этот тезис пояснить на примере антисемитизма, поскольку юдофобия была распространенной практикой у очень многих народов на протяжении веков. Было время, когда евреев преследовали всегда и везде – где-то больше, а где-то меньше. Но до тех пор пока антисемитизм не сделался инструментом большой политики, евреи могли рассчитывать на некоторую нишу, внутри которой они сохраняли национальную идентичность и относительную самостоятельность. Так обстояло дело, например, в средневековой Испании до начала Реконкисты: мавры, евреи и христиане прекрасно уживались друг с другом. Когда же натиск христиан усилился и арабское влияние на Пиренейском полуострове постепенно сошло на нет, национальные меньшинства моментально оказались перед очень жесткой дилеммой. Вопрос ставился предельно просто – жизнь или смерть. Не желавшие сменить свою идентичность или покинуть пределы страны были обречены на неизбежное уничтожение. Между прочим, именно тогда начался грандиозный исход евреев из католической Испании, увенчавшийся образованием иудейских диаспор в странах Западной Европы.
Продолжим нашу аналогию. В царской России жизнь у евреев тоже была не сахар. Над жившими в черте оседлости инородцами (возмутительная практика разделения людей на агнцев и козлищ) все время висел дамоклов меч погромов. И хотя эти погромы повторялись с убийственной регулярностью (возможно, при молчаливом попустительстве властей), теоретически любой погромщик все-таки действовал на свой страх и риск: его не только могли убить потенциальные жертвы (что и случалось время от времени), но и взять к ногтю государственные структуры, обеспечивающие правопорядок, буде такое распоряжение они получат. А вот когда нацисты провозгласили, что любой еврей подлежит немедленному уничтожению по причине неизбывной родовой его ущербности, дело приняло совершенно другой оборот. Теперь евреев стали убивать не за какие-то их вины (пусть даже гипотетические), а единственно потому, что они – люди другой крови. Собственно говоря, этим нехитрым рассуждением мы хотели проиллюстрировать на редкость банальную мысль: теория, возведенная в ранг государственной политики, как правило, всегда значительно хуже элементарной бытовой ксенофобии. К сожалению, эти тонкие материи не всем понятны. Когда писатель Виктор Некрасов призывал к покаянию по поводу безвинно убиенных киевских евреев, ушлые номенклатурщики сразу же взвились на дыбы: дескать, как можно – в Бабьем Яре нашли свою смерть люди самых разных национальностей. Кто спорит, отвечал Некрасов, но, смею вам заметить, что только евреи были убиты исключительно за то, что они евреи…
Глупо ломиться в открытую дверь. Любому непредубежденному человеку должно быть понятно, что система, нацеленная на геноцид, во сто крат опаснее вывертов самого неуправляемого сатрапа. Деяния душевнобольного Ивана Грозного, жарившего людей на сковородах, способны ужаснуть кого угодно, но и они меркнут на фоне замечательных преобразований Петра Алексеевича Романова. Статистика тоже на нашей стороне: если при Алексее Михайловиче количество преступлений, за которые по закону полагалась смертная казнь, приближалось к шестидесяти, то при Петре этот список увеличился аж до девяноста пунктов, то есть вырос, как минимум, в полтора раза. Точно так же трудно согласиться с теми, кто считает пытки в XVIII веке заурядной общеевропейской практикой. Имеется немало свидетельств, что Петр стремился спрятать свои пыточные камеры от глаз и ушей европейцев. Выходит, чуяла собака, чье мясо съела?
Конечно, иной читатель может возразить, что все эти перегибы, перехлесты и перекосы были попросту неизбежны. Что этой дорогой ценой были оплачены грандиозные реформы и небывалые свершения. Дескать, лес рубят – щепки летят… Разве кто-нибудь сегодня вспоминает, какой ценой были куплены успехи промышленной революции в странах Западной Европы? К сожалению, вся беда как раз и заключается в том, что никаких беспримерных прорывов и великих свершений не было и в помине. Итогом скоропалительных петровских преобразований стали не процветание и успех, а чудовищное разорение огромной страны. Стараниями Петра Россия оказалась на пороге национальной катастрофы неслыханного доселе масштаба.
И в этих словах нет даже тени преувеличения. Думается, излишне напоминать читателю, что вовсе не бороды и долгополые кафтаны стали причиной отставания России от западноевропейских стран. Реальные причины такого положения вещей коренятся совсем в другом и были не единожды разобраны по косточкам историками и политологами. На Руси практически полностью отсутствовало третье сословие, поскольку никогда не было сильных независимых городов. Между тем только деятельные и предприимчивые горожане, объединившиеся в торговые и ремесленные гильдии и создавшие органы самоуправления, могут стать той питательной почвой, на которой взрастет крепкое третье сословие. Конечно, города как таковые в наших палестинах были, но они отличались от вольных богатых городов Европы, как небо от земли. Российские города – это, по преимуществу, стольные грады, княжеские и боярские вотчины. Исключение составляли, пожалуй, только торговые республики Новгорода и Пскова, поддерживавшие тесные связи с Ганзейским союзом, но и они были уничтожены в ходе централизации XVI века, которая окончательно законсервировала феодальный тип отношений в обществе. А вот в Западной Европе такие богатые города, как Льеж, Антверпен или Милан, были серьезной и влиятельной силой, с которой не могли не считаться не только герцоги или графы, но и особы королевской крови. Воздух города делает свободным, говорили в то время. Между прочим, именно на горожан, кровно заинтересованных в отмене рутинных феодальных порядков, опирались европейские короли в своей борьбе с баронской вольницей.