Антон Павлович Шалюгин, рядовой, родился
в 1903 году, погиб (пропал без вести) в 1945 году…
Книга Памяти Свердловской области
Защитил диссертацию по творчеству А.П. Чехова,
проработал в ялтинском доме-музее писателя 32 года,
в т.ч. четверть века – директором.
Из биографии Геннадия Шалюгина
Сквозит времён поток упругий…
Судьба, как тонкий камертон,
Свела фамилию – Шалюгин
С любимым именем – Антон…
Писатель Чехов в Таганроге
Родился, рос, ловил бычков.
Другой – явился на пороге
Кровавейшего из веков.
Боец и мой однофамилец
Антон Шалюгин, рядовой,
Был верный муж, семьи кормилец,
К тому ж – товарищ боевой.
Боец сгорел на поле брани,
И нет звезды над головой…
На косогоре безымянном
Стал васильками и травой.
В моей душе, как в тёплом доме,
И в ясный полдень, и в ночи,
Живут два тёзки, два Антона –
Две негасимые свечи…
Мне подвиг их безмерно дорог.
Такие люди – соль земли.
Прожили оба – чуть за сорок
И смерть в Германии нашли…
…Я в Баденвейлере – впервые.
Кладу с поклоном васильки –
Цветы военно-полевые
На бронзу Чеховской руки…
Эпитафия ветерану
Вы – ветеран. Вам много лет.
Вас мочевой пузырь поднимет
Глухою ночью в туалет.
И вдруг – своё забылось имя…
В глазах темно, свистит в ушах,
Предательски дрожат колени.
Вот овладел душою страх,
И жжёт, как будто лампой, темя.
Что делать? Плачет ветеран.
Кто он? Семён или Василий?
Так, маскируясь болью ран,
Подкрались старость и бессилье…
Всю жизнь держался начеку.
Настал последний бой солдата!
Но нету сил, чтобы чеку
Рвануть, и телом – на гранату…
Теперь навеки отпускной,
Шагнул в потёмки вечной ночи…
И старой пули разрывной
На коже проявился росчерк…
ФРОНТОВОЕ СЧАСТЬЕ
Я засветил свечу в часовне
Во имя павших на войне.
Им несть числа, их миллионы –
Как первоцветов по весне.
Горело тело в жгучих клеймах,
За жизнь дрались что было сил.
Их чудотворец Пантелеймон
От рваных ран не исцелил.
А смерть неутомимо жала...
Не обозначен ей предел...
Как зёрна, души отвевала
От шелухи ненужных тел.
И фронтовое счастье с виду
Не краше «девушки с косой»:
Отец вернулся инвалидом,
Побитый пулей разрывной.
А тесть прошёл проверку адом –
Сидел в немецких лагерях...
Но у живых – своя отрада:
Несли Победу на плечах.
И потому в начале мая
Каштан отчаянно цветёт:
Он сотни свечек возжигает
За всех, кто помнит и живёт...
Валерий МИТРОХИН,
Симферополь
* * *
Ты выжил. Вспоминаешь беды,
Пьёшь горя горького бальзам
И умираешь в День Победы
Вдогонку фронтовым друзьям…
* * *
С фотографии военной
Смотрит образ твой нетленный.
У тебя печальный вид:
Дом сгорел, лишь печь стоит.
Враг разбит. Дымят руины.
Чёрен дым и ядовит.
Всё, что есть от Украины, –
Дом сгорел, а печь стоит.
Родина, такая жалость!
Бог тебя благословит!
Сколько нам терпеть осталось?!
Дом сгорел, лишь печь стоит.
Кто за всё ответит внятно:
Виноват ли московит?
Нет ответа. Всё понятно:
Дом сгорел, но печь стоит.
Сами, значит, мы ответим
Всем на свете – тем и этим,
Как нам быть и с кем дружить,
Как мы дальше будем жить.
Есть у нас родная речь.
Есть у нас отцовский меч.
Есть, кого и что беречь,
Есть страна и эта печь.
Грех всем этим пренебречь!
Остаётся ставить свечки
Да на Бога уповать.
И от этой самой печки,
Как ведётся, танцевать.
БЕССМЕРТНЫЕ
И в снегопады, и в дожди,
Порой совсем раздетые,
Идут герои и вожди
Дорогою в бессмертие.
Темнеют бронза и гранит,
Поскольку окисляются.
Что мир о каждом говорит,
Их больше не касается.
Идут рядами и вразброд
Тьмы-тьмущие несметные,
Пытаясь через Вечность вброд
Пройти в своё бессмертие.
И неумолчно, каждый миг,
Все в гирях, словно ходики,
Усердно молятся о них
Господние Угодники.
* * *
Взрывается майского сада граната,
Встаёт над землёй аромата громада.
Всю ночь напролёт, упиваясь амбре,
Поёт соловей о любви и добре.
Под утро в тот сад прилетает граната.
Встаёт над землёю страданий громада.
Рассвет умывается соком граната.
Дробится в куски и от крови пятнист
Невинных небес аметист.
* * *
Преклоняю колени повинно.
Больше я никуда не сбегу.
Здесь зарыта моя пуповина –
На солёном твоём берегу.
Здесь на глинистый склон Карангата
Притулилась белёсая хата.
Круглый год здесь застой и теплынь,
Здесь в колодцах змеится полынь.
Здесь на траверзе в древние леты
Лодьи русов ставили след.
Тут на аверсе древней монеты
Напечатан и твой силуэт.
Поклонясь блиндажам и окопам,
Я молился. И следом за мной
Прорастал тот, который закопан,
Корешок оболочки земной.
Лягу в глубь широко и надёжно
И впитаю все соки насквозь.
И срастусь потому, что так дóлжно,
Потому что немыслимо врозь.
Владимир ГРАЧЁВ,
Симферополь
Первый день войны
Голос Левитана, зарыдали мамы,
И тревожные гудки где-то за рекой.
У военкомата – бритые ребята.
Кто из них остался жив, кто пришёл домой?
Ничего ещё не зная,
Провожатых обнимая,
Обещают – быть с Победой
И недолго воевать:
«Через месяц, через пару
Зададим фашистам жару!..»
И никто из них не думал погибать.
Кто ж из тех мальчишек, начитавшись книжек,
Не играл в Чапая, не рубил врагов?
Смелые головушки повидали кровушки,
Да не все вернулись под родимый кров.
От Волги до Берлина лежат они в могилах,
Недолюбив и недожив до светлого денька.
Четыре года смерти –
хоть верьте, хоть не верьте,
Госпиталей, окопов – ну а пока...
Ничего ещё не зная,
Провожатых обнимая,
Обещают – быть с Победой
И недолго воевать:
«Через месяц, через пару
Зададим фашистам жару!..»
И никто из них не думал погибать...
Моя биография
В моей биографии несколько строк,
Я предков своих плохо знаю,
Но знаю – они умирали не в срок,
И я их за то почитаю.
Ещё почитаю их за естество,
Что жили они, как умели.
Мне дорого наше святое родство –
И я их, и мы их воспели.
Мой прадед недолго топтал белый свет –
Погиб рядовым в Мировую,
Немного ему было прожитых лет…
Но долю его не минует
И прадед второй, что в Гражданской погиб,
Я даже не знаю, где точно,
Но знаю, что он занимал сапоги
На свадьбу – у будущей тёщи.
Затем, в 33-м, всё рухнуло вновь
В голодную мёрзлую зиму.
В моей биографии новая кровь:
Зарезали, словно скотину,
Прапрадеда с бабкой за хлеба кусок –
Им было уж лет девяносто…
Но кто-то решился ведь, кто-то же смог?..
Как просто, как страшно и просто.
Но в 37-м обошлось без меня,
И в 48-м вроде тоже.
Я их пролистну, никого не виня,
Но кое-что вспомниться может:
Особый отдел, после плена мой дед
В Румынии, тощий, как тополь,
Неделя допросов и горький ответ –
Июль, Херсонес, Севастополь.
И я вспоминаю колонны людей –
Застреленных раненых в штольнях,
И пленных сто тысяч – сто тысяч теней!
Как больно! Сейчас ещё больно!
И нет оправданья, что вот, мол, война,
Что, мол, на войне всё бывает…
Сегодня я знаю, чья это вина,
И память моя не прощает.
Мой дед не погиб, он вернулся домой.
Наступила отца очерёдность.
Он тралил фарватеры в стужу и в зной,
Пока не привёл их в пригодность.
С войною столкнулся он после войны,
Командуя тральщиком малым,
Нашивки носил моряка-старшины,
Хоть стать инженером мечтал он.
Да, видно, всех тех поколений судьбу
Не слишком к мечтаньям приложишь:
