Люциан Котлубай - Железнодорожный мир

Помощникъ его, Воронинъ, представлялъ собою новѣйшій типъ помощниковъ. На службу онъ поступилъ слесаремъ, кончивъ курсъ техническаго училища. Онъ имѣлъ хорошую протекцію, и съ машинистами уживался плохо. Ефремовъ былъ вторымъ машинистомъ, съ которымъ онъ ѣздилъ; и съ нимъ, какъ и съ прежнимъ, Воронинъ не ладилъ, въ чемъ отчасти былъ самъ же виноватъ, — хотя, по правдѣ сказать, машинисты вообще не любятъ молодыхъ помощниковъ, и въ особенности помощниковъ-техниковъ. А не любятъ они ихъ по многимъ причинамъ: ихъ надо учить и слѣдить за ними; нѣкоторыя работы приходится исполнять за нихъ самимъ; паровозъ они чистятъ плохо, да кромѣ того, они не такъ услужливы, какъ старые помощники, и кичась своимъ образованіемъ, смотрятъ на своихъ машинистовъ нѣсколько свысока.

Когда Воронинъ былъ еще слесаремъ подъ начальствомъ Бурмана, и прослужилъ въ этой должности около четырехъ мѣсяцевъ, то разсудилъ, что теперь слѣдуетъ дать ему повышеніе, тѣмъ болѣе, что это ему было обѣщано. И вотъ, улучивъ удобную для этого минуту, однажды во время работы онъ подошелъ къ Бурману, который въ это время разсматривалъ паровозъ, ремонтирующійся въ мастерской, и обратился къ нему такимъ тономъ, въ которомъ хотя и чувствовалось уваженіе подчиненнаго къ начальнику, но еще болѣе свое собственное значеніе, какъ привилегированнаго техника.

— Карлъ Ѳедоровичъ, — сказалъ онъ Бурману, — теперь уже есть вакансія, такъ нельзя-ли, пожалуйста, опредѣлить меня въ помощники?

Карлъ Ѳедоровичъ не любилъ Воронина, потому что онъ поступилъ не по его, а по высшей протекціи, и держалъ себя нѣсколько свободно. И здѣсь представился удобный случай для Карла Ѳедоровича показать свою силу.

— Я васъ въ помошники поставляетъ не буду, — сказалъ онъ Воронину, — ви еще поушиться немного, ви въ паровозъ нишего не понимайтъ.

— Помилуете, Карлъ Ѳедоровичъ, — отвѣчалъ Воронинъ, — какъ же я не понимаю; напротивъ, я все очень хорошо понимаю.

— О, нэйтъ! ви нишего не понимайтъ; ви такъ думаетъ, што понимайтъ, а я вишу по ваша рапота, што ви нишего не понимайтъ: меня нихто не натуйтъ. Што ви понимайтъ? Открылъ регуляторъ — парофозъ пошоль; закрылъ регуляторъ — парофозъ стопъ. Это всякій баба понимайтъ; ви понимайтъ такъ, какъ я понимайтъ.

— Да вѣдь, Карлъ Ѳедоровичъ, — возразилъ Воронинъ, — меня и главный инженеръ обѣщалъ поставить на паровозъ черезъ три мѣсяца, а теперь, слава Богу, и четыре прошло.

— О, это карошо! Пускай главный иншенеръ мнѣ бумага напишетъ, — я вамъ даютъ какой хотите парофозъ, я васъ буду машинистомъ дѣлать. Вотъ хоть эта легкая машина вамъ даютъ… Я тогда за васъ и отвѣтить не буду.

Несмотря на все это, Воронинъ сталъ хлопотать выше, и добился, что его черезъ нѣкоторое время назначили помощникомъ машиниста.

Если машинисты, по какой бы то ни было причинѣ, не возлюбятъ какого-нибудь помощника, то ему уже не сдобровать, несмотря ни на какую протекцію. Тогда они сговариваются сообща, чтобы отнюдь не брать такого-то помощника въ поѣздъ, и ему приходится или увольняться, или, если онъ пользуется хорошею протекціею, переходить въ другое депо.

Нельзя сказать, чтобы Воронинъ былъ положительно лѣнивъ или не зналъ своего дѣла; но онъ ни въ чемъ не угождалъ своему машинисту и часто даже дѣлалъ ему наперекоръ, и потому этотъ его не любилъ и всячески старался отъ него отдѣлаться. Нѣсколько разъ даже Ефремовъ жаловался на него; но благодаря связямъ Воронина, эти жалобы не имѣли желаемыхъ послѣдствій, да и сами по себѣ онѣ были не совсѣмъ основательны.

Кочегаръ Ефремова, Ѳедоровъ, не представлялъ собою ничего особеннаго. Это былъ рослый, плечистый парень съ глуповатымъ выраженіемъ лица. Его обязанностью было исполнять самую черную работу. Во время стоянки паровоза онъ чистилъ его окрашенныя части, какъ-то: тендеръ, котелъ, колеса; въ дорогѣ онъ помогалъ помощнику топить, отворялъ ему дверки, подгребалъ уголь ближе къ топкѣ, наполнялъ тендеръ водою и пр. Отличительною его чертою было то, что онъ безпрекословно исполнялъ всевозможныя требованія машиниста, хотя все-таки безъ особенной услужливости.

Однако, вернемся къ нашему разсказу.

Много верстовыхъ столбовъ уже пролетѣло мимо Ефремова и его бригады, много уже рельсовъ онъ исколесилъ. Дождикъ давно пересталъ накрапывать, погода прояснилась, передовые свѣтильники погасли, а на пурпуровомъ горизонтѣ солнце начинало показывать свой золотистый край. Поѣздъ, не уставая, все мчался, разсѣкая пространство; какъ вдругъ среди оглушающаго стука, производимаго быстрымъ ходомъ поѣзда, съ паровоза послышался легкій, особенный пискъ.

— Ага! соловьи запѣли![12] — замѣтилъ Ефремовъ.

Онъ высунулъ голову изъ будки и потянулъ носомъ. До его чуткихъ обонятельныхъ нервовъ долетѣлъ легкій запахъ гари.

— Воронинъ! что-жъ вы, въ самомъ дѣлѣ, смотрите? — съ укоризною закричалъ Ефремовъ. — вѣдь у васъ «подшипникъ» горитъ!

— Какой подшипникъ? — спросилъ Воронинъ, какъ-будто недоумѣвая.

— Какъ какой? Вамъ еще сказывай, какой?.. Съ правой стороны, у большого дышла. Возьмите сейчасъ маслянку, да поливайте его масломъ.

Воронинъ взялъ маслянку, перешелъ на паровозную площадку, сталъ на нее на колѣни, одною рукою схватился за переводный рычагъ, а другою сталъ поливать масломъ съ ужасною быстротою мелькавшее передъ нимъ дышло. Когда масла уже не стало, Воронинъ вернулся въ будку.

Вскорѣ зеленый «дискъ» мелькнулъ предъ ними: поѣздъ подъѣзжалъ къ станціи. Ефремовъ одною рукою нажалъ рукоятку свистка, причемъ вылетѣвшій изъ узкаго отверстія паръ огласилъ воздухъ пронзительнымъ свистомъ, а другою закрылъ регуляторъ. Качка становилась все легче и легче, поѣздъ все тише и тише катился по гладкимъ рельсамъ, и наконецъ совсѣмъ остановился.

Первымъ дѣломъ Ефремова, когда паровозъ сталъ, было осмотрѣть нагрѣвшійся подшипникъ. Онъ взялъ шпильку и поковырялъ вдѣланную въ немъ трубочку, потомъ подлилъ туда масла; масло не прошло насквозь, а остановилось въ трубочкѣ. Дѣло было плохо. Пришлось снять подшипникъ и прочистить трубочку: «бавикъ» оказался поврежденнымъ; это заняло порядочно времени, такъ-что поѣздъ былъ немного задержанъ.

— Вотъ, только и смотри за вами, — сказалъ Ефремовъ; — на что мнѣ тогда и помощникъ, коли все самому дѣлать приходится?

Воронинъ на это промолчалъ.

Однако, подшипникъ скоро охолодили, заправили саломъ и поѣхали дальше. Оставалось ѣхать еще только одинъ пролетъ, и черезъ нѣсколько времени вдали показалась большая станція со множествомъ вагоновъ, точно такая же, какъ и та, изъ которой нѣсколько часовъ назадъ выѣхалъ Ефремовъ. Казалось, будто не поѣздъ приближался къ станціи, а станція неслась навстрѣчу поѣзду. Сначала неопредѣленная, неясная, она дѣлалась все яснѣе, все отчетливѣе рисовалась на голубомъ фонѣ неба, и наконецъ предстала во всемъ своемъ величіи. Поѣздъ остановился… Пришелъ человѣкъ и отцѣпилъ паровозъ отъ поѣзда. Ефремовъ переѣхалъ на своемъ паровозѣ съ главнаго пути на побочный, и въѣхалъ въ паровозное зданіе. Это было точно такое же зданіе, какъ и то, изъ котораго выѣхалъ Ефремовъ, — такое же мрачное, съ такими же мрачными воротами, сдѣланными аркою, такъ же вѣчно наполненное дымомъ и паромъ. Оно только было меньшихъ размѣровъ; въ немъ могло помѣщаться всего шесть паровозовъ.

Послѣ нѣкоторыхъ предосторожностей, всегда принимаемыхъ, когда горячій паровозъ становится въ депо, Ефремовъ сказалъ своему помощнику:

— Теперь пойдемъ въ дежурную пить чай, а послѣ вы ужь, пожалуйста, займитесь дѣломъ: снимите подшипникъ, да прочистите его хорошенько; тамъ «дорожки» засорились, надо ихъ прорубить, да прочистить немного, а то, пожалуй, еще бѣду наживемъ.

Послѣ этого Ефремовъ, забравъ свой жестяной ящикъ, вмѣстѣ съ Воронинымъ отправился въ дежурную; кочегаръ же остался караулить паровозъ. Кочегары вообще въ дежурную не допускаются; они и чай пьютъ, и обѣдаютъ, и спятъ всегда па паровозѣ.

Дежурная, въ которую они вошли, была гораздо просторнѣе и чище той, которая находилась въ главномъ депо. Тутъ было пять кроватей, всѣ съ тюфяками и подушками, хотя опять-таки замасленными, но все же болѣе чистыми, чѣмъ въ первой дежурной. Эта сравнительная чистота и удобство объяснялись тѣмъ, что въ своей дежурной машинисты никогда не спали, развѣ только будучи на дежурствѣ, что случалось разъ въ мѣсяцъ; здѣсь же, въ поворотномъ депо, въ промежуткѣ между пріѣздомъ и обратною поѣздкою, они всегда отдыхали и трапезничали, — почему и дежурная поддерживалась чище. Къ одной стѣнѣ былъ приставленъ столъ, на которомъ кипѣлъ большой самоваръ. За столомъ сидѣлъ уже одинъ человѣкъ и пилъ чай.

— А, господинъ Глѣбовъ, мое почтеніе! — воскликнулъ вошедшій Ефремовъ, подавая ему руку.

— Здравствуйте, — отвѣчалъ человѣкъ, сидѣвшій за столомъ. — Не угодно-ли чайку за компанію?