И это не говоря о том, что сам по себе термин «гарантия неприкосновенности человека» просто не имеет смысла. Ведь закон как таковой как раз и предусматривает правила нарушения этой «неприкосновенности» в тех или иных ситуациях, — если, конечно, не рассматривать вслед за либералами любое наказание за преступления (по крайней мере, совершенное ими или социально близкими к ним преступниками) как «возвращение сталинского террора».
Разумеется, как всякий либерал, обслуживающий интересы глобальных монополий, May требует полного раскрытия российских рынков перед иностранным бизнесом: «Конкурентоспособность в условиях закрытого национального рынка эфемерна и не обеспечит подлинного суверенитета». Правомерность этого вывода очевидна всякому, например, при сравнении «закрытого» на первом этапе реформ (и далеко не полностью экономическиоткрытого сейчас) Китая с полностью открытыми внешней конкуренции (в рамках Евросоюза) Латвией или Болгарией. Конечно, для либерала суверенитет Китая не «подлинен», а его «конкурентоспособность» эфемерна, в то время как у Латвии, импортировавшей из США президента и лишившейся из–за отсутствия работы более четверти населения, все в полном порядке.
Полностью игнорируя весь мировой опыт и десятки в том числе прекрасно известных примеров разных стран, May без тени сомнения внушает наивным, все еще воспринимающим российских либералов всерьез: «Сильной будет только та страна, в которой действуют глобальные игроки, способные определять мировые тенденции развития технологий и финансовых потоков».
О том, что «глобальные игроки» объективно заинтересованы не в силе, а, наоборот, в слабости осваиваемых ими стран и, как правило, грабят их, забирая у них в рамках формируемых ими «мировых тенденций» и «финансовые потоки», и интеллектуальные ресурсы, способные развивать технологии, либеральная обслуга этих «глобальных игроков», разумеется, не может и подумать.
Как опытный пропагандист, May пытается перехватывать у разрушаемого общества его ценности и механизмы его самозащиты, выворачивая их наизнанку, обращать против этого общества: «Если протекционизм, то протекционизм либеральный, предполагающий… защиту сильных, а не слабых, а также нацеленность вовне. Он не закрывает рынок от глобальных игроков, а помогает своим игрокам выступать на глобальном рынке». Как многократно отмечалось по поводу этой пропаганды, «защищать сильных» бессмысленно, ибо они и самив состоянии постоять за себя, а предлагаемая схема предполагает всего лишь реанимировать политику 1992 года: пусть выживут только «сильные» элементы экономики, а «слабые» — пусть даже 90 %, погибнут, уступив рынок «глобальным игрокам». За счет чего будут выживать люди, работавшие на «слабых» предприятиях, либералов как не интересовало в 1991, так и не интересует сейчас: реформаторское «Они не вписались в рынок» недаром звучит в России так же, как «Каждому свое» — на воротах Бухенвальда.
Весьма характерно, что, когда May говорит о суверенитете России, он невольно начинает «путаться в показаниях»: потребность чиновника высказаться за него, похоже, вступают в непримиримое противоречие с потребностью либерала, служащего глобальным монополиям, растоптать его как нечто неприемлемое для его ментальных хозяев. Вдумайтесь, например, в следующую логическую конструкцию: «Суверенитет нам практически гарантирован, если только мы сами сумеем его себе обеспечить, заняв достойное место в глобальной конкуренции». Как справедливо отмечал С. А. Батчиков, «суверенитет гарантирован, если мы сумеем его обеспечить» звучит абсолютно нелепо и означает как раз отсутствие гарантии суверенитета, — при этом, добавим, что автор всеми силами пытается нас успокоить, создав заведомо ложную иллюзию гарантированности суверенитета практически при любых обстоятельствах.
Важно, что May загодя готовит почву для «сдачи позиций», для обоснования отказа от суверенитета: он, мол, хорош и необходим не сам по себе, а далеко не всегда — только «тогда, когда обеспечивает экономическое благосостояние и конкурентоспособность экономики». То, что в современном мире (как и в глубокой древности) благосостояние и конкурентоспособность для крупной и богатой страны, не способной в силу своих масштабов вписаться в технологическую цепочку какой–либо корпорации на правах ее производственной и финансовой «клеточки», возможно только в случае обеспечения суверенитета, а в противном случае такая страна будет разграблена и раздавлена, если вообще не расчленена, — May то ли не понимает, то ли сознательно прячет от аудитории.
Ведь это невыгодно для глобального бизнеса, колонизирующего современный мир и ради этого пытающегося дискредитировать представления о независимости и сам термин «суверенитет» как что- то допотопное, ненужное и при том неприемлемо затратное (кроме, разумеется, суверенитета США, являющихся страной базирования для критически значимой части глобальных монополий).
Главным же препятствием для «выхода на орбиту глобальной конкурентоспособности» (что бы сия метафора ни значила), по мнению May и сотен, если не тысяч либеральных пропагандистов, поющих с его голоса, является «нефтегазовое богатство». Деньги, зарабатываемые Россией, «подрывают экономическую стабильность и оказывают разлагающее влияние на политическую систему»: отсюда один шаг до вывода, к которому заботливо подводит читателя May и другие эпигоны либерализма: надо просто избавить Россию от денег (например, объявив их «незаработанными» или «полученными при использовании недостаточно экологичных технологий») — и все будет в порядке.
Как в 90‑е подобно этому юргенсовский Институт современного развития (где May является членом правления) призывал Россию избавиться от ядерного оружия, которое–де мешает ее конкурентоспособности, — а, главное (о чем тактично, как всегда умалчивают либералы), возможности бомбить нас по малейшему произволу США и их сателлитов по НАТО, как бомбили Югославию, Ирак и Ливию.
Вопрос о характере использования нефтедолларов, необходимость направлять их на благо страны и народа, на развитие, а не на оплату финансовой стабильности США в соответствии с «максимой Дворковича» May, как и другими либералами, просто не рассматривается. С одной стороны, развитие и социальная справедливость противоречат интересам глобальных монополий, с другой — развитие невозможно без активного участия государства, которое запрещается современной либеральной теорией (опять–таки в интересах глобального бизнеса). А главное, — если признать, что Россия может использовать нефтедоллары, как тогда обосновать необходимость очищения ее карманов от денег?
В интересах, разумеется, «всего прогрессивного человечества» и «мирового сообщества» — в лице глобальных монополий, которым истово, не щадя своей репутации и здравого смысла, служат российские либералы.
Когда же либеральная социально–экономическая политика наглядно завела страну в тупик, May виртуозно отвлекал внимание руководства страны от категорической необходимости смены этой политики на нормальную, переключая его внимание на необходимость «создания институтов». Тех самых, которые, если верить другим его выступлениям, были созданы либеральными реформаторами ещев 90‑е годы и даже обеспечили экономический рост «нулевых» (про влияние на этот рост удорожания нефти он, разумеется, политкорректно не вспоминает). При этом он не вспоминает большинство и самих восхваляемых им институтов: ускоренной процедуры банкротства, предельно облегчившей рейдерство, массовую инсайдерскую игру должностных лиц, тотальный и ничем не сдерживаемый произвол монополий, коррупцию как несущую структуру государственности и многое другое.
Так, в начале 2011 года на встрече В. В. Путина с экономическими экспертами (которые во главе с May и Кузьминовым дорабатывали заведомо безнадежную «Стратегию‑2020») May говорил, что «основные проблемы экономики сейчас находятся не в экономической сфере. Они в сфере человеческого капитала и политических институтов. То есть без изменений в системе судопроизводства, образования и здравоохранения их не решить».
Логика проста: не надо обращать внимания на художества либералов в отданной им на откуп социально–экономической политике. Главное — уничтожьте в соответствии с их рецептами образование и здравоохранение, дезорганизуйте судопроизводство (в те годы шло, например, резкое сокращение доли лишавшихся свободы коррупционеров), а заодно и политические институты измените в пользу Кудриных, Касьяновых и Навальных, — и будет нам, либералам, счастье.
А вам как повезет — как повезло Каддафи, Милошевичу и Хусейну.
Пока же это не случилось, May рассказывал. В. В. Путину, что удовлетворительной модели роста для России в мире просто не существует, тот шутя предлагал назвать ее «маусианством», а Греф — «мауизмом», и May скромно оценивал происходящее как «огромный интеллектуальный вызов»…
