Денис Горелов
Светлый путь к "Октябрю"
Московский кинофестиваль: упущенная выгода
Для маркетологов ММКФ - песнь о неразрытой Аляске. Хрустальная сказка в ля-миноре о том, как миллионы лежали под ногами, но кто-то поленился копнуть, и золото ушло россыпью по ветру, как из дырявого мешка в «Сокровищах Сьерра-Мадре». Наука проигрывать сражения при двадцатикратном перевесе и аховой диспозиции.
Тоже надо уметь.
В год фестивального рождения Москвы ждала, ждала природа. Три флагмана киномоды окучивали каждый свою делянку, не покушаясь на соседей; столбить участки было легко и безопасно. Место в VIP-клубе было нашим просто во имя равновесия - как для Большого Китая в Совбезе ООН.
Старейший Венецианский в свои 27 уже пережил внешнее управление и принудительный ребрендинг из рупора больших батальонов, глашатая превосходства романо-германской и англосаксонской рас в трибуну униженных и оскорбленных, обитель неореализма, мозолистых рук и натруженных спин с обильным креном в туземные кинематографии (так, в 51-м картиной Акиры Куросавы «Расемон» белому миру открылось существование японского кино).
В противовес босячеству неофитов Канн с самого начала позиционировал себя царством «бабочек», солнечных очков, игорных фишек и дамских мехов посередь майского Средиземноморья. Местом, где миллионеры могут блеснуть перед понимающей публикой, а середняки на миг им уподобиться. Отцы-основатели безошибочно угадали страстишку растущего на глазах мидл-класса: всегда казаться на йоту богаче, вальяжнее и гламурнее, чем в реальности. Алмазная, белопесчаная и кокаиновая пыль в глаза стала гербом скромного и в постные дни вполне блеклого приморского городишки.
Годом рождения Берлинале стал 51-й, и это, как обычно, многое объясняет. Большинству не знакомых с географией до сих пор мнится, что Берлин расположен на границе двух миров и двух Германий, как когда-то нейтральный Вашингтон - на стыке свободных и рабовладельческих штатов. Меж тем одного взгляда на карту довольно, чтобы увидеть место Берлина в глубоком тылу советской зоны оккупации. На протяжении лет западная его часть была крохотной подмандатной НАТО полусферой в джунглях восточного блока - не отделенной от него ничем кроме пары шлагбаумов (стену, как известно, построили только в 61-м). Никакие офшорные коридоры связи с миром чистогана предусмотрены не были: снабжение осуществлялось транзитом через ГДР. В 49-м товарищ Сталин эту дорогу жизни прихлопнул, что и вошло в историю под именем Первого берлинского кризиса. Двухмиллионный полугород с мощным американским контингентом в те дни снабжался по воздуху: рогаток в небе не выставишь, а валить американскую авиацию дяде Джо было еще не с руки (он активно практиковал это пару лет спустя над Кореей). С той поры в глазах человечества Западный Берлин (как позже для нас Куба) превратился в оазис несгибаемой свободы на бескрайнем коммуноидном поле тирании и угнетения. Визит на появившийся два года спустя фестиваль стал актом сопротивления красной экспансии, а его программа - откровенно враждебной всему святому. В отличие от соседей, в конкурсе Берлина всегда было 5-6 американских картин; там же активно привечали полочных, несогласных и просто неортодоксальных режиссеров с Востока (слава Душана Макавеева, Марты Месарош, Георгия Дюлгерова и прочей народно-демократической швали, активно паразитирующей на сравнительной мягкости колониального цензурного режима, идет именно с берлинских триумфов).
Бинарность сущего есть один из фундаментальных законов природы. Ну как было в пару к яро антисоветскому не создать фестиваль всех прогрессивных сил планеты? И где его проводить, как не в Мекке рабочего движения городе-герое Москве? (Героем, правда, Москва стала позже, уже при Брежневе.) Так и нарисовался на карте киномира единственный летний фестиваль, проводимый не у воды.
Идея превратить Москву в дискуссионный клуб красной, пунцовой, багровой и розоватой интеллигенции в 59-м стоила миллион. Левая мысль на протяжении всех 60-х уверенно крыла гуманитарную Европу, принимая вегетарианские формы в странах-победителях (Франция, Британия) и варварско-террористические - в раздавленных Антантой государствах Оси (РАФ в Германии, «красные бригады» в Италии и японская красная армия на островах). Спектр марксистских убеждений от вялой социал-демократии до лютого троцкизма становился интеллектуальной модой; на этом поле можно было играть по-крупному, рисково, блефовать и банковать без особых потерь. В том же 59-м во Франции стартовала «новая волна» - сумей Москва на взлете приручить онтологически чуждую Канну «отдельную банду» Годара и Трюффо, супертяжелая весовая категория была бы обеспечена ей на десятилетия вперед. В Японии марксистским ультра - задолго до принесшей ему каннскую славу порнодилогии «Империя чувств» и «Империя страсти» - начинал Нагиса Осима. Откровенно влево дышала принуждаемая фашистской цензурой к витиеватой иносказательности Испания. Об Италии и речи нет: там и сегодня трудно сыскать режиссера, не отдавшего лучшие годы итальянской компартии, - считая глубоко сочувствующего всем красным герцога Лукино Висконти.
Хлебный и напрашивающийся союз с тем же Висконти, с Пазолини, Бертолуччи, Сколой и Ко был вполне осуществим при одном условии: лицемерной лояльности Москвы к левацким ересям. Сохранив цензурные вожжи, советская Россия не теряла на том ни гроша: фильмы ММКФ не закупались для широкого проката, а знакомство десятка тысяч допущенных москвичей с вольностями свободной трибуны ничем не угрожало режиму. В частной беседе редактор отдела культуры «Огонька» Архангельский остроумно назвал такой подход китайским: вольница для избранных при соблюдении коммунистического комильфо для всех.
Проблемы могли возникнуть лишь во время интервенции в Чехословакию. «Доктрина Брежнева» (право метрополии на ограничение суверенитета сателлитов в общих интересах восточного блока), нимало не взволновав западные демократии, вызвала бурю протеста в левом крыле. В случае грамотной эксплуатации фестивальной модели разумно было бы ожидать срыва не только Канна-68, но и Москвы-69 (фестиваль в ту пору проводился по нечетным годам, но запала хватило бы и на год).
Вместо этого 69-й ознаменовался тихим закручиванием гаек. Начав с немыслимых либеральных послаблений: косыгинский нэп, счет по прибыли, а не по валу, амнистия «Заставе Ильича» и «Мастеру и Маргарите», внушительные в сравнении с хрущевским изоляционизмом закупки западного кино, - напуганный пражской весной Брежнев дал по тормозам (за что, собственно, чехам следует извиняться перед нами, а не наоборот). Реакция всегда идет об руку с форсированным самолюбованием; для ММКФ это обернулось усложнением регламента. Именно с той поры золотых призов стало три, причем один заведомо резервировался под советского конкурсанта. В 79-м такая малина спровоцировала скандал: «Взлет» Саввы Кулиша с Евтушенко в роли Циолковского был настолько безнадежно плох, что жюри после краткого совещания отписало победу выкупленной у буржуинов и наскоро смонтированной эйзенштейновской «Да здравствует Мексика!». Ставший серебряным призером Кулиш не разговаривал с председателем жюри Станиславом Ростоцким годами.
Председательство тоже стало пожизненной привилегией: четырьмя фестивалями командовал Сергей Герасимов, пятью, причем подряд, - Ростоцкий. Можно было сделать пост и вовсе персональным, как президентство в Азии, но оба соискателя продолжали снимать, а чествовать себя еще казалось неэтичным. В паузах между судейством Герасимов выиграл Гран-при с «Журналистом» (1967, председатель жюри Юткевич), а Ростоцкий - с «Доживем до понедельника» (1969, председатель жюри Герасимов).
Именно в этот момент Москве предоставился новый - и последний - шанс. Забредя в идейный тупик, Европа обратила взор на пассионарные кинематографы третьего мира, а Венецианский фестиваль закрыла вовсе (он не проводился 7 лет - в 71-м и с 73-го по 78-й). Налаженные связи с заштатными киноиндустриями развивающихся стран давали ММКФ небывалую фору - имей хоть кто-нибудь в Москве представление о моде на варварское этно и о принципах формирования жюри как закрытой и мягко манипулируемой масонской ложи. Правда, чествование местечковых гениев требовало хоть какого-то веса, а его московские арбитры давно уже размотали. Трибунал подвел итоги: в конкурсах Московского кинофестиваля без малейших для себя последствий участвовали «2001: космическая одиссея» Кубрика, «Дива» Бенекса, «Дорогая» Шлезингера, «Стрелочник» Стеллинга, Doors Стоуна, «Сад» Джармена. Жюри, имея в лучшие годы по три золотых и три серебряных приза, эти фильмы не заметило, а их дальнейший взлет для руководства фестиваля последствий не имел. В мире пошел фестивальный бум, и Москва в мировой табели со всем своим классом А была разжалована в рядовые.
