Заукель (генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы) совершенно не владел собой. Его била дрожь. Он вытягивал руки перед собой и кричал: «Я бы задушил самого себя этими руками, если бы знал, что имею хоть какое-то отношение к этим убийствам! Это позор! Это стыд для нас, для наших детей — и для их детей!»
Кейтель(генерал-фельдмаршал, начальник штаба верховного командования) уже сел за еду. «Ужасно. Когда я вижу такое, то мне стыдно, что я немец. Это все те скоты из СС. Если бы я знал об этом, я сказал бы своему сыну: „Я скорее предпочту застрелить тебя, чем разрешу вступить в СС“. Но я не знал. Я уже никогда не смогу посмотреть людям в глаза…»
У Риббентропа(министр иностранных дел) тряслись руки, и он казался пораженным: «Даже сам Гитлер не смог бы смотреть такой фильм. Не понимаю. Не думал, чтобы Гиммлер мог отдавать такие приказы… Не понимаю».
Невозможно дать однозначное объяснение всему многообразию этих реакций. Вероятно, все же определяющим тут был страх расплаты, и именно он у одних вызывал истерические рыдания, других заставлял говорить, что они ничего не знали, третьих побуждал всю вину сваливать на СС, четвертых — проклинать Гитлера, нацистскую систему и немецкий народ в целом, пятых — делать это все одновременно.
Но вот что крайне характерно: при всей пестроте реакций подсудимых на фильм никто из них не поставил под сомнение документальную достоверность и правдивость фильма. Только страдавший провалами памяти Гесс сразу же, как в зале зажегся свет, вякнул было: «Не верю я этому…» Но резко, словно испугавшись чего-то, Геринг велел ему замолчать.
Думается, что если бы тогда, 29 ноября 1945 года, в Нюрнберге на просмотре фильма присутствовал и Солженицын, то Гесс не оказался бы в одиночестве. Ей-ей, Александр Исаевич подхватил бы вслед за ним: «Не верю я этому! Весь фильм — советская фальшивка!»
По рассказам Солженицына, немцы были гуманны не только по отношению к военнопленным. Великие блага несли они всему населению. В оккупированных областях гитлеровцы, во-первых, поразили советских людей «любезностью, галантностью». Во-вторых, кто-то там надоедливо твердит, будто на захваченной земле они создавали лагеря уничтожения, открывали крематории и тому подобное, — это все чепуха, на самом деле открывали нечто совсем иное. Читаем: «Приходу немцев было радо слишком много людей. Пришли немцы — и стали церкви открывать». В-третьих, некоторым энергично-деятельным людям, томившимся в безвестности, захватчики создали весьма благоприятные условия для реализации их своеобразных способностей и честолюбивых надежд.
Кроме перечисленных, были и другие великие блага, которые несли с собой немцы. «Конечно, за это придется заплатить», — рассудительно замечает Солженицын. Чем заплатить? Да сущими пустяками! Например, «елку придется справлять уже не на Новый год, а на Рождество». Вот только такие мелкие неудобства и могла причинить оккупация. Блага явно перевешивали неудобства!
Да, летописец клевещет на свою родину вместе с фашистами, в один голос с ними. Впрочем, иногда он их, пожалуй, даже обгоняет, хотя бы там, где рисует картины умилительного единения жителей оккупированных областей с оккупантами. Вот, например, «мне рассказывали», говорит, что в городе Стародубе Брянской области стоял гарнизон, «потом пришел приказ его перебросить — и десятки местных женщин, позабыв стыд, пришли на вокзал и, прощаясь с оккупантами, так рыдали, как (добавил один насмешливый сапожник) „своих мужей не провожали на войну“.
Пишет еще и такое: когда захватчиков поперли с нашей земли, то «за отступающей немецкой армией вереницей тянулись из советских областей десятки тысяч беженцев…» Да что там десятки тысяч! — «население уходило массами с разбитым врагом, с чужеземцами — только бы не остаться у победивших своих — обозы, обозы, обозы…» Похоже, что тут ему мерещились уже не десятки тысяч, а миллионы!
Мы видим, что в рассуждениях нашего исследователя о том, как вели себя немцы на советской земле и как держались наши люди под фашистской оккупацией, конкретных имен, дат, названий, ссылок и т.п. маловато. Ну, действительно, уверяет, например, что донские станицы встречали фашистов хлебом-солью или что «торжественное открытие церквей вызвало массовое ликование, большое стечение толп». Так назвал бы хоть одну станицу, хоть одну из открытых фашистами церквей, привел бы имя хоть одного участника этих «массовых ликований». Нет у него этих названий и имен, и слова его свидетельствуют лишь о том, что, осенив себя крестным знамением, он с такой же легкостью клевещет на верующих, к коим себя причисляет, как и на неверующих.
Но в некоторых историях и рассуждениях конкретные имена и иные атрибуции все же имеются.
Есть адрес и у истории, якобы имевшей место в городе Стародуб Брянской области. Тут есть даже указание на источник: «Мне рассказывали». Более того, кое-кто из рассказчиков назван и по профессии, и характер его определен: «один насмешливый сапожник», — разве это недостаточно четко и точно?
Разыскать насмешливого сапожника мне, к сожалению, не удалось. Поэтому я обратился в Стародубский краеведческий музей. Его сотрудники Е. Короткая и Д. Алхазова, основываясь на живых воспоминаниях сограждан и на материалах музея, рисуют в своих письмах несколько иную, чем у Солженицына, картину обстановки в городе. Они, в частности, сообщили, что в годы оккупации в Стародубе существовала подпольная патриотическая группа. В ней состояли молодые жители города Евгений Велик, Алик Рыжков, Иван Египцев, Юрий Хомутов, Владимир Филонов и другие. Эта группа, пишут Короткая и Алхазова, «прятала раненых красноармейцев, доставала медикаменты, оружие, по радио принимала сводки „Совинформбюро“. Кроме того, на ее счету несколько диверсионных актов на железной дороге, вывод из строя двух городских предприятий. Подпольщики тайно собирались в доме Анастасии Дмитриевны Янчевской, бывшей дворянки… Вот мы опять даем конкретные имена, цитируем документы, можем и адрес дать хотя бы той же Янчевской: город Стародуб, улица Урицкого, 19. А летописец наш, как всегда, из „десятков местных женщин“, будто бы заливавшихся слезами об оккупантах, не может назвать ни единой! „Один насмешливый сапожник“ — это в его системе доказательства предел определенности.
В письме Е. Короткой и Д. Алхазовой еще говорилось о том, что около 1400 жителей Стародуба были расстреляны фашистами. Население старинного города за время оккупации сократилось с 13 тысяч до 6261 человека, то есть почти на семь тысяч, а население стародубского района — на пять тысяч. Следовательно, всего население города и района убыло за войну почти на 12 тысяч. Из них, пишут авторы письма, свыше 1700 человек было угнано в Германию, в рабство. Только из одного маленького Стародуба!
И вот этих-то несчастных, покидавших родную землю под дулами автоматов, обреченных на чужбине на скотское существование, а то и на смерть, Солженицын, при каждом слове поминающий Бога, пытается представить нам стихийными толпами людей, добровольно уходившими с фашистами, «чтобы только не оставаться у своих!».
ПЬЕДЕСТАЛ ИЗ КРОВАВЫХ ОБЛОМКОВ И ЛЖИ
Захватывая наших пленных, немцы пытались создавать из них антисоветские формирования, так называемые «остлегионы». Их состав оказывался пестрым, сложным. Были тут, конечно, и сознательные, убежденные враги советского строя, готовые драться против него с предельным остервенением, но попадали люди и запуганные, сбитые с толку фашистской пропагандой, и такие, что, будучи поставлены перед выбором «немецкий мундир или смерть», выбирали первое в надежде при удобном случае бежать или перейти к партизанам.
Сдавшись летом 1942 года в плен немцам и перейдя на их сторону, генерал-лейтенант Власов А.А. стал добиваться разрешения объединять все имевшиеся к тому времени антисоветские формирования в единую армию под его командованием. Цели своей ему удалось добиться не скоро. Лишь в самом конце 1944 года он получил на сей счет приказ Гиммлера.
Будущее воинство включалось в состав соединений СС и должно было находиться в полном распоряжении Гиммлера и Кальтенбруннера. Слепили 1-ю дивизию под командованием Буняченко С.К., потом еще одну под командованием Зверева Г.Л., и дальше дело не пошло. Так Власов и остался верховным главнокомандующим двумя дивизиями. Вот и вся «армия»!
Провозгласив Власова «настоящей фигурой», Солженицын во всю силу отпущенных ему природой способностей пыжится «фигуру» и возвысить, и героизировать. С этой целью, в частности, пишет, что 99-й стрелковой дивизией, которая нанесла агрессорам один из первых контрударов в самом начале войны, командовал именно он, Власов, тогда генерал-майор. Но вот что читаем о тех днях в воспоминаниях маршала И.Х. Баграмяна, который тогда в звании полковника был начальником оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта: «В полосе 26-й армии большой урон нанесла врагу 99-я стрелковая дивизия генерала Н.И. Дементьева». И двенадцатитомная «История Второй мировой войны» тоже называет Н.И. Дементьева командиром 99-й дивизии, «которая совместно с пограничниками 23 июня выбила гитлеровцев из города (Перемышль) и удерживала его до 27 июня». Наконец, на мой запрос Главное управление кадров Министерства обороны СССР в ответе за подписью начальника отдела т.Прокопьева сообщило мне, что генерал-майор Дементьев Николай Иванович, умерший 11.08.1954 года, вступил в командование 99-й дивизией 17.01.1941 года и в интересующий нас период, связанный с боями за Перемышль, оставался на этой должности. Может быть, Власов был начальником штаба? Нет, на должности начальника штаба 99-й дивизии тогда находился полковник С.Ф. Горохов.
