Подойдя к хате, мы заметили какой-то тёмный предмет, торчащим из-под снега. Это была Химка. Её тело оказалось совсем оледенелым. Мы бросились в дом, предчувствуя самое страшное, и не ошиблись: на скамейке лежал труп её старшего сына Трофима. Его руки были скрещены на груди, глаза закрыты, и замёрзшее тело было накрыто полушубком. Рядом с головой стояло блюдце с остатками догоревшей свечи. Должно быть, Трофим умер первым. Видимо, чтобы сохранить жизнь второму ребёнку, Химка вышла из хаты, надеясь найти помощь. Но, ослабленная голодом, она упала в нескольких шагах от хаты и умерла в снегу.
Мы ещё обнаружили самого младшего ребёнка, мальчика восьми лет. Он лежал на кровати, весь закутанный в старую одежду, и живой! Он лежал совершенно ослабленный, даже неспособный пошевелиться. Его тело окоченело и, скорее всего, обморозилось.
Нельзя было терять ни минуты, чтобы не погасла последняя искорка жизни в этом мальчишеском теле. Не оставалось времени для рассуждений и эмоций. Мы внесли тело Химки в дом и уложили рядом с умершим сыном. Ясно, что младшего мальчика надо взять с собой, если мы хотим сохранить ему жизнь. Здесь же всё вымерзло, и не осталось даже крошки хлеба. Мы осторожно переложили его на санки и привезли к нам. Мама переложила его на кровать и сказала, что с божьей помощью он может выжить.
Затем она послала нас с санками к дому вдовы и велела привезти её и девочку-калеку, если они ещё живы. Они жили близко, и мы с братом быстро добрались до их хаты.
Вдова Шевченко и её дочка-инвалид Лида тоже стали жертвами государственной политики. Несколько лет назад, когда только организовывались колхозы, её муж повздорил с представителем партии. В завязавшемся жарком споре Шевченко обозвал коммуниста «тупым попугаем»! Это стало его концом. Его обвинили в нанесении оскорбления Коммунистической партии и сослали в лагерь на принудительные работы. Спустя год его жена получила письмо без подписи, в котором сообщалось, что Шевченко умер, работая на строительстве Беломорканала. И вдова Шевченко продолжала жить вдвоём с больной девочкой, которая была инвалидом с рождения и поэтому требовала постоянного ухода. Этой женщине приходилось работать за двоих, чтобы прокормить себя и дочку. Привязанная к дому заботой о больном ребёнке, она не могла выходить на работу в колхоз. Как жена «врага народа», она не имела права рассчитывать на помощь. Её ничего не оставалось, как просить подаяния у своих односельчан. Когда голод охватил всех, её судьба стала решена.
Хата Шевченко оказалась совсем занесённой снегом. Нам стоило большого труда прорыть тропинку к двери и открыть её. Как только мы переступили порог, подтвердились наши самые мрачные опасения: в сенях лежало тело несчастной вдовы. Мы перенесли тело в комнату и уложили на скамью. Мы нашли её дочь Лиду лежащей на кровати, укутанной в старые лохмотья, но живой! Мы осторожно вынесли Лиду из дома, положили на санки и заторопились к нашей хате.
Дома мама по-прежнему хлопотала вокруг младшего сына Химки. Она растирала тело мальчика снегом, и что-то готовила для него в печи. Когда мы привезли Лиду, мама кинулась к ней, а мы продолжили заниматься маленьким мальчиком. После того, как мы сделали всё, чтобы им стало удобно, мама попыталась покормить детей кашей и напоить травяным чаем. Но этого сделать не удалось. За исключением слабого и прерывистого дыхания, они не проявляли признаков жизни, лежа совершенно без движений. Когда наступила ночь, мы стали свидетелями их страшных предсмертных мучений. Лида умерла в полночь, а вскоре настала очередь и маленького мальчика.
Мы оказались в странной ситуации. В нашем доме находили тела двух мёртвых людей, которые даже не приходились нам родственниками. Нельзя было долго держать их в доме. А похороны на кладбище могли обернуться риском для нас.
В то время считалось опасным проявлять сострадание к голодающим односельчанам, особенно к людям, как эти девочка и мальчик, объявленные государством «врагами народа». Для нас было также естественно проявить заботу о них, как, если бы мы спасали собственную жизнь. Но Коммунистическая партия расценивала это как тяжкое преступление. Тем не менее, мы решила по-христиански похоронить их тела на кладбище.
На следующее утро мы с Миколой переложили тела на санки, накрыли их и направились к центру села, где размещалось кладбище. Нам было тяжело тянуть нагруженные санки, особенно по глубокому снегу и на сильном морозе. Двигаясь вдоль дороги, мы увидели ещё несколько трупов, в некоторых мы узнавали наших соседей. Среди них попадались и незнакомцы, видимо, пришельцы из других мест в поисках хлеба. То, что все тела были занесены снегом, говорило, что они лежали здесь уже долгое время.
Мы уже почти добрались до центра села, когда навстречу нам на полном скаку вывернула упряжка лошадей, тянувшая за собой сани. Такую роскошь могли себе позволить только представители партии и правительства. Дорога в этом месте из-за огромных сугробов по краям оказалась довольно узкой, и мы никак не могли с неё свернуть. Несущиеся лошади остановились прямо перед нами. Сначала мы услышали только поток ругательств, доносившихся из саней, потом нам приказали отойти в сторону. Пока мы пытались отодвинуться, тяжело нагруженные санки увязли в снегу. Толкая санки, мы нечаянно сдернули покрывало. «Ответственные работники» уставились на санки. Они вышли из саней, чтобы рассмотреть всё поближе.
Их было двое, и мы их видели впервые. Они были тепло одеты, хорошо упитанными и выглядели преуспевающими людьми, словно вышедшими из прежней жизни. Один из них, в меховой шубе, вышел вперёд и потребовал объяснить, что мы везём.
— Вы же сами видите! — ответил я, указывая на трупы.
Второй рассматривал нас с любопытством.
— Кто они, и как они умерли? — продолжал свой допрос мужчина в меховой шубе.
Что за неуместный и возмутительный вопрос! Я спокойно пояснил, что это тела наших умерших соседей. Затем, вместо того, чтобы объяснять причину их смерти, я рукой указал на трупы, которые легко можно было заметить вдоль дороги, и добавил, что в домах тоже много умиравших и уже умерших людей. Мой ответ разозлил его, и он, приблизившись к нам, сердито спросил, кто мы такие.
— Ты что, хочешь сказать, что всё население этого села вымерло? — продолжал он, повысив голос.
Затем, ругаясь и осыпая нас проклятиями, он достал из кармана записную книжку и записал наши имена.
Другой мужчина молча наблюдал за происходящим. После того, как мужчина, укутанный в меховую шубу, положил обратно в карман свою записную книжку, они оба вернулись к саням и двинулись в путь. Нам стоило большого труда вытащить застрявшие санки из глубокого снега.
Наконец, мы дошли до кладбища. К этому времени мы совершенно выбились из сил и окончательно продрогли. На кладбище мы увидели десятки трупов. Они лежали, разбросанные по обеим сторонам от дороги. Некоторые были нагромождены кучами: очевидно, члены одной семьи или соседи. Другие валялись вокруг, как придётся.
На кладбище стояла гнетущая тишина. Вокруг не оказалось ни одной живой души. Никто не хоронил останки этих несчастных.
В те трагические дни «должным образом» похоронить, означало всего лишь свалить тела умерших в общую могилу или в одну из открытых могил, оставленных осквернителями в поисках золота. Даже сильному и здоровому могильщику было бы трудно выкопать яму в промёрзшей и покрытой толстым слоем снега земле. Для обычного жителя села, ослабленного голодом, такая задача была вообще неосуществима. Поэтому мы переложили тела наших умерших друзей в открытую могилу, наполовину заполненной снегом, и сверху тоже насыпали снега. После этого мы заторопились домой.
По дороге обратно мы встретили мужчину, жившего неподалёку от нас, тоже шедшего к дому. В компании шагать было приятнее. Он рассказал нам, что ходил в контору и сообщил властям о большом количестве людей, умерших от голода, чьи тела оставались и в домах и на улице. Его очень расстроило, что эта информация не произвела никакого впечатления на работников сельсовета, и никто даже не хотел ему верить. Председатель сельсовета зашёл так далеко, что запретил произносить слово «голод» и обвинил этого крестьянина в искажении фактов. У председателя было своё понимание происходившего. Он признал, что имели место несколько случаев смерти, но эта участь постигла только лентяев и идеалистов, не желавших трудиться в колхозе, или «врагов народа», которых всё равно должны быть «ликвидированы». Наш спутник понял, что добиться ему ничего не удастся. Представители власти явно не хотели что-либо объяснять или спорить. Поэтому ему ничего не оставалось, как покинуть сельсовет, в котором заседали эти раздражённые чиновники.
Мы в свою очередь поведали ему о событиях в нашей округе, и что мы возвращаемся с кладбища, где только что похоронили детей наших несчастных соседей. Ещё мы рассказали о столкновении с двумя незнакомцами на пути к кладбищу. От него мы узнали, кем были эти люди. Тот, в меховой шубе, наш новый председатель сельсовета. Его утвердили на эту должность в райкоме, и он только недавно прибыл в село. Другой мужчина оказался журналистом, присланным к нам одной из столичных газет, чтобы написать статью об успехах коллективизации и выполнении плана по сдаче хлеба государству. Только теперь нам стало понятно, почему человек в меховой шубе, наш новый председатель сельсовета, так вспылили, когда мы заговорили об умирающих от голода людях. Совершенно ясно, что он старался скрыть правду об ужасной участи сельских жителей от своего друга-писателя.
