Ознакомительная версия.
Борис Акунин пишет увлекательнее Пелевина, и знает больше, и пером владеет лучше. Но «по гамбургскому счету» проигрывает ему. Возможно, потому, что на серьезные темы замахивается не Борис Акунин – блестящий стилизатор, а Григорий Чхартишвили – рефлексирующий фрондер: «Я не миссионер, не обличитель и не исследователь общества. Жанр массовой литературы для меня интереснее и важнее других. Моя публика – это дама, которая хочет, чтобы ее завоевывали. Притом дама не моногамная. В твоем распоряжении только простые строительные материалы. Нет ни золота, ни серебра, ни драгоценных камней. Есть глина, вода, песок. И вот из такого прозаического материала нужно создать нечто, что покорит больше людей, чем предметы из золота».
Создатель очаровательного Эраста Фандорина, сменивший несколько масок (он же – Анатолий Брусникин, он же – Анна Борисова), предпочитал вести диалог с массовым читателем, воспринимал его как собеседника, развлекал его: «Не так, как у Кафки, который просто произносит свой монолог. Когда писатель вынужден брать на себя роль философа, экономиста, проповедника, это, по-моему, свидетельствует об уродстве общественного жизнеустройства. Значит, нет настоящих философов, экономистов, проповедников, и за всех отдувается Лев Толстой или Александр Солженицын».
Захару Прилепину, в отличие от Григория Чхартишвили, фрондерствовать – и литературно, и физически – было легче изначально: «Я – ярый противник фразы “Мы всё это уже проходили”. Вот я – ничего не проходил. Я родился 34 года назад, я буду всё заново проходить и хочу, чтоб дети мои всё заново проходили – революции, бунты, творчество, дуэли – с нуля».
К Прилепину прекрасно подходит позабытый эпитет «правильный человек». Он странный осколок позднесоветского поколения: все то, над чем его сверстники хихикали, он принял близко к сердцу – принципиальность, самопожертвование, неравнодушие. Он послужил родине, прошел Чечню, приобретя «жизненный опыт», который в прежние века считался для мужчины необходимым.
И пишет он также «правильно»: «В 7:00 встаю, в 7:30 отвожу детей в садик, в 8:00 я уже на работе за компьютером. В неделю я пишу 2–3 статьи и 2–3 страницы своего нового романа. Прозу действительно пишешь медленнее. Иногда нужно подождать слово, чтобы оно к тебе пришло».
Ушел в радикальную оппозицию, к запрещенным лимоновцам; с той же серьезностью пришел в литературу. Вопреки опасениям не стал «описателем личного опыта»: с литературой не сожительствовал, а женился на ней, по любви, родил и вырастил детей (наравне с собственными, уже четырьмя). Он сделал себя писателем и продолжает делать: в его «Черной обезьяне» описан уже не собственный опыт, а «выдуманный». «Супернацбест» можно считать символической наградой Прилепину за честность – по отношению к жизни и писательству.
«Я свое писательство воспринимаю как работу. Кто-то сантехник, кто-то олигарх, а я занимаюсь литературой. Поэтому я себя старательно пропагандирую, я устраиваю мероприятия, связанные с моим продвижением. Мои недруги называют это “оголтелым самопиаром” или “припадками нарциссизма”, но нет в этом ни того, ни другого. Это книги мои! Я их продаю, чем больше я их продам, тем больше фруктов я куплю своей семье».
Людмила Улицкая – живой пример того, что большая литература может быть коммерчески успешной. Ее роман «Даниэль Штайн. Переводчик» продался даже не стотысячным, а трехсот (и более) тысячным тиражом. Принес ей три миллиона рублей в качестве главного лауреата премии «Большая книга». Был номинирован на международную литературную премию The Man Booker International Prize в 2009 г.
Людмила Улицкая представляет собою редкий в отечественной писательской среде пример соответствия европейским стандартам. Дело не только в том, что она пишет, но и в том, что делает и как делает.
Хотя пишет она о том, о чем в России пишут до обидного мало. О том, что даже самые низкие люди способны на высокие движения души, что во всех нас, даже в самых черствых, есть искра божья, о том, что, раз села стоят, значит, имеются праведники. Она предлагает читателям новый (точнее, изрядно подзабытый) тип героя – героя абсолютно положительного. Хорошего (во всех смыслах) человека.
Именно благодаря своей фирменной вере в человека и заинтересованности в подробностях его жизни Людмила Улицкая прекрасно вписалась в пространство «букеровской» литературы, непременным требованием к которой является принадлежность или по крайней мере ориентация на европейскую культурную и нравственную традицию.
А появившийся у нее вместе с писательской славой ресурс влияния писательница использует в очевидно благих целях, курируя благотворительные и просветительские проекты. Причем делает она это без всякой ажитации, ровно так, как это принято в приличном обществе – европейском. Ее спокойно оппозиционная политическая позиция, не навязываемая, но и отнюдь не скрываемая, из той же, европейской, серии.
Российское искусство в 2000-х стало окончательно рыночным, это означает, что художник (литератор, режиссер и другие) не просто самовыражается, но соответствует вкусам конкретной аудитории. Например, поначалу денег в кинематографе было много, очень много, но вскоре выяснилось, что большие деньги – условие если и необходимое для большого фильма, то явно недостаточное. Надо еще найти своего зрителя, свою публику. Если ты проскочил мимо читателя-зрителя-слушателя, значит, ты остался невостребованным и ненужным, лишним. В это десятилетие невостребованные при жизни Ван Гог, Франц Кафка или Андрей Платонов не могли появиться в России по определению, или же на них никто не обратил внимания уже и в следующем десятилетии. Или ты состоялся при жизни, или ты не состоишься уже никогда – так можно бы сформулировать одно из главных условий культуры 2000-х. Надежда на будущий суд и оценку потомков в то десятилетие исчезла из культуры и искусства.
У каждого десятилетия свой кризис. Кризис 1998 г. сквозь какой-то чудовищный кристалл спроецировался в 2008 г. Сначала кризис отрицали. А зря: потеряли время и деньги. Когда в октябре 2008 г. правительство схватилось за голову и начало спасать системообразующие предприятия, пришлось вкачать в них немереные деньги. В свою очередь, частный бизнес принялся ускоренно «резать косты» и увольнять размножившийся в сытые годы офисный планктон. СМИ публиковали советы безработным. Например, такой: если вас уже уволили, нужно выпить водки, взять ноги в руки и идти применять себя в другом месте.
11 июля 2008 г. мировые цены на нефть достигли исторических максимумов. Цена закрытия на Нью-Йоркской товарной бирже (NYMEX) в тот день составляла $143,33 за баррель марки Brent, а самая высокая цена сделки во время торговой сессии достигла $145,11 за баррель Brent. Не отставала и российская нефть Urals: 11 июля цена закрытия составила $139,88 за баррель, а во время торгов цены взлетали до $141,66 за баррель.
После этого цены на нефть на мировых рынках покатились вниз. Рынок напоминал самолет, внезапно сорвавшийся в штопор и стремительно теряющий высоту. За два месяца без малого котировки нефти упали на 27,3 %. Одновременно началось укрепление доллара.
Происходящее весьма негативно отразилось на российском фондовом рынке. С 11 июля по 3 сентября индекс РТС упал на 26,7 %, то есть почти на столько же, на сколько упали мировые цены на нефть.
7 сентября министр финансов США Генри Полсон объявил о том, что Федеральное агентство США по вопросам финансирования жилищного рынка берет под временный контроль крупнейшие американские ипотечные компании Fannie Mae и Freddie Mac. Речь шла о так называемой федеральной опеке, которая стала самой крупной операцией подобного рода в истории США. Через неделю было объявлено о банкротстве одного из крупнейших инвестиционных банков США Lehman Brothers. Добавим сюда крах крупнейшей страховой компании AIG – и вот уже мировая финансовая система посыпалась как карточный домик.
А 17 сентября одновременно на двух российских биржах – РТС и ММВБ – впервые с 1998 г. по решению регулятора были приостановлены торги.
Дело в том, что в результате кризиса доверия резко взлетели ставки межбанковского кредитования. У инвесторов возникли обоснованные сомнения в способности российских банков и компаний перекредитовать корпоративную задолженность, составляющую, по разным оценкам, от $60 млрд до $200 млрд. А поскольку внятных сигналов о том, что государство поможет с ликвидностью, от монетарных властей России сначала не поступало, отказ от бумаг российских компаний приобрел характер панической распродажи. В результате на 17:00 16 сентября изменение технического индекса акций составило 9,06 % за одну торговую сессию. Согласно нормативным актам ФСФР, при изменении технического индекса акций более чем на 8 % относительно значения открытия организатор торговли обязан был приостановить торги акциями не менее чем на час. Что и было сделано.
Ознакомительная версия.
