Самый живой день в этих ресторанах – воскресенье, когда здесь собираются состоятельные христиане Святой Земли, иностранные учителя, миссионеры, купцы и прочие остатки иностранной колонии в Палестине. В Иерихоне воскресенья праздничные – играет оркестр в саду, разукрашенные гирляндами и шариками машины гудят и едут вдоль по главной улице города меж ресторанов, съезжается немало израильтян, попадаются и туристы.
И того лучше праздник Эпифании – его празднует вся православная Святая Земля 18 января. В этот день из года в год съезжаются тысячи верующих из Рамаллы и Назарета, Яффы и Иерусалима в место, куда иначе и не попадешь – на берег Иордана, где Иоанн крестил Иисуса. Там стоят четыре монастыря – сирийский, эфиопский, греческий и руины эль Касаир, но из-за минных полей можно попасть только в греческий монастырь св. Иоанна. Этот монастырь стоит на высоком месте, а к нему ведет узкая дорога от Иерихона. В день Эпифании непрерывная змея людей и машин ползет по этой дороге. Водители устают от длинной пробки, ставят машины и идут пешком – но это долгий путь. От монастыря дорога круто ныряет вниз, к часовне на высоком берегу Иордана. У часовни – массы людей, но нет ни давки, ни беспорядка. Это напоминает старые праздники Палестины – паломничества к Неби-Муса, к Сидна Али, к Неби Рубин, которые почти исчезли.
С трудом можно спуститься и к реке. Иордан выглядит диким, немного страшным, как тигр в зарослях его тростников. Он вьется так, что это видно глазу, без карты, он течет быстро, как горный поток, вода его темна, как вода Ганга и Меконга, он неширок, совершенно не ухожен, шокирует своей наготой и рьяностью. Чувствуется, что он был здесь давно, очень давно.
А посмотрев на реку, справив недолгую молитву и поставив свечку в монастыре на горе (монастырь стоит на древних основаниях, но радикально обновлен в пятидесятых годах), все едут в Иерихон, в его рестораны, в "Омар Хаям" и в "Севен Триз" и в прочие, и тут уж играют оркестры, и сидят семьи древних христиан Святой Земли со своими чадами и степенно празднуют праздник зимнего паломничества в долину Иордана, как будто не было 1948 года.
Воскресенья в Рамаллепоспокойнее – хотя бы потому, что Рамалла, в отличие от Иерихона, настоящий, а не только курортный город. Но еда в Рамалле, в «Бардауни» и «Науме» лучше, чем в Иерихоне. Летним воскресеньем для счастья – Рамалла, – таков мой девиз. Вместе с местным араком, чудно превращающимся в молочно-белую жидкость, когда в него добавляют ледяную воду, с меззе, а может, и с наргиле –кальяном, который вам охотно принесут.
Назовем вещи своими именами: во всей Святой Земле, с едой слабо. В нашей стране человек ест по необходимости, а не для удовольствия. В большинстве сел Нагорья нет ни кафе, ни ресторанов, селяне собираются или у мечети, или у лавочки, или друг у друга в гостях.
Дома палестинец питается чистым оливковым маслом, макая в него лепешку и посыпая ее заатаром.Осенью, когда наступает пора уборки маслин, жизнь прекращается, школьники не ходят в школу, чиновники не ходят в присутствие – все собирают маслины. Затем их везут на выжимку, в давильню. В наши дни – это современные машины, но в нескольких селах еще можно увидеть старые давильни, не изменившиеся с библейских времен. Такие давильни жмут масло в Бет-Джал-ле и Бир Зейте. В селе Бетуния возле Рамаллы сохранился огромный пресс работы крестоносцев. Семье нужно на год литров семьдесят чистого полупрозрачного зеленого сока оливы. После этого палестинец уже не боится голода.
Из овечьего молока палестинцы делают два сорта сыра – мягкий, лабане, и твердый, белый, похожий на брынзу. Рис с фасолью – обычный обед. Только в пору созревания плодов крестьяне едят виноград, смоквы и фиги. В городских забегаловках, в Хевроне, Наблусе и крупных селах можно перехватить фалафель – сэндвич с тертыми бобами, запеченными в кипящем масле. Если палестинец выбирается в ресторан, он ест, как правило, жареное мясо на вертеле – шашлык или кебаб, и, конечно, хуммус. Хуммус – самая популярная еда Святой Земли. Это пюре из тертых бобов, в которое добавляют оливковое масло и тхину, едят его не вилкой, но круглой лепешкой – питой. В дороге обычно приходится есть хуммус минимум раз в день, запивая его кока-колой.
В еврейском секторе Нагорья также нет недорогих, хороших, аутентичных ресторанов. Ресторанов “еврейской”, т.е. восточно-европейской кухни в Нагорье меньше, чем китайских. У всех народов есть свои достоинства и недостатки, в частности, евреи не умеют и не любят готовить. В еврейских восточных ресторанах обычно сносный и сытный суп из фасоли илисуп куббе,которые нужно заказывать в маленьких забегаловках со столами из “формаики”.
В восточной части Иерусалима делают мансаф,отличное народное палестинское блюдо. Мансаф пахнет домом, бараниной, простоквашей с рисом, он абсолютно не-кошерен, т.е. запрещен еврейским религиозным законом, и поэтому его не готовят в ресторанчиках еврейского сектора.
Приятнейший ресторан Иерусалима находится в приятнейшем отеле Иерусалима, в “Американской колонии”. “Колонию” основали проехавшие через Америку по пути в Святую Землю шведы-меннониты во второй половине прошлого века, о чем Сельма Лагерлеф, знаменитая шведская писательница, лауреат Нобелевской премии и автор “Нильса с дикими гусями”, написала длинный роман, “Иерусалим”. Чуть позже к ним присоединились две набожные протестантские американские семьи Вестеров и Спаффордов, которые по сей день владеют отелем и тратят доходы на содержание детской больницы и сиротских домов. Самое счастливое и цивилизованное место в Иерусалиме в пять часов вечера – это маленький дворик “Американской колонии”, где разбит сад, растут пальмы, благоухают цветы и сервис безукоризнен. Толковые люди знают об этом отеле и уважающие себя люди непременно останавливаются здесь.
ГЛАВА XVII. ЕВРЕИ ВОЗВРАЩАЮТСЯ
Выедем снова на старую дорогу Иерусалим—Наблус, идущую вдоль горного хребта, и тронемся на север, мимо террасированных гор. Вскоре мы увидим уже знакомое нам село Дура-эль-Кари, а потом, к западу от дороги, удивительное крошечное село Эн-Синия, с красными черепичными крышами, с улочками, мощеными камнем, с ручьем, который по весне может вращать жернова мельниц, с большим хорошим господским домом на въезде в село.
Эн-Синия – одно из немногих мусульманских сел Нагорья с красными крышами, обычно считающимися отличительным признаком христианских сел. Она напоминает Джифну, но еще меньше и еще аккуратнее. Ее можно было бы без изменений пересадить в холмы Тосканы.
Тут, в Эн-Синии, чувствуешь, что находишься на развилке истории, сказочной развилке: направо пойдешь – коня потеряешь, налево – сам погибнешь. Именно здесь в начале века одна еврейская семья сделала попытку поселиться в Нагорье. Если бы эта попытка преуспела – история могла бы быть другой.
В конце прошлого и начале этого века в Палестину стали прибывать первые евреи-колонисты. В большинстве своем они образовывали отдельные колонии, где арабы-палестинцы появлялись лишь как поденные рабочие. Большой спор начала века сводился именно к тому, допускать ли палестинцев в колонии как поденных рабочих – или не допускать ни под каким видом.
Но были и другие евреи – в частности, в Эн-Синии. В 1905 году здесь поселилась еврейская семья Шертоков. Шертоки жили в господском доме и арендовали мельницу, принадлежавшую знатному роду Хуссейни. Через три года возник конфликт между Хуссейни и Шертоками, и арендатор уехал в Иерусалим, где и вырос его сын, Моше Шерток (Шарет), израильский государственный деятель. В Эн-Синии знают об этом. Почтенный старик, живущий рядом с новой мечетью “Шейх Хуссейн” зазывает нас на чашку кофе к себе во двор, под сень растущего у колодца дерева. Он говорит на иврите “хавер шели Моше Шарет” и рассказывает о встрече с сиятельным земляком. Я ужасно завидую неродившимся молодым Шертокам, которые могли бы вырасти у этого ручья, в этой деревне, где даже мальчишки самого медведе-елисеевского возраста приветливы и благонравны. Здесь могли возникнуть евреи-палестинцы, которые встретили бы меня, молодого пришельца из Мускаба, и угостили кофием под своей смоковницей и под своей лозой.
