По воспоминаниям Артура Аксмана, деятеля организации «Гитлерюгенд», одного из самых близких к фюреру людей в последнюю пору его жизни, Гитлер сказал ему накануне своего самоубийства: «Мы не сумели оценить силу русских и все еще мерили их на старый лад».
ЛЖЕЦ ВО СТАНЕ РУССКИХ ВОИНОВ
Солженицын со всей серьезностью уверяет нас, что едва ли не весь наш народ с радостью и нетерпением ждал прихода немцев.
Он прежде всего предлагает нам принять во внимание, как замечательно жилось в немецком плену, в концентрационных лагерях нашим военнопленным. Например, о лагере военнопленных под Харьковом пишет: «Лагерь был очень сытый». Ну, видимо, калорийнейшее трехразовое питание. И это весной 1943 года, после Сталинградского побоища, когда немцы могли особенно осерчать, но вот, дескать, не осерчали, однако же кормили наших пленных, как в санатории. А среди комендантов лагерей встречались прямо-таки гуманнейшие меценаты. Попал, допустим, в плен один наш солдат, который по довоенной профессии был пианистом, и что же? Да не позволили гитлеровцы сгинуть таланту! «В плену его пожалел поклонник музыки немецкий майор, комендант лагеря, — он помог ему начать концертировать».
Солженицын здесь ничего нового не говорит. Генерал Власов в «Манифесте» от 12 апреля 1943 года, призывавшем бойцов Красной Армии сдаваться в плен, писал: «Лживая пропаганда стремится запугать вас ужасами немецких лагерей и расстрелами. Миллионы заключенных могут подтвердить обратное».
Власовско-солженицынскому дуэту можно было бы противопоставить высказывания советских воинов, побывавших в немецком плену, несколько конкретных судеб, кое-какие точно установленные цифры. Но мы не будем этого делать, сошлемся на генерала Гальдера и Альфреда Розенберга, известного теоретика расизма, автора книги «Миф XX века», позже — имперского министра Гитлера по делам оккупированных восточных территорий.
Первый из них, посетив несколько лагерей наших военнопленных в Белоруссии, сделал 14 ноября 1941 года краткую запись в дневнике: «Молодечно. Русский тифозный лагерь военнопленных. 20 ООО человек обречены на смерть. В других лагерях, расположенных в окрестностях, хотя там сыпного тифа и нет, большое количество пленных ежедневно умирает с голода. Лагеря производят жуткое впечатление». Второй 28 февраля 1942 года писал начальнику штаба Верховного командования фельмаршалу Кейтелю: «Судьба советских военнопленных — это трагедия огромного масштаба. Из 3,6 миллионов военнопленных в настоящее время только несколько сотен тысяч являются работоспособными. Большая их часть умерла с голоду или от упадка сил и холода. В большинстве лагерей начальники (те самые, среди которых Солженицын находил «поклонников музыки». — В.Б.) запретили передавать пленным какое бы то ни было продовольствие. Они предпочитают, чтобы те умирали с голоду… Во многих случаях, когда пленные были не в состоянии идти дальше от истощения, их убивали, а тела оставляли на произвол судьбы. Во многих лагерях отсутствуют какие-либо помещения для жилья. В дождь и снег пленные лежат под открытым небом»[142]. Вот, Александр Исаевич, подискутируйте с ними по затронутому вопросу, когда встретитесь.
29 ноября 1945 года на Нюрнбергском процессе над главными военными преступниками фашистской Германии обвинение предъявило документ № 2430-Р — документальный фильм о концентрационных лагерях и лагерях уничтожения. Американским психологам Джильберту и Колли, посадив их по обеим сторонам скамьи подсудимых, поручили наблюдать и фиксировать реакцию этих зрителей. Фильм начинался «сценой» сжигания живьем пленных. Скорее всего, это были советские военнопленные. 15 апреля 1946 года привлеченный к процессу в качестве свидетеля Рудольф Хесс показал: «Я был комендантом Освенцима до 1 декабря 1943 года. Число жертв, казненных и уничтоженных там в газовых камерах и печах крематориев, составляет за этот период, я думаю, по меньшей мере два с половиной миллиона человек. Кроме того, по меньшей мере полмиллиона человек погибло от голода и холода, так что общее число достигает трех миллионов… Среди казненных и сожженных в крематориях было около 20.000 русских военнопленных, привезенных перед этим гестапо воинскими эшелонами под охраной офицеров и солдат вермахта из лагерей для военнопленных». Вот как: три дивизии — в печку!
Американские психологи добросовестно выполнили задание. Сделанные ими записи чрезвычайно интересны, но полное цитирование их увело бы нас слишком далеко. Ограничимся в сокращении теми записями, которые они сделали, обойдя сразу после демонстрации фильма камеры всех подсудимых с целью узнать их впечатление.
«Фриче (ближайший сотрудник Геббельса, руководитель гитлеровского радио) был чрезвычайно возбужден, бегал по камере и кричал сквозь слезы и рыдания: «Никакая сила ни на земле, ни на небесах не снимет этого позора с моей страны! Ни через поколение, ни через столетие!»
Фон Ширах (руководитель фашистской организации «Гитлерюгенд»), стараясь держать себя в руках: «Не понимаю, как немцы могли делать такие вещи».
Функ (министр экономики) был в состоянии депрессии, разрыдался и повторял: «Ужасно! Ужасно!»
Франк (министр юстиции, генерал-губернатор Польши) был очень возбужден: «Подумать только, мы жили по-царски и верили в этого изверга! Не позволяйте убедить себя, что они не знали. Каждый чувствовал, что есть что-то страшно плохое в этой системе, даже если мы и не знали всех подробностей. Не хотели знать!.. Этот процесс ниспослан Богом».
Заукель (генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы) совершенно не владел собой. Его била дрожь. Он вытягивал руки перед собой и кричал: «Я бы задушил самого себя этими руками, если бы знал, что имею хоть какое-то отношение к этим убийствам! Это позор! Это стыд для нас, для наших детей — и для их детей!»
Кейтель (генерал-фельдмаршал, начальник штаба верховного командования) уже сел за еду. «Ужасно. Когда я вижу такое, то мне стыдно, что я немец. Это все те скоты из СС. Если бы я знал об этом, я сказал бы своему сыну: «Я скорее предпочту застрелить тебя, чем разрешу вступить в СС». Но не знал. Я уже никогда не смогу посмотреть людям в глаза…»
У Риббентропа (министр иностранных дел) тряслись руки и он казался пораженным: «Даже сам Гитлер не смог бы смотреть такой фильм. Не понимаю. Не думал, чтобы Гиммлер мог отдавать такие приказы… Не понимаю».
Невозможно дать однозначное объяснение всему многообразию этих реакций. Вероятно, все же определяющим тут был страх расплаты, и именно он у одних вызывал истерические рыдания, других заставлял говорить, что они ничего не знали, третьих побуждал всю вину сваливать на СС, четвертых — проклинать Гитлера, нацистскую систему и немецкий народ в целом, пятых — делать это все одновременно.
Но вот что крайне характерно: при всей пестроте реакций подсудимых на фильм никто из них не поставил под сомнение документальную достоверность и правдивость фильма. Только страдавший провалами памяти Гесс сразу же, как в зале зажегся свет, вякнул было: «Не верю я этому…» Но резко, словно испугавшись чего-то, Геринг велел ему замолчать.
Думается, что если бы тогда, 29 ноября 1945 года, в Нюрнберге на просмотре фильма присутствовал и Солженицын, то Гесс не оказался бы в одиночестве. Ей-ей, Александр Исаевич подхватил бы вслед за ним: «Не верю я этому! Весь фильм — советская фальшивка!»
Со-лженицынПо рассказам Солженицына, немцы были гуманны не только по отношению к военнопленным. Великие блага несли они всему населению. В оккупированных областях гитлеровцы, во-первых, поразили советских людей «любезностью, галантностью». Во-вторых, кто-то там надоедливо твердит, будто на захваченной земле они создавали лагеря уничтожения, открывали крематории и тому подобное, — это все чепуха, на самом деле открывали нечто совсем иное. Читаем: «Приходу немцев было радо слишком много людей. Пришли немцы — и стали церкви открывать». В-третьих, некоторым энергично-деятельным людям, томившимся в безвестности, захватчики создали весьма благоприятные условия для реализации их своеобразных способностей и честолюбивых надежд.
Кроме перечисленных, были и другие великие блага, которые несли с собой немцы. «Конечно, за это придется заплатить», — рассудительно замечает Солженицын. Чем заплатить? Да сущими пустяками! Помните? «Елку придется справлять уже не на Новый год, а на Рождество». Вот только такие мелкие неудобства и могла причинить оккупация. Блага явно перевешивали неудобства!
Да, летописец клевещет на свою родину вместе с фашистами, в один голос с ними. Впрочем, иногда он их, пожалуй, даже обгоняет, хотя бы там, где рисует картины умилительного единения жителей оккупированных областей с оккупантами. Вот, например, «мне рассказывали», говорит, что в городе Стародубе Брянской области стоял гарнизон, «потом пришел приказ его перебросить — и десятки местных женщин, позабыв стыд, пришли на вокзал и, прощаясь с оккупантами, так рыдали, как (добавил один насмешливый сапожник) «своих мужей не провожали на войну».
