– Изуродовали ее гвардейцы, как бог черепаху, – бросил Сорокин.
– Еще бы, тут ведь сам Гитлер укрывался, – заметил Лысенко.
Всех интересовал вопрос: где фашистский фюрер и его подручные? Спросили об этом круглолицего, с короткими светлыми усами майора, поднимавшегося из бункера.
Майор Иван Григорьевич Падерин оказался замполитом одного из полков, взявших имперскую канцелярию.
– Понимаю – ваш вопрос не праздный. Все хотят внать, настигло ли возмездие тех, по чьему велению началась война, унесшая жизни миллионов людей. Присаживайтесь, расскажу что знаю.
Шатиловцы окружили майора.
Вот что он рассказал.
В последний месяц, когда Красная Армия начала наступление на Берлин, Гитлер не знал спокойной минуты.
После форсирования советскими частями Одера Гитлер велел спороть у солдат и офицеров войск СС присвоенные им нарукавные знаки. Руководивших обороной генералов назвал бездарными, предателями. Начальнику генерального штаба Гудериану порекомендовал «поехать на курорт» и заменил его генералом Кребсом – приятелем Бормана.
Вскоре гром с Одера донесся до Берлина. Население столицы пытались успокоить тем, что американцы не пустят в нее большевиков. Большие надежды возлагал Гитлер и на 12-ю армию Венка, в ней видел спасение.
О сохранении своей жизни фашистские главари позаботились заблаговременно. Под огромным зданием имперской канцелярии, на шестнадцатиметровой глубине, еще в сорок третьем году начали сооружать бомбоубежище. К весне сорок пятого успели оборудовать три десятка бункеров, предназначенных для Гитлера и его любовницы Евы Браун, личной охраны и прислуги. Здесь, под восьмиметровым слоем бетона, Гитлер считал себя в безопасности. Правда, вскоре ему пришлось потесниться, уступив часть комнат для своих подручных. Много снарядов угодило в парк Тиргартен, где в роскошной вилле жил Геббельс. Советские снаряды так перепугали шефа фашистской пропаганды, что он, бросив все свое добро, с женой и детьми прибежал в подземелье к фюреру.
Они еще надеялись на спасение, не верили, что вслед зa снарядами придет советская пехота…
19 апреля Геббельс обратился по радио к народу со словами: «Берлин останется немецким, Вена снова станет немецкой. Это сказал фюрер, а уж фюрер знает». А 21 апреля Гитлер заявил представителям партии, государства и вооруженных сил: «Война проиграна. Я решил покончить с собой». Через два дня Гитлера порадовали сообщением: «Между русскими и американцами возникли разногласия: какие кому районы занимать». «Господа, это новое блестящее доказательство разлада у наших врагов! – воскликнул он. – Каждый день и каждый час может вспыхнуть война между большевиками и англо-саксами за дележ Германии». По телеграфу приказал 9-й армии поспешить на помощь Берлину – он всячески оттягивал свой конец.
Узнав, что русские войска подошли к Шпрее, распорядился затопить ее водами метрополитен. Даже у отпетых преступников, что окружали его, не выдержали нервы. Кто-то из них напомнил, что в туннелях метро укрываются тысячи женщин с детьми, но Гитлер остался непреклонен: война требует жертв.
Но и эти жертвы не помогли. Наступала неминуемая расплата. Надо было спасать свою шкуру. И многие, переодевшись, бежали из имперской канцелярии, окрестив ее «современной гробницей фараона». Только наиболее преданные, фанатики, остались при фюрере. Вначале они надеялись, собрав все силы в один кулак, пробить кольцо окружения и вырваться из Берлина. Но первая же попытка показала несбыточность этих намерений. И Гитлеру ничего не оставалось, как продиктовать свое завещание, после чего он и Ева Браун покончили с собой.
А над канцелярией ревел артиллерийский шквал, сотрясая массивные стены. Один из снарядов сшиб герб.
Фашистская свастика полетела вниз и распласталась мертвым пауком, символизируя крах третьей империи.
– Жалко, что гитлерюга живым нам не попался, – сжал кулаки Греченков.
– Даже своих немцев в метро топил. А мы возмущались, что фашисты по-зверски уничтожали наших людей, – сказал Литвак.
– В этом весь фюрер. Народ ему требовался лишь для утверждения своей личной власти, для осуществления бредовых идей о мировом господстве, – сказал майор.
– И обратите внимание, товарищи, – оживился Правоторов, – фюрера не стало через тридцать – сорок минут после водружения нашего флага. Небось кто-то доложил ему, и наш флаг, как последняя пуля, сразил его…
Иван Падерин продолжал рассказывать.
У Геббельса и Бормана возникла мысль вступить в переговоры о перемирии с русскими и добиться признания нового правительства. Они хотели сохранить гитлеровскую верхушку, чтобы продолжить дело фюрера.
Генерал Кребс, посланный на переговоры, долго не возвращался. А когда пришел, молча опустился в кресло. Никаких перспектив: русские потребовали безоговорочной капитуляции.
Мертвое молчание, длившееся несколько минут, нарушил Геббельс:
– Обороняться до конца! Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что содрогнется весь земной шар! – истерично выкрикнул он, будто выступал на многолюдном митинге фанатичных фашистов.
Ни пожар в рейхстаге, ни зверства эсэсовских трибуналов не в силах были ничего изменить, и, полный злобного отчаяния, что не в силах сотрясти не только земной шар, но даже какой-нибудь берлинский подвал, Геббельс вместе с женой и дочерьми последовал примеру фюрера. Борман же предпочел трусливо скрыться.
Что касается Гиммлера, которого разведчики хотели поймать при штурме его канцелярии, то он со своим штабом в те дни находился в Науэне, западнее Берлина. Душа мясника не давала ему покоя. Он, десять лет назад избавивший Гитлера от соперника Рема, теперь сам помышлял об удалении фюрера, полагая, что пришла пора когда он, Гиммлер, должен стать во главе Германии.
И путь для этого один – заключить договор с западными странами. Гиммлер давно, с первых неудач на Восточном фронте, вынашивал этот план.
Но правительства западных стран отклонили предложения Гиммлера. Не уважение к союзническому долгу заставило их поступить так, а боязнь своих народов.
Разумеется, они всячески скрывали это. Трусил и фашистский палач. Больше всего боялся, чтобы его переговоры не стали известны русским. Но Красная Армия заставила союзников открыться. Встреча с американскими войсками на Эльбе, состоявшаяся 26 апреля, положила конец этой игре, и 28 апреля английская печать обнародовала предложения Гиммлера.
– Выходит, не все еще фашистские главари понесли наказание, – сказал Лысенко.
– Надо арестовать их всех и судить, – сурово проговорил Исаков.
– Правильно! – поддержал его Правоторов. – Пусть судят гитлеровцев все народы, кровь которых они пролили!
От имперской канцелярии шатиловцы пошли в парк Тиргартен.
Осмотрели позиции зенитных батарей в парке, прикрывавшие подступы к рейхстагу и стоившие большой крови нашим воинам. У одного орудия ствол уткнулся в землю, у другого совсем оторван. На дне траншей много трупов. Но большинство зениток остались невредимыми. Глядя на них, ребята покачивали головой. Крепко сидели орудия в железобетоне. Только прямое попадание снаряда могло их взять. Небось стоят здесь с сорок первого. Охраняли небо, а в конце переключились на пехоту. И вот утихомирены навсегда.
Удручающее зрелище представлял Тиргартен. Всюду нагромождения срубленных снарядами стволов и ветвей. Многие деревья обуглены или расщеплены.
Впрочем, кладбищенский вид парка не остановил прихода весны. Все, что осталось в целости или не сильно повреждено, уже зеленело. Между воронками стлалась молодая травка, одевались листвой деревья. Одни дубы на спешили – чернели, раздумывая. От земли поднимался пар. Смешанный запах перегноя и зелени заглушал запах пороха и гари, еще витавший в воздухе.
Вырастет, будет вновь шуметь листвой Тиргартен, Возродится и расцветет новая Германия.
Воины спешили побывать в разных местах Берлина, стремились глубже запечатлеть в памяти наступление мира, который с первых часов зашагал по городу широко и неотвратимо, как весна.
Неустроевский батальон разместился в рейхстаге, ставшем бойким местом, куда шли и шли солдаты. Неподходящ он для отдыха. Берест собрался в медсанбат показать ногу, но его задержали сначала газетчики, потом писатели Борис Горбатов и Всеволод Иванов. Пришлось рассказывать им о штурме, отвечать на вопросы.
Много забот и у Гусева, то и дело дававшего справки по телефону. Из коридора доносится смех. Это журналисты. Их веселит табличка на дверях. Обосновываясь в кабинете Геринга, Гусев нарочно не стал срывать ее, а чуть выше прибил фанеру со своей фамилией. На потеху. А впрочем, может, у кого вызовет и серьезную мысль. Мог ли думать фашистский главарь, что хозяином его кабинета станет старший лейтенант Красной Армии!
Пришли первые делегации. Гусев как заправский экскурсовод показывал им рейхстаг.
