Разумеется, каждая цивилизация — индуистская, западная, китайская, мусульманская и так далее — уникальна, мир — это не безликий ряд стран и народов, но платоновская вселенная для меня — это мир четвертого (в психологическом плане) измерения. Его герои, движимые своей «задумчивостью», как бы направили свет своего сознания внутрь собственного бытия, готовые добраться до его истоков.
Фактически в них вычерчен и обнажен тот, кого древние называли внутренним человеком. Но любопытно при этом, что герои Платонова — вовсе не святые или мистики, а так называемые обычные люди. На Западе все, напротив, гораздо определенней: если вы «средний» человек, то вам отнюдь не рекомендуется «задумываться», особенно посреди работы, подобно Вощеву.
Повседневная западная жизнь крайне рационалистична, поверхностна, скорее, даже «технологична» — и поэтому герои Платонова для западного читателя кажутся совершенно «фантастическими» существами (это же было сказано в западной литературной критике и о моих героях), таких людей-де не может быть в жизни, потому что жизнь — это простое функционирование, цепь «фактов», и больше ничего…
Другое дело, если человек — какая-либо исключительная личность, мудрец или мистик, тогда ему, так сказать, профессионально необходимо «задумываться» — на Западе пунктуально различают функции и место каждого человека в системе, не смешивают их, выделяют, кто есть кто. «Задумывающийся» обыватель — это почти социальное бедствие. «Обыденная» жизнь в произведениях Платонова с ее необыденными глубинами — нечто противоречащее западному инстинкту жизни.
Не помню уж, из какой книги врезалось мне в память замечание одного западного исследователя, что только русские способны отложить обед, если не закончен спор о духовных проблемах. Следовательно, такие вопросы (с этой точки зрения) — не часть жизни, а в лучшем случае часть «культуры», обед же, напротив, и есть «реальная» жизнь, «факт»… В силу такого взгляда отечественная словесность воспринимается на Западе как литература иного, загадочного континента, которая, безусловно, имеет великую общечеловеческую ценность, но одновременно с налетом некоей тревожной (и не всегда приемлемой) внутренней таинственности.
Тем не менее, поскольку на Западе мне пришлось совмещать свою писательскую работу с преподавательской, я часто был свидетелем глубокой, искренней любви западных людей к русской литературе, причем обычно это нечто большее, чем просто «академическая» любовь…
Вернемся к Платонову. Здесь камень преткновения для западного ума — в «русскости», выраженной почти до предела; такая глубина погружения в бытие просто чужда западному уму, который прежде всего тянется к «фактам», а не к какому-то там «бытию»…
Последние годы, несомненно, внимание всего русского Зарубежья было приковано к событиям в Советском Союзе, к перестройке. Но всегда существовал интерес и к вечным аспектам России, к их проявлению в великой русской литературе. Ибо только через «вечное» познается суть. Отсюда, наверное, и возникла моя привязанность как к отечественной классике XIX в., так и к тем писателям и поэтам ХХ в., которые создали в своих произведениях самобытный философский космос, стали — по крайней мере, некоторые из них — властителями дум (такие, как Блок, Есенин, Хлебников, Платонов, Булгаков, Андрей Белый…).
Чем еще была дорога и ценна для меня и многих других эмигрантов отечественная литература?
Конечно, тем, что она была мощной поддержкой в смысле сохранения себя, своей национальной своеобычности (и в языковом, и в психологическом, и даже в философском отношении)… Думаю, что и наступающая везде компьютерная цивилизация не сможет убить это начало в народе — особенно если русская литература будет по-прежнему верна себе, своим традициям. Но условием ее процветания является интенсивная духовная жизнь. Великая литература не рождается из пустоты.
Сейчас наша страна переживает судьбоносный период, который определит на долгое время и ее историю, и, вероятно, историю всего мира. Может быть, вопреки всем пессимистам, нам суждено открыть новый путь, а не просто варьировать обанкротившиеся старые — будь то наш застойный путь, будь то чужой, так называемый потребительский, где деньги равносильны и богам (как некая высшая ценность), и реальной политической власти. Этот новый путь может быть истинной демократией, но включающей в себя высокие духовные ценности.
Конечно, Россия существует в союзе с другими народами, что создает невиданную возможность взаимообогащения. Я убежден, что России чужд национализм, а патриотизм, неотделимый от русской культуры, — совершенно другое мировоззрение, открытое по отношению к другим народам и сочетаемое с любовью и уважением к ним.
Та или иная степень реализации братства, дружбы или хотя бы нормального сосуществования народов лежит не в неосуществимой нивелировке их, не в поглощении одной цивилизацией других (такая попытка по существу явилась бы агрессией, в какой бы форме она ни предпринималась, и поэтому неизбежно встретила бы мощную ответную реакцию), а в осознании общечеловеческого единства, общности судеб, взаимозависимости, но при сохранении в то же время права на собственный путь и духовный суверенитет.
У РОКОВОЙ ЧЕРТЫ
(О патриотизме и судьбе России)
«Труд». 15 декабря 1994 г.
Сегодня, кажется, уже всем ясно, что Россия не только переживает один из тяжелейших периодов своей истории, но ей угрожает смертельная опасность: остановка экономики, распад страны и всей государственной структуры…
Однако даже сейчас, когда ситуация становится предельно обнаженной, у многих сохраняются иллюзии, что кризис носит только экономический и внутриполитический характер, между тем как на карту поставлено самое священное (наряду с верой), что было у России и за что проливалась кровь на протяжении тысячелетия нашей истории — национальная независимость Родины. Но те россияне, которые умеют смотреть реальности в лицо (а их становится все больше и больше), понимают, что разрушение экономики, отказ от опоры прежде всего на собственные силы, политическое давление извне неизбежно приведут к полной колонизации страны. А в силу особых геополитических причин эта колонизация также неизбежно приведет к разделу и гибели страны и ее народов. Дьявольский характер этого процесса состоит в том, что он постепенен, скрыт, и его явные чудовищные результаты будут видны только тогда, когда будет уже поздно.
В такие моменты истории вся тысячелетняя жизнь страны проходит перед глазами, встают тени предыдущих поколений, и кажется, они смотрят на нас. И нам, и им есть чем гордиться: уникальной культурой, давшей миру ожерелье невиданных гениев, православной верой, являющейся ядром мирового христианства, языком, непревзойденным по богатству и интуитивной мощи, величайшей державой…
Неужели все это обречено на гибель? Конечно нет, но это «нет» зависит от нас.
Попытаемся «холодным умом» (насколько это возможно) совершить анализ ситуации. Нередко в печати, по телевидению утверждается, что выбор для России лишь такой: или западная модель, или особый, свой путь, ведущий к изоляции. Но такая дилемма абсурдна, ибо совершенно оторвана от нашей реальности: на самом деле наш выбор не между западной моделью и «особым» путем, а между двумя особыми путями: тем, что пародирует западный путь и ведет к самоуничтожению страны, и действительно собственным, но конструктивным путем, который сочетает сотрудничество с Западом и твердую опору на собственные силы, приоритет национальных интересов и социально ориентированной экономики — с «капитализмом», но регулируемым государством.
При встречах на Западе с тамошними учеными, политологами, писателями я часто слышал: копирование западной модели для России абсурдно и гибельно (причем речь идет не о деталях, а о самом существенном). Это подтверждает уже и практика, в частности неудачи экономических реформ.
Есть еще одна причина, по которой невозможно и абсурдно слепо следовать нам по западному пути. Если отбросить пропагандистские вывески, современная модель в духовном плане означает следующее: тотальное господство денег как высшей ценности, жесткий эгоизм в сочетании с индивидуализмом, прогрессирующее снижение роли культуры в обществе… Все это совершенно не соответствует российскому народному менталитету, так же как и менталитету других народов СНГ. И все попытки (тем более такие нелепые и смехотворные, какие предпринимались, например, средствами информации) создать в России иной тип сознания — то есть создать «мутантов» — по большому счету и тем более в массовом порядке заранее обречены на провал. Евразийско-российский тип сознания не смогли переделать даже коммунисты-интернационалисты. Разумеется, народ не примет такой модели. А в экономическом плане это, в частности, означает, что люди не будут по-настоящему работать, ибо, кроме естественных экономических рычагов, нам, видимо, необходима великая объединяющая идея, нравственная цель, которую западная модель дать не может.
