Убить или изувечить сегодня человека в России легко, просто и, судя по всему, безопасно. Случай с журналистом Олегом Кашиным нам это наглядно продемонстрировал. В том же Интернете есть запись видеокамеры, как его поджидают и затем больше минуты бьют. Точнее, один держит, а другой бьёт неким предметом, напоминающим кусок трубы или арматуры. И не просто так, не хаотично, а сначала раз десять по одной ноге, потом по другой, по рукам, по лицу. Как дрова колет…
Наверное, убивать не хотели. Хотели сделать так, чтобы Кашин отныне боялся писать, говорить, ходить по улицам.
Версий, кто и за что избил, множество. Есть, вроде бы, и улика: довольно долгое время на сайте движения «Молодая гвардия» висело несколько фотографий тех, кто, по мнению «молодогвардейцев», в чём-либо провинился перед Родиной. На фото помимо лица провинившегося была и надпись «Будет наказан». В том числе была фотография и Олега Кашина.
Вряд ли активисты «Молодой гвардии» решили реально наказать журналиста. Но вполне могли эти «Будет наказан» спровоцировать кого-то на наказание. И вот двое граждан узнают адрес провинившегося, одеваются неприметно, кладут за пазуху железку и устраивают наказание.
Уверен, что даже «лучшим сыщикам МУРа» вряд ли удастся найти этих граждан. Это не наркоманы, грабящие из-за того, что нужны деньги на дозу, не профессиональные киллеры, не братки. Скорее всего, так сказать, обыкновенные парни без биографий.
Вот такие два случая произошли накануне и во время четырёхдневных выходных — две удавшиеся провокации. В итоге писатель Герман Садулаев стал «не-человеком» со всеми могущими из этого вытечь последствиями, а журналист Олег Кашин оказался в реанимации.
Ноябрь 2010 г.
В издательстве «Новая Элита» вышла книга критика Евгения Сидорова «Граждане, послушайте меня! Евгений Евтушенко. Личность и творчество». Как указано в выходных данных, это уже третье издание, но оно «исправленное и дополненное».
Я читал одно из первых двух изданий лет пятнадцать назад. Прочитал, признаюсь, с удовольствием и это. Написано интересно, живо об интересном и живом персонаже современной литературы. Сличать нынешнее издание с предыдущими желания, да и необходимости не вижу. Но бросается в глаза, что если уж оно и исправлено и дополнено, то совсем незначительно, — о двух последних десятилетиях творчества своего героя автор не сказал почти ни слова (правда, в книгу включены избранные стихотворения поэта 90-х–00-х годов), а мы знаем, что написать было о чём — кипучая энергия Евгения Евтушенко не иссякла.
Порой и язык книги представляется несколько архаичным, особенно когда это касается анализа стихотворений, поступков героя. Например:
«Стихотворения Евтушенко о военном детстве трогают сердце подлинностью переживания, правдивыми приметами времени, причастностью героя к общему, всенародному чувству и напряжению»; «Публицистика поэта образна, темпераментна, она приближается по своим ораторским приёмам к устной, взволнованно-отточенной речи. И одновременно в ней запечатлены схваченные острым взглядом и слухом конкретные лица и голоса, гул и приметы уличной толпы Лондона и Мадрида, Дели и Рима».
Впрочем, утверждать, что такой стиль — недостаток книги, я не берусь. По крайней мере, это лучше, чем бойкие суждения и вынесения приговоров многих современных литобозревателей.
Но некоторые оценки Евгения Сидорова вызывают неприятное удивление. К примеру, нижеследующая, запомнившаяся мне ещё с того давнего чтения книги о Евтушенко:
«Иногда стихотворная формула идёт на поводу у звукописи, и тогда результат проблематичен:
Большой талант всегда тревожит и,
жаром головы кружа,
не на мятеж похож, быть может,
а на начало мятежа.
(«Большой талант всегда тревожит…»)
Красиво, но непонятно. Всё подчинено аллитерации, а чем начало мятежа отличается от собственно мятежа, так и остаётся невыясненным».
Странно, что литературный критик, тем более критик, пишущий в основном о поэзии, требует объяснить, чем начало мятежа отличается от собственно мятежа. Мне кажется, это совершенно разные ощущения, и недаром вышеприведённые строки — одни из самых известных и цитируемых у Евтушенко.
Но в целом книга, повторюсь, живая и интересная и, что немаловажно, полезная. Автор в ней выступил именно как критик, стремящийся показать плюсы и минусы творчества своего героя, сложность его личности, неоднозначность многих поступков. Это продемонстрировано уже в начале книги, где помещена давняя (1973-го года) беседа Евгения Сидорова с Евтушенко, опубликованная в «Литературной газете». Уверен, что многие нынешние сорокалетние поэты (а именно столько было в то время Евтушенко) всерьёз бы обиделись, беседу оборвали, услышав о себе и своём творчестве такое, что тогда Евгений Александрович услышал от Сидорова…
А концовка книги (хронологически она доведена до начала 90-х) и вовсе безжалостна и в то же время, на мой взгляд, справедлива.
Позволю себе привести довольно большую цитату:
«Собственно, Евтушенко продолжал вести себя в литературе и политике так, как будто ничего не изменилось; он по-прежнему сокрушает врагов демократии, обличает консерваторов, активно участвует в писательской ассоциации «Апрель» и в движении «Мемориал», выдвигает идею создания нового Союза независимых писателей, но при этом не учитывает, что литературная и политическая погода на дворе уже иная, и что в цене сегодня художественные и человеческие ценности более высокого порядка, нежели может предложить миру «шестидесятничество» в его массовидном варианте, выразителем которого был и остаётся Евгений Александрович Евтушенко. Более того, постаревший д’Артаньян эпохи виконта де Бражелона часто сталкивается с совершенно новой аудиторией, которой и дела нет до «Трёх мушкетёров». Условно говоря, она их просто не читала. Печальный драматизм этого обстоятельства почти совершенно ускользает от Евтушенко; внутренне он по-прежнему защищён бронёй искренней самоуверенности, и это, конечно, феноменальный случай неадекватного восприятия собственной литературной и общественной судьбы».
«В подтверждение сказанного, — продолжает Евгений Сидоров, — приведу некоторые выразительные мотивы статьи Евг. Евтушенко «Плач по цензуре» («Огонёк», 1991, №№ 5–7). Когда поэт подробно описывает свои отношения с власть имущими, с партийным начальством, он себя не слышит и добивается впечатления, прямо противоположного задуманному. Автор уверенно ориентируется в кабинетах ЦК КПСС. Мелькают известные персонажи, крупные партийные сановники: Поликарпов, Воронцов, Шауро, Суслов. «Выйдя от Поликарпова, я направился на следующий этаж, в приёмную Суслова. Там стоял молодой солдат-охранник. Он узнал меня в лицо, улыбнулся и пропустил. А то ведь могли не пропустить — к членам Политбюро нужен особый пропуск».
Напрасно автор пытается убедить нас, что он разоблачает партократов, душивших всё живое в литературе. Читатель быстро соображает, что Евтушенко всё-таки почти «свой» в этих кабинетах, несмотря на всю свою оппозиционность и фронду. Я уже писал в этой книжке, что самоуверенная искренность моего героя иногда достигает саморазоблачительных высот. Так и произошло невольно на этот раз. Да и поводы для посещения дома на Старой площади далеко не всегда достойны мемуарных свидетельств, иные лучше было бы забыть. Одно дело борьба за публикацию поэмы, другое — выколачивание командировки в Данию, да ещё с лёгким «партийным» шантажом: если, мол, не приеду, оскорбятся датские коммунисты».
Да, судьба Евгения Евтушенко — наглядный пример того, как символ эпохи превращается в карикатуру на самого себя. Апогеем этого превращения для меня лично стало получение Евгением Александровичем диплома об окончании Литературного института в 2001 году в возрасте примерно (точная дата рождения поэта неизвестна) 69 лет.
Мы, тогдашние выпускники, большинству из которых было немногим за двадцать (тридцатилетние считались «стариками» и чувствовали себя в этом «детском саду» не в своей тарелке) изумлялись, зачем «Евтушенко!» понадобился диплом. Всемирно известный поэт, лауреат кучи премий, автор множества книг… Как-то прожил почти всю жизнь без диплома, и тут вдруг пришёл за ним…
Говорили, что это нужно, чтобы читать лекции — дескать, без диплома это делать сложнее. Были и другие гипотезы, но комичность ситуации они только обостряли.
Я всегда воспринимал Евтушенко как большую, знаковую фигуру в нашей поэзии второй половины ХХ века. Даже та карикатурность, что стала особенно заметно проявляться в конце 80-х, была какой-то знаковой, поэтической.
И здесь хочется подумать о поэте как действительно фигуре, а не только (и не столько) как авторе, может быть, гениальных стихотворений.
