У каждой реки свой норов, и лодки на реках разные. По горному стремительному Абакану можно проплыть только на длинной, как щука, «абазинской» лодке (строят в городе Абаза). Лодка прочна. Как у корабля-парусника, в её нутре проглядывают ребра шпангоутов. На такой лодке мы пронеслись однажды по Абакану от избы Лыковых до Абазы в два дня. И мне, повидавшему много разных опасностей, рискованность плаванья по Абакану показалась особенной.
На аляскинском Юконе сто пятьдесят километров проплыли мы в добротной, тяжелой смоленой лодке с канадским мотором марки «Черная сучка». На Вологодчине по притокам озера Лачо ходили на легкой долбленке, искусно сделанной из распаренного ствола тополя. Видел я лодки на Миссисипи, на Ниле, бурном в верховьях, на Волге. Плавал на экзотической, лакированной, как рояль, с высоко задранным носом гондоле в Венеции... В счет не идут современные алюминиевые и пластиковые плавучие средства - в них нет поэзии, тогда как лодки из дерева привлекательны на воде так же, как копны сена на лугах в речной пойме.
Самым изящным из малых плавучих средств мне представляется маленький челночок для одного-двух людей. Правит им и гонит по тихой воде один гребец одним веслом. Легкая эта лодочка, очертаньем такая же, как ткацкий челнок, скользит по водной глади послушно, стремительно. Я эти лодки повсюду видел ранее на Воронеже, на Хопре, Битюге, Тихой Сосне. Легкий этот челнок, как индейскую пирогу из бересты, можно перетащить через мели, перебраться в нем по протоке в пойменное озеро или речную старицу. Лодки эти не только удобны, но и красивы - любуюсь ими на снимках, сделанных в 50-х годах. Я, тогда еще не видевший мира, догадывался: воронежские челноки - шедевры мастеров-лодочников.
Нетрудно было докопаться и до истоков их мастерства. Они связаны со строительством Петром Первым морского флота в Воронеже. На первой в России верфи трудились знатные мастера и, помимо морских судов, строилось много маленьких лодок для обслуживания самой верфи, для плаванья к Дону и вверх по Воронежу. Рассказывают, будто в местечке Маклок на Усманке существовала малая верфь, где строили лодки. Мастера, соревнуясь друг с другом, достигли совершенства в своей работе.
Когда большая корабельная верфь перестала существовать, зачахла и верфь на маленьком Маклоке. Но мастерство и традиция строить челноки для «корабельной реки» и её притоков остались, укоренились в приречных селах, и пятьдесят лет назад в селе Чертовицком я разыскал мастера, который ладил старинные челноки, как сказывал сам он, на совесть. Мастера помоложе уже норовили халтурить, этот же марку держал - делал лодки изящные, с боками и днищем гладкими, как яичко.
Не один час просидели мы с Иваном Гавриловичем на берегу в разговорах о лодках. Я, тогда молодой журналист, добивался: правда ли, что старенький топоришко мастера дошел до него со времен царя-корабельщика? Иван Гаврилович отвечал неопределенно: «Кто знает. Старый топор...» А мне тогда очень хотелось верить, что «помнит» топор корабельные годы. Теперь понимаешь, что была то легенда, которая поддерживала славу лодочника. Иван Гаврилович рассказал мне лишь маленький эпизод из своей лодочной биографии. «Молодым был. Приехал из Воронежа в Чертовицкое мастер-краснодеревщик Левонов. Важный - при усах, в атласной жилетке, на животе цепь из золота... Походил, оглядел на приколе все лодки. В мою ткнул тростью: «Кто делал?» «Кликните Ивана! Сына зовите!» - что есть мочи кричал отец, и сам кинулся в гору меня разыскивать. С минуту краснодеревщик глядел на босоногого малого - осьмнадцать лет мне было. Потом сказал: «Лучший матерьял даю. Заморское дерево. Не оплошай...» Я сказал: «Сделаем». Заказчик не стал более говорить, сел в пролетку, приподнял шляпу: «За ценой не стою, но чтоб лебедем шла...» Через три недели опять подкатила коляска. Знатный заказчик оглядел лодку, потрогал днище ладонью, велел спустить на воду... И тут же при всех на берегу расцеловал меня. Все помню, как будто вчера это было».
Иван Гаврилович был последним «полноценным», как он говорил, мастером в Чертовицком. Я рыбачил с его челночка, радуясь послушности и резвости лодки. В те годы реку уже заполонили шумные алюминиевые моторки. А когда в 75-м году с земляком Вадимом Дёжкиным мы снарядили экспедицию на Воронеж - посмотреть, что стало с «корабельной рекой», то челноки видели уже редко.
Александр Николаевич Трухачев на своей «верфи»
Ав этом году, побывав на Воронеже, я обнаружил на реке тишину - дорог бензинец и лодки утихли. А вблизи селенья Вертячье в пойменной старице вдруг увидел знакомый по очертаниям челночок недавней постройки. «Где сработано?» «А вон село на бугре, - указал на Вертячье хозяин лодки. - Спросите, где живет Кабан, всякий укажет».
Кабана (он без обиды отзывается на деревенское дворовое прозвище) застал я в пору выхода из запоя. «Да, делаю лодки. Но видите сами, сейчас не в форме. Когда сделаю что-нибудь, мой сосед в Москву по мобильнику просигналит».
И вот звонок: «Приезжайте. Две лодки готовы». Езды до Воронежа - ночь. А до Вертячьего из города - час на машине. Мастера я увидел в тельняшке на своей «верфи»: «Скоро вы прикатили... А я от заказчиков отбиваюсь, требуют красить».
Лодки, конечно, не те, что я видел когда-то у чертовицкого мастера. Но выясняется: то, что сделано лодочником, - вполне приемлемо, тем более что мастера можно считать самоучкой (уже не у кого поучиться).
В Вертячьем, издавна жившем рекою и лесом, раньше едва ли не в каждом доме жил плотник. Делали мастера лодки, телеги, сани, бочки, колеса для разных повозок. Но постепенно промысел этот угас. Три года назад в возрасте восьмидесяти двух лет умер последний мастер Василий Григорьев, и некому стало не то что челн «соизладить» - табуретку некому сколотить. Тут и явился из Липецка в родное село Александр Николаевич Трухачев. Был он шофером на дорожных работах, но, погостив в отпуске летом в селе, решил в Липецк не возвращаться, а попробовать зарабатывать на хлеб давним промыслом.
Отдадим должное человеку - первая же лодка, им построенная, немедля нашла покупателя. Потом вторая, третья... И пошел слух по Воронежу-реке: Кабан в Вертячьем делает челноки. Сам мастер не склонен преувеличивать мастерство: «Делаю как умею. До этого топором только дрова рубил». Но претензий к его работе нет, напротив, ждут очереди, поторапливают.
Разговор о реке, о лодках, о старине продолжаем на крутом берегу. С него далеко видно левобережную пойму Воронежа: слюдою на солнце сверкают озера, старицы, зеленеет болото, а на высоких местах темнеет кудрявый лес. «Ну где еще можно увидеть такие места!» - с гордостью говорит лодочник, исходивший эти низины с ружьем, удочкой, бредешком.
«А что, Петр Первый мог проплывать тут на лодке, например, из Воронежа в Липецк?» - вдруг спрашивает мой собеседник. Отвечаю, что вполне мог. «А я так уверен, что плавал. Тут у нас на бугре был вкопан железный столб с какими-то клеймами. Говорят, что это путевой знак со времен, когда строили корабли. Я даже думаю, царь непременно тут останавливался - оглядеть реку сверху - и видел то, что и мы сейчас видим».
Из протоки в русло Воронежа вплывает челнок. Человек на корме веслом не гребет, лишь слегка лодочку направляет. «Твоя посудина?» «Моя, - отвечает Александр Николаевич, прихлопнув через тельняшку добравшегося до его крови комарика. - Моя. Других тут нету. А я уже десятка три челноков настругал. Воруют с реки. Увозят аж в Липецк, в Воронеж. Получается: на этом пространстве всего один лодочник. А ведь было их восемнадцать только в нашем Вертячьем...»
Древнейшее изобретение человека на земле - лодка. Колесо придумано позже. Лодка, лук, колесо... все остальное, вплоть до компьютеров, идет вослед. Древний пейзаж с берега, на котором сидим мы с плотником, и десять тысяч лет назад мог выглядеть вот так же: прибрежный лес, разливы реки и на них - лодочка. Изначально это была, конечно, долбленка.
28.10.2004 - Кедровый хлеб
Любитель орехов - поползень
Сибирь не попотчует тебя яблочком, но есть у неё угощенье, дарованное человеку тайгой, - кедровые орехи. Агафья Лыкова с первого знакомства с ней (двадцать два года назад), то украдкой, как бы шутя, высыпает пригоршню орехов в карман моей куртки или приносит их на прощание в туеске. Лыковы сеяли рожь, но дробили зерно на крупу - для каши. Их «хлебом» была картошка и кедровые орехи.
Орешки - любимое лакомство сибиряков. Некогда добыча их была самым прибыльным таёжным промыслом. Орехи тысячами тонн потребляла кондитерская промышленность, и в каждом доме запасали на зиму мешок-другой орехов, более почитаемых, чем подсолнечные семечки в степной России. Сейчас промышляют орехов в десять раз меньше, чем прежде, - вырублены кедрачи на мебель, на производство карандашей. Теперь на рынках орехи продают банками, ведрами и в пластиковых мешочках.
