Другая реформа, также упорно занимающая умы в Америке, касается вопроса о равноправности женщин. Общественное мнение разделено относительно этого предмета. Женщины, руководительницы этого движения, из которых иные обладают замечательными ораторским и публицистическим талантом (у них два главных органа: «Revolution» в Нью-Йорке и «Agitator» в Чикаго), обнаруживают неутомимую деятельность. Но большая часть здешних органов печати, находящихся в руках мужчин, и даже само общественное мнение все-таки необыкновенно враждебно относятся к требованиям женщин и среди самих женщин множество недругов этого вопроса: требование равноправности и в женской половине имеет на своей стороне лишь очень незначительное меньшинство. Да это и весьма понятно, если равноправность представлять себе в той ясной и обдуманной форме, в какой она излагалась лет пять тому назад некоторыми известными и неизвестными женскими эмансипаторами у нас, в Петербурге. Понятно, что женщине, готовящейся сделаться матерью или уже сделавшейся, вовсе невыгодно и нежеланно признать того, кто устроил ее в эту должность эмансипированным от всяких забот и о ней, и о том третьем существе, которыми ее снабдили на всю ее жизнь (да и черт с нею, с такою эмансипациею). Это эмансипация мужчин, а не женская эмансипация. У нас в следующей книжке «Записок для чтения», которые издаются при «Биржевых ведомостях», будет напечатана большая статья о незаконнорожденных, составленная женщиною независимого и либерального образа мыслей, — но тем не менее требующею ответственности мужчины в судьбе ребенка, которым он снабдил отвечавшую его страсти женщину. Около трех месяцев тому назад, одно из наших судилищ, разбирая одного мужчину, эмансипировавшего себя от всякого участия с женщиною в заботах о ребенке, обязало этого самца отложить в сторону его эмансипацию, и вот с той поры, в течение ста дней, в суд вдруг одна за одною поступило двадцать три жалобы на таких же эмансипаторов, и все это жалобы от женщин того круга, где эмансипационные идеи имели наибольшее распространение… Будем ли осуждать этих женщин за то, что они зовут к себе власть в защиту? Но что же им делать, если тот, кто, добывая в десять раз более, чем может добыть женщина, подло и нагло прикидывает на ее часть все заботы и сам не хочет ничем помочь ей? Не топить же ей этих детей и не идти за то в каторгу, или не сдавать в воспитательный дом, если это возмущает ее материнское чувство? Доля женщины и без этого тяжка: начиная девятимесячным тасканьем «шарманки» и продолжая болезнями и муками рождения она только разыгрывает прелюдию к многолетним фугам: надо вскормить, воспитать, выучить и вывесть в люди ребенка… и все это одной!!!.. Это невозможная жестокость, и если человек, который бросает женщину одну разделываться со всем этим, не хочеть стать выше табунного непарного животного, то суровая необходимость не оставляет ничего иного, как обращаться с ним, как с животным. Коня и вола, спряженных в одно ярмо с другим конем, если он не везет, — ровно стегают и гнут за крутую морду. «Не будьте как дикие кони и меск, да не уздою и ремнем придется тянуть ваши челюсти».
* * *
Вообще Америка в настоящее время переживает очень горячий период, полный вопросов, тревожного ожидания их разрешения, — а как в такое время всегда и везде находятся люди, желающие «ловить рыбу в мутной воде», то и в Америке, несмотря на все громче раздающиеся со всех сторон жалобы на деморализацию и испорченность, несмотря на громовые речи сенатора Спрагера из Род-Эйланда, в последнее время стали обнаруживаться весьма позорные общественные язвы. Главным поводом к этим жалобам служит подкупность членов законодательного собрания, дошедших до забвения настоящей цели законодательства и нередко жертвующих интересами и благом народа для обогащения частных лиц и отдельных корпораций. В этом отношении особенно отличаются законодательные собрания Нью-Йорка и Пенсильвании, где это зло распространилось в такой степени, что в устах народа название assembly man'а (члена собрания) сделалось ругательством.
* * *
После окончания железной дороги к Тихому океану, через весь материк (о чем в «Биржевых ведомостях» была напечатана обстоятельная статья) «пустыня далекого запада» уже как бы не существует. Но вот что особенно замечательно, что теперь здесь уже нет ни одного самого незначительного городка, который, имея пару лавчонок, харчевню, школу и часовню, не имел бы своих газет, и непременно двух газет, двух органов различных партий. Мелкотравчатая пресса эта необыкновенно оригинальна, и еще оригинальнее ее представители — редакторы и издатели этих западных газет.
Пусть читатель представит себе в своем воображении картину тихого городка, стоящего, как небольшая копенка, среди обширных полей. Вечереет; солнце готово садиться, с полей заносит легкою прохладою, и обыватели городка, собравшись у дверей москотельной лавки на тенистой стороне улицы, лениво покачиваются на своих креслах, жуют табак и плюют взапуски, как плевывали блаженной памяти блаженнейших времен наши семинаристы, если их позовут в барский дом, где они всегда хотели показать свою развязность и свободомыслие. К этой лавке, носящей здесь тоже громкое название «отеля», подходит изысканно и даже по отношению к прочим франтовато одетый господин и немедленно же, с свойственною одним американцам смесью осторожности с самоуверенностию, начинает осыпать собеседников градом вопросов. Удивленно осматриваете вы эту фигуру с лукавыми глазами, а он, засыпая вас вопросами, сам не перестает плеваться во все стороны табачным соком. Это западноамериканский редактор-издатель, — американский Альфред фон Юнк перекрашенного из дикого цвета в сумасшедший города Киева. Поток вопросов и новостей неудержимо льется из уст этого публициста: он жив, вертляв и восторжен, но вдруг… вдруг он вздрагивает, меняется в лице, он точно как бы заметил где-то приближающегося к нему аллигатора. Быстро, одним щелчком языка, он перекладывает табачный сверток из-за одной скулы за другую, пускает второпях еще один энергический плевок и с выражением полнейшего презрения на лице удаляется прочь. На сцену выдвигается аллигатор. Это страшилище показывается с противоположной стороны куцой улички: зверь этот есть не что иное, как длиннополый собственник и редактор местного органа противной партии, к которой принадлежит и хозяин лавки. Нового гостя, испугавшего прежнего редактора, представляют вам под именем «доктора» или «судьи», или «капитана» такого-то редактора «Знамени свободы». Нашим добрым соотечественникам и русским ситуайенам республиканского образа мыслей, может быть, неизвестно, что в республиканской Америке титулов больше, нежели у нас, в монархической Европе; полковникам, капитанам и генералам в Америке нет числа.
При ближайшем знакомстве вашем с вновь подошедшим редактором, необузданный, кровожадный и жестокий республиканец, каким этот публицист является в своих передовых статьях, оказывается очень мирным и добродушным человеком; он радушно приглашает вас в свою контору, которая служит ему в то же время типографиею, жилищем, приемною и проч. Здесь вы находите, кроме печи, густо заплеванный табачными выплевками топорной работы стол и старое качающееся кресло, многоразличные другие принадлежности хозяйства. Комната эта служит главным сборным пунктом всех местных политиков, группирующихся вокруг «Знамени свободы».
Во время составляющихся здесь собраний редактор, — если только он не занят обсуждением какого-нибудь важного вопроса, — иногда исчезает из своего храма, чтобы распытать у проходящего знакомого — «нет ли у него материала для новенькой заметочки», или, завидев на улице проезжающего золотопромышленника, приехавшего, чтобы обменять свой золотой песок на недельный запас бобов и свинины, редактор спешит узнать у него все новости, касающиеся его промышленности, которая на западе возбуждает самый живейший интерес. Редактор зазывает золотопромышленника в свою контору и, осыпая его любезностями, выманивает у него все его новости. Любезность здешних редакторов проистекает, разумеется, не столько из их благовоспитанности и благодушия, сколько из необходимости обязать человека чем-нибудь проговориться. У нас ни о чем подобном не имеют понятия более, чем о грандиозности издания «New-York Herald'а» и «Times'a».
Американские редакторы, а в особенности на западе, обыкновенно начинают свою карьеру типографским наборщиком и, пройдя все ступени типографского поприща, делаются потом как-нибудь обладателями небольшой типографии, потом, чтобы не хлопотать о работе, становятся и собственниками газет, совмещая в своей особе должность редактора, главного сотрудника, наборщика и нередко даже печатника. Все это просто без всяких «леве» и «онеров». Есть здесь редакторы, которые начинали свои карьеры с должности кучеров или привратников, пока спекулятивное направление их ума не натолкнуло их на литературную дорогу, и это здесь никого не удивляет, как удивляло у нас редакторство гг. Артоболевского, и особенно редакторство Юркевича-Литвинова, — мещанина, акробата, а впоследствии редактора и беспосредственного корреспондента. (Где-то он нынче мычет свою буйную и разудалую головушку?) У наших «заатлантических братьев» подобные вещи в порядке вещей и никому не в диковину. Большею частию здешний редактор в одно и то же время и поверенный по делам, и адвокат. Он сам ведет дело в суде и сам поддерживает права своего доверителя и в печати. О «литературной честности» и прочих возвышенных вещах, о которых и у нас, и во всей Европе много распространяются нередко весьма низкие люди, здесь нет и помина. Нет; здесь все гораздо проще, здесь, как в «Войне и мире» гр. Толстого, «все совершается органически». Выгодно издавать такую-то газету, такого-то цвета и направления, ее и издают, — нет — сейчас же ее побоку и берутся за другое. Здесь живут по пословице: «наш Антон не тужит о том: впору кафтан, — носит, нет, — и с плеч его сбросит». Одно, до чего еще заатлантические братья наши не достигли, — это то, что здесь до сих пор считается непозволительным одному и тому же редактору подписывать два органа, идущих по разным направлениям, и хотя наш Петербург мог бы дать в этом урок заатлантическим братьям — но увы, урок этот у заатлантических братьев неприложим, потому что у них там за иные вещи просто прибегают к демократической силе кулака и палки.
