Карантин в Княжево тоже нестрашный. Впрочем, смотря для кого. Всё зависит от того, как себя поставишь. И от денег, конечно. Если с воли тебя "греют", то жить везде можно. Тому дашь, с этим договоришься… А вот если нет — дело худо. Тут вступают в полную силу суровые законы волчьей лагерной жизни. Что урвал, то твоё. И только то твоё, что ты урвал и от чужих жадных рук сохранил.
Мне, например, неожиданно помогла моя "экстремистская" репутация. Она, оказывается, опередила меня на зоне. Не прошло и дня, как "смотрящий" за карантином Рафис Нуреев — худощавый крещёный татарин в интеллигентских очках — подошёл ко мне и сказал: "Тут мне цинканули за тебя. Так что проблем не будет. Работать не будешь. Столоваться можешь с нами, если деньги есть". Далеко не сразу я узнал, что малява за меня пришла издалека, из-под Архангельска, из колонии строгого режима, где, оказывается, нашлись авторитетные люди, смотревшие фильм "Россия с ножом в спине", из-за которого я и попал в тюрьму. Может, поэтому меня и при "приёмке" этапа в сторонку отвели…
Рафис, который взял меня под опеку, не был настоящим "смотрящим". Княжево — "красная" зона, а значит — "блаткомитета" там нет, и все стороны лагерной жизни контролирует администрация через своих ставленников-активистов. Но Нуреев занимал в этой княжевской иерархии особое положение. Он контролировал финансовые потоки, которые втекали на зону через карантин.
Дело в том, что в Княжево зэки попадают двумя разными дорогами, но обе они сходятся в карантине, миновать который невозможно. Те, кто дожидался приговора в СИЗО и те, кто до этого отбывал срок в зонах общего и строгого режимов, прибывают обычным путём, в автозаке, через тюремные пересылки. Но раз в неделю, по четвергам, прибывают "вольные" этапы, состоящие из тех, кто до обвинительного судебного приговора ходил на воле "под подпиской". Эти-то новоиспечённые зэки и становились в умелых руках Нуреева настоящим "золотым дном".
Не имеющие никакого тюремного опыта, осужденные, как правило, за малозначительные преступления, напуганные до полусмерти, они готовы откупаться от грозящих им опасностей — реальных и мнимых — всеми имеющимися средствами. Они не знакомы с криминальным миром, у большинства из них на воле остались родственники, мамы и папы, которые, в свою очередь, готовы платить, чтобы смягчить участь своего заблудшего чада. На этом и был построен расчёт Нуреева. Он внимательно просеивал своим опытным взглядом всех прибывающих, выделял среди них "кредитоспособных", и "разводил их на бабки", бойко торгуя тюремными привилегиями, хлебными должностями и тёплыми местечками. Всё это происходило, разумеется, с ведома и при поддержке администрации, имевшей в этом гешефте свой большой жирный кусок.
Масштабов его деятельности до конца, думаю, не знал никто. Мне он однажды, в порыве откровенности, бросил: "Костя, здесь же миллионы гуляют!" Не берусь судить о количестве этих миллионов, но летом 2010-го, по моим наблюдениям, через княжевский карантин прокачивалось по 200-300 тысяч рублей в месяц. Дело облегчалось тем, что в отличие от всех других зон, зэки, приговорённые к отбыванию наказания в колонии-поселении, имеют право пользования наличными деньгами. Для тех, кто платил, это было настоящей лотереей: некоторые, действительно, облегчали себе жизнь, а кто-то оказывался в жестоком "пролёте". Я знал одного зэка, заплатившего 50 000 за то, чтобы сидеть "без проблем" и, несмотря на это, через две недели поставленного на этап…
ВпроЧем, в глазах княжевского большинства такая система, при всех её издержках, всё же давала нужный эффект. Во всяком случае, она давала надежду, а это уже немало. Особенно, если учесть, что жизнь человека в тюрьме вообще мало чего стоит. Я пробыл в Княжево, где режим содержания далеко не самый строгий, чуть больше семи месяцев, и только за это время оттуда вывезли три трупа.
Один из этих несчастных умер от жары, его "козлы" в наказание за какую-то провинность заставили по стойке "смирно" стоять на плацу на самом солнцепёке. А лето 2010-го года было просто страшным, температура в тени доходила до 38 градусов. Да и одёжка, так называемый "положняк", состоящий из чёрного "клифта" казённой куртки и грубых штанов, пошитых из плотной ткани, создавала эффект парника. Ну, сердечко у бедолаги и не выдержало…
Второй помер, думаю… от страха. Невысокий, седой, с интеллигентным лицом и длинными волосами. Только что с "вольного" этапа. Судя по всему, его ужасно напугали, когда принимали этап. Он шёл с пустыми, безумными глазами, безуспешно пытаясь удержать подмышкой скатку с тощим матрацем. Прошёл буквально в метре от меня. Помню, я ему крикнул: "На плечо возьми, легче будет!", но он не услышал. Дошёл до забора, отделявшего барак карантина от остальной территории, и упал. Тоже сердце не выдержало…
Зато третий "жмурик" был вполне традиционный. Зэк-наркоман повесился в камере штрафного изолятора. К этим трём можно добавить ещё одно "тяжкое телесное": на сельхозработах пьяные "козлы" избили молодого парня. Спасти его удалось, но пришлось удалять селезёнку…
Вообще, кровь и смерть на зоне — дело обычное. И связано это вовсе не с особой кровожадностью "спецконтингента". То есть, и этот фактор, конечно, имеет место быть: сидят в тюрьме по большей части люди решительные и не склонные к сантиментам. Но главное всё же не это. Главное — на зоне рычагов влияния на человека, как ни странно, не так уж и много.
Это на воле мы укутаны, как в плотный кокон, в сложную и многомерную социальную среду, связаны с ней тысячами невидимых нитей, дёргая за которые, можно добиваться от нас нужной реакции. Жена, сослуживцы, друзья — каждый из них по-своему добивается от нас желаемого результата. На работе, например, начальник может прилюдно отругать нас, понизить в должности, послать в отпуск зимой и т.д. На зоне ничего этого нет, у зэка оборваны все привычные нам социальные связи. Там есть два главных способа влияния: слово и — сразу, без каких-либо переходных ступеней — физическое насилие. Поэтому, кстати, бывалые зэки стремятся как можно дольше "перетирать" спорный вопрос на словах. Так как слишком хорошо знают: там, где кончаются слова, начинает литься кровь…
Но всЁ это вовсе не исключает обычных человеческих проявлений, которые выглядят иногда весьма странно на мрачном фоне тюремной жизни. Так, например, в княжевском карантине я повстречался с большим любителем исторического чтения Сашей Рокотовым. Было ему от роду 32 года, из которых 14 лет он провёл за решёткой. Первую свою ходку оттянул ещё на малолетке. "Лет до 28, говорил он мне, я вообще разницы между волей и тюрьмой не чувствовал. Мне и там и там было удобно. А вот теперь… Дочка у меня растёт маленькая. Хочу к ней…"
При этом, услышав как-то вполуха, что я имел отношение к историческим исследованиям, он вцепился в меня с вопросами и спорами, демонстрируя на диво ясные исторические познания. Видя моё удивление, сказал: "Люблю я это дело. Я когда в СИЗО заезжаю, первым делом в тюремной библиотеке все исторические книги читать беру". Кончились наши исторические дискуссии тем, что специально для него я попросил прислать с воли книгу митрополита Иоанна "Самодержавие Духа" как самый полный и ясный взгляд на русскую историю с православной точки зрения. Он долго не возвращал её. Я уж было подумал: всё, пропала книга. Но потом он все же вернул её мне, признавшись: "Тяжело было читать. Непривычно. Но интересно…"