…Свадебный кортеж, проехав по проспекту Ленина, останавливается на краю Комсомольской площади. Из передней машины, украшенной кольцами и лентами, выходят молодожены. У невесты в руках цветы. Таков обычай: прежде чем сесть за праздничный стол, молодые непременно должны побывать в местах, священных для каждого челябинца. Одно из таких мест — Комсомольская площадь. На высоком постаменте, словно в броске, застыл танк «ИС». Две даты: 1941—1945. И слова:
«Уральцы, вам, чьи руки золотые ковали здесь победу над врагом».
С западной стороны площади — старейшая в районе школа № 48 имени Николая Островского. В ней есть два «именных» класса: имени Альберта Хесслера и имени Клавдии Семеновны Рубцовой.
А рядом со школой — пятиэтажный дом солидной довоенной постройки, который вошел в историю города под именем испанского. На его стене — мемориальная доска:
«Здесь с 1939 по 1941 год жил немецкий коммунист, радист подпольной антифашистской организации «Красная капелла» Альберт Хесслер».
И барельефное изображение ордена Отечественной войны I степени.
На маленькой полочке — живые цветы. Кто их принес сюда? Школьники? Человек, знавший Альберта? Молодожены? И я невольно думаю о свадьбе, которая состоялась в «испанском» доме в те, теперь уже очень давние времена. Под наступавший 1941 год.
Еще один свадебный кортеж останавливается на краю Комсомольской площади. Из передней машины выходят молодые. В руках у невесты — цветы.
И мне кажется, что Альберт и Клавдия оттуда, из того далекого времени желают им мира и счастья.
Альберт Хесслер. Последний снимок 1942 года.
К. С. Рубцова (третья слева) и автор повести Е. Г. Ховив (первый справа) среди немецких друзей. Снимок сделан в 1974 году во время поездки первой делегации ЧТЗ в ГДР. Фото А. Соколова.
Клавдия Семеновна Рубцова. 1941 год.
Обложка книги «Письма к Клавдии», изданной в 1976 году в ГДР. Использована фотография Альберта Хесслера, сделанная в Челябинске зимой 1939—1940 годов.
Улица Альберта Хесслера на его родине в Бургштадте.
Я всю, как есть, тебя приемлю,
Моя звезда, судьба сама!
Под плугом вскрикнувшую землю
Услышу посреди холма.
И в роще индевелой иней
Прижму к потресканным губам.
Луну над стогом в дремной сини,
Как память, сыну передам.
Ты изначальный свет в просторах
По-над землею и под ней,
Когда под лампами шахтеров
Породу видно до корней.
До глубины, до смертной сути,
До чистой глади родника.
Мне душу ворог не остудит,
И взор не выхлестнут снега.
Отчизна, родина, истоки,
Гул реактивных, скрип телег,
И в грудь простреленные строки —
Всё это ты, всё это век.
И те, из крови, казематы,
И та обугленная высь,
Где спят уральские солдаты,
Чьи души в травах поднялись.
Ты подарила мне все это:
Стыть у высот, гореть во мгле,
Росою пасть, взметнуться светом
На горькой, на своей земле.
От Бояновых песен,
От седых ковылей придонецких,
От костров партизанских,
От звезд гимнастерки отца
Началась моя память
И упала в военное детство,
В мир холодной слезы,
В похоронку и в посвист свинца.
Началась моя память
С тоски зачерствевшего хлеба
И с нечерствой души
Матерей наших,
Вынесших ад.
Началась моя память
С разрыва, упавшего с неба,
На гремящих вокзалах
С гармоней безногих солдат.
Все осело в душе,
Только видится чаще не это —
Наши матери,
Алый над ними закат.
Вот бегут к поездам
И целуют в слезах среди лета
Возвратившихся к нам
С того света солдат…
Златоустье.
Простор без границ.
А на крышах —
Коньки вырезные.
А над ними
Свечение птиц.
И Россия. Россия. Россия.
Златоустье.
Булат и листва,
Гордость нашего края
стального.
И тягучая синь-синева,
Первозданного чувства
основа.
Не отсюда ль мы шли на Берлин,
В опаленные, черные дали,
Чтобы клик журавлиных долин
Был!
И вечно
ключи
лепетали!
Петух кивал мне гребнем алым,
Он крылья огненно листал.
Ночь сорок первого настала,
А я тогда впервые встал.
Но мне ступить не дали шагу
И в полотенце понесли.
Солдаты выбились к оврагу
И там навечно залегли.
А я тянул, тянул к ним руки,
Быть на руках я так хотел.
Но натыкался на разлуку
Холодных и молчащих тел.
И я не знал, что плачут раны,
Открыли это мне года…
Но я убитых на экране
Не видел больше, чем тогда.
Когда в траве лежал без плача,
Когда петух крылами бил.
И кровь его была горячей,
Пускай и вышитым он был…
На фронтовых путях врага сметала
Уральская надежная броня!
Но был покрепче всякого металла
Солдат
Среди военного огня.
За ним стояли Златоуст
И Сатка,
Негромкое уральское село,
И ждали писем в Троицке солдатки,
И гарь войны до Еткуля несло…
Бойцу такую силу дал
Урал,
Хватило столько воли
И отваги —
Он Волгу защитил,
Рейхстаг он брал,
И спас твоих детишек,
Злата Прага…
В саду
«Прощание славянки»
Играет духовой оркестр.
И чьи-то орденские планки
Опять напомнили про Брест,
Про Севастополь,
И Одессу,
И про блокадный Ленинград…
И как в Москве,
Священном месте,
Устроить враг хотел парад.
Как по стране
Военкоматы
Работали и день,
И ночь…
И вся Россия,
Став солдатом,
Беду сумела превозмочь.
…Дай бог не жечь чужие танки,
С боями города не брать,
И марш
«Прощание славянки»
Вновь на перронах не играть.
А в жизни
Курская дуга
Чертой отца последней стала.
Нет над могилой пьедестала,
Где встретил он огнем врага.
Да и самой могилы нет —
Опять растут весною травы,
Цветы встают,
Горит рассвет,
Где бой кипел святой и правый.
— А помнишь Ваську?..
— Помнишь, Вовка
Украл у фрицев автомат?..
— А помнишь, Кольку из винтовки
Убил на улице солдат?..
Сидят вдвоем, видать, по случаю,
А может, просто так сошлись,
И вспоминают
Ту горючую
И героическую жизнь.
И наливают вновь по чарке,
Закуска — сало, винегрет.
— А помнишь, фрицы-то с овчаркой
Три дня вынюхивали след?..
Тут не история, не память,
А детство,
Тот жестокий быт…
Не замела те годы заметь,
И впрямь никто не позабыт.
И вновь о Ваське,
И о Вовке,
И про немецкий автомат.
— А помнишь, Кольку из винтовки
Убил на улице солдат?..
Александр Терентьев
ПЕСНЯ О ТАНКОГРАДЕ
