Однако здоровая часть собрания, а это было большинство курских литераторов, не дала в обиду Евгения Ивановича, дружно вступилась за коллегу и отбила нападки застрельщиков той «разборки». Тем не менее нервы писателю потрепали изрядно.
Об этом сам Носов рассказал в письме В. Астафьеву. «В связи со статьёй по «Новому миру», - писал он, - учинили мне на нашем писательском собрании головомойку (задним числом) за новомировские рассказы. Как же, раз была статья, стало быть, надо искать у себя космополитов и очернителей. Говорили, что в «Объездчике» даже погода неюбилейная: гроза, ливень и вообще - что я хотел сказать этим рассказом? Правда, ребята отбили, не дали меня топтать, но всё же настроение кислое. Так что и не знаю, о чём писать: о чём ни подумаю, всё, кажется, не пойдёт».
А между тем именно с тех подвергшихся обструкции рассказов начался крутой творческий взлёт Евгения Носова. Имя его и раньше было на слуху, но с публикацией в главном тогда литературном журнале страны писатель из Курска получил широкую всесоюзную известность и всеобщее признание как среди читателей, так и в кругу литературных критиков, сразу выдвинувших Е. Носова в первый писательский ряд. Понятно, что это очень радовало нас, курских почитателей носовского таланта, вызывало чувство гордости за своего именитого земляка.
Обычно с Евгением Ивановичем доводилось общаться в привычном кругу: на открытых писательских собраниях, если туда приглашали, на областных литературных семинарах, собраниях литактива, нередко - в редакциях газет, а то и просто при случайных встречах в городской уличной суматохе. И всё это - в пределах родного Курска. Но однажды совсем неожиданно встретились мы в Москве, в редакции журнала «Наш современник».
Было это, помнится, в начале января семидесятого года. Я тогда отдыхал в Подмосковье, под Звенигородом. В один из дней вскоре после праздничного новогодья поехал в Москву - захотелось, что называется, прогуляться. Потолкавшись в столичных магазинах и у газетных киосков, вспомнил, что собирался позвонить в «Наш современник». Там уже несколько месяцев находился мой очерк о сельских ярмарках, принятый, как меня известили письмом, к публикации, но не сообщили, когда его опубликуют. В ближайшей телефонной будке набрал номер знакомого мне зав. отделом очерка и публицистики Г. Фролова.
- Слушай, ты очень кстати объявился, - живо откликнулся он на звонок. - У нас в одиннадцать редколлегия, тебе не мешало бы подъехать, побыть среди наших… Да не волнуйся об очерке, уже стоит в первом номере. Кстати, у нас и журнал получишь. Так ты поспеши, жду…
Как я ни торопился, а к указанному часу не поспел. Встретивший меня в коридоре Г. Фролов сообщил, что редколлегия уже завершилась, но многие её участники задержались у главного и ведут там неспешный разговор. Попросив подождать, он скрылся за дверью редакторского кабинета. Через минуту вышел и позвал меня.
В просторном кабинете главного редактора за длинным столом находилось не менее десятка человек, сам же Сергей Васильевич Викулов, сосредоточенно-серьезный, сидел за массивным редакторским столом. Не успел я ещё оглядеться, как из застолья раздался удивлённый возглас Е. Носова:
- Лёвка, ты как тут оказался?!.
Я тоже был удивлён неожиданной встречей и очень обрадовался, что в кругу незнакомых мне людей оказался «свой» Евгений Иванович. Главный редактор, представив меня как нового автора журнала, пригласил за стол.
Оглядевшись и немного освоившись, я стал узнавать кое-кого из сидевших за столом. По левую руку от Носова оказался Виктор Астафьев, коренастый, с дублёным, словно грубо вытесанным лицом в глубоких бороздках морщин. Я видел его впервые, но сразу узнал по портретам из книг писателя. По другую сторону стола, как раз напротив Астафьева, сидел также узнаваемый молодой курчавый Виктор Лихоносов. Был здесь и новосибирский писатель Владимир Сапожников, приятель Астафьева и Носова, кто-то ещё из московских литераторов и сотрудники журнала.
Тем временем застольный сдержанный разговор не смолкал, и в этой разноголосице выделялся звучный, с гортанными переливами, весёлый тенорок В. Астафьева. Я прежде не раз слышал от Евгения Ивановича, какой Виктор Петрович балагур и весельчак, и теперь убеждался в этом воочию. Свои реплики и высказывания он пересыпал шутками и прибаутками, а то и крепким солёным словцом…
В отличие от Астафьева, Носов был немногословен, больше молчал, но как-то уж очень активно, сосредоточенно молчал и время от времени весьма кстати вставлял свои меткие реплики и замечания. Он и своего говорливого друга-сибиряка пару раз осадил, когда тот, увлекшись, чересчур перегнул в своих россказнях…
В одну из коротких пауз в разговоре Носов вдруг доверительно-заговорщицки обратился к С. Викулову:
- Серёг, а не послать ли нам молодого автора, - он кивнул в мою сторону, - в магазин, а?..
Сергей Васильевич вскинул вверх насупленные брови, затем почему-то перевёл пристально-строгий взгляд на меня и, чуть помедлив, скупо изрёк:
- Нет, не надо…
- Жаль… - усмешливо хмыкнув, произнёс Евгений Иванович и, повернувшись к Астафьеву, дружески ему подмигнул.
Было жаль и мне: так бы ещё азартнее, горячее могли разговориться писатели в тесном дружеском застолье…
Впрочем, разговор и без того продолжался непринуждённо-раскованный, доверительный, откровенный. Говорили, как водится в таких случаях, сразу обо всём: разумеется, о политике (а как же без неё?) и тут же - о самых свежих анекдотах, которых тогда рождалось великое множество, о замышлявшихся грандиозных проектах по переброске северных рек, о новых фильмах Сергея Герасимова и ещё о разном другом.
Сейчас не могу припомнить в подробностях всего, о чём тогда так оживлённо говорилось в кабинете главного редактора, но хорошо помню, какое глубокое впечатление производили те раскрепощённые, полные откровений разговоры писателей, их искромётные, без оглядки, суждения и споры. Во всяком случае, ничего столь откровенного, свободно выраженного не доводилось читать даже в самой либеральной по тем временам «Литературной газете», не говоря уже о других изданиях. Помню, что под впечатлением от услышанного я сказал во время короткого перекура Виктору Лихоносову, что эти разговоры, пожалуй, можно было бы целиком вставлять в художественные фильмы. На это писатель с грустной усмешкой заметил:
- Да кто же позволит такое…
После перекура заговорили о родной литературе. В разговор негромко включился В. Лихоносов.
- А всё-таки в нынешней русской литературе не хватает души, - с грустью посетовал он. - Согласитесь, друзья, душа утеряна, и это печально…
Произведения самого Лихоносова никак нельзя было отнести к разряду «бездушных», напротив, были они полны трепетной душевности и теплоты, исповедальной открытости лирического героя, каковым чаще всего выступал сам автор. В особенности это проявилось в его только что опубликованной в ту пору в «Нашем современнике» лирико-философской повести «Люблю тебя светло», вызвавшей немало толков в литературных кругах.
На высказанное замечание В. Лихоносова почему-то никто не отозвался, и было непонятно, согласились ли молчаливо с ним, или же сочли его высказывание не столь уж значимым.
От абстрактных рассуждений перешли к предметному разговору. И тон здесь опять задал Виктор Петрович.
- Вот ты, Серёга, не печатаешь мою повесть, маринуешь её у себя в столе, - обращаясь к хозяину кабинета, задиристо начал он. - А почему? Потому, видишь ли, что считаешь её пацифистской… Да вовсе не о пацифизме в ней речь, она - о любви на войне. Об огромной, чистой любви, какая редко кому выпадает. Может, одна такая на миллион… - И уже обращаясь не столько к главному редактору, сколько ко всем сидящим, Виктор Петрович продолжал: - Я ведь когда писал своего молоденького лейтенанта, то представлял вот его, Витю Лихоносова, совсем юного, целомудренного, ни разу ещё не целованного… Столько вложил в эту повесть!.. А ты, Серёга, не хочешь её печатать, - обратился он снова к Викулову. - Но я ведь, знаешь, не лыком шит… Меня, если дело на то пошло, даже упоминают в газетах рядом с Женькой Носовым, - лихо ввернул под конец В. Астафьев и слегка толкнул локтем в бок своего курского друга…
На это его озорное лукавство все разом заулыбались: хорошо знали, кого с кем рядом упоминают… Только один С. Викулов оставался по-прежнему сдержанно-строгим, лицо его было непроницаемым. На запальчивую тираду Астафьева он никак не отозвался, устремив неподвижный взгляд куда-то в сторону двери…
Уже неделю спустя, по возвращении в Курск, я при случае поинтересовался у Е. Носова, что же всё-таки будет с той астафьевской повестью.
- Трудный случай, - сказал Евгений Иванович. - Повесть-то превосходная в самом деле, я знаком с рукописью. Но могут не пропустить, придраться. И дело тут не в Викулове, зря Витя на него так буром… Викулов-то, знаю, и сам «за», но… Цензура может зарубить, вот что скверно. Всё же, думаю, как-нибудь это уладится…
