Ознакомительная версия.
— А ведь, правда, наверное: клановый. И снова повторил:
— Напишите мне об этом. И даже срок указал:
— До восьмого марта постарайся.
Этот разговор, казалось бы, случайные его фразы, многое объяснили потом — в событиях, которые последовали за нашей встречей.
Письмо я написал, перед этим обзвонив знакомых мне академиков (встретиться — времени не оставалось), ища подтверждения или опровержения каким-то своим мыслям и представлениям — у Велихова, Воробьева, Капицы, Гольданского, Моисеева.
События развиваться стали в неожиданном направлении, как это часто бывает с Горбачевым: самую крупную карту выкладывает, когда никто не ждет. Когда он требовал: напиши мне! — видимо, что-то уже планировалось. И разговор только подтолкнул уже вызревавшее. Потому и срок указывался, торопил с письмом, с информацией, о которой услышал.
Дальше — с чужих слов. У Горбачева (присутствовал и Рыжков) собраны были „атомщики“: руководители, ученые. Ну, как, мол, дела после Чернобыля? Отчеты пошли: делается, сделано то и то, такие-то трудности, но преодолеваем. Обычная, ни к чему не ведущая чиновничья игра-присматривание: а зачем нас все-таки позвали? И тогда заговорил Горбачев: еще один Чернобыль, и нас с вами не будет здесь — это вы понимаете? Страна не выдержит нового Чернобыля, народ не простит. Безопасность станций — главная цель и задача. Нужен, возможно, специальный институт по безопасности АЭС…
Но самое главное, „козырное“: каждый из вас едет на какую-то АЭС и привозит заключение, под личную ответственность, насколько станция надежная.
Ваша клановая, круговая безответственность — это больше не пройдет! — так, видимо, прозвучало.
И вот что произошло дней десять спустя: одиннадцать (!) реакторов предложено было готовить к остановке. Переполох начался в Совете Министров: а чем компенсировать энергию их?
И хотя закрыли, в конечном счете, всего лишь армянскую АЭС, но приговор послечернобыльской безответственности и показухе был произнесен. Важно было не дать заглохнуть импульсу. Вот почему я решил печатать письмо, в виде статьи. Я знал, что несколько чернобыльских статей (Г. Медведева, Б. Куркина и др.) уже лежат в редакциях журналов, но только Ю. Щербаку в „Юности“ удалось напечатать репортаж-голоса „Чернобыль“. Решил пробиваться через „Новый мир“, там редакторствует упрямый Сергей Залыгин.
Статью набрали, пошла в цензуру — и, конечно, в „директивные органы“. В ЦК, к Щербине, в Совет Министров, куда еще можно только предполагать. В „Новый мир“ тотчас были присланы три письма ученых высокого служебного чина, обслуживающих атомное ведомство. „Выступление в печати, обращение в высшие партийные органы писателя А. Адамовича по проблемам атомной энергетики, в частности, предлагаемая к публикации в журнале „Новый мир“ статья, не позволяет специалистам в области энергетики оставаться в стороне от этой целенаправленной кампании…“
И дальше на нескольких страницах академик Н. Н. Пономарев-Степной и доктор физико-математических наук А. Ю. Гагаринский, утверждали, что такие, как Адамович наносят удар и „неприемлимый урон народному хозяйству в самый критический для его перестройки период“.
Другой ученый, заместитель директора Института биофизики Министерства здравоохранения СССР К. И. Гордеев, ссылаясь на фрагмент моей статьи, опубликованной в „Московских новостях“ (нам удалось прорваться вначале с фрагментом [статья „Честное слово, больше не взорвется…“] „МН“ № 29 за 1988 г.), особенно был возмущен утверждением, что „всё, что связано с радиационными последствиями аварии, либо замалчивается, либо искажается и существенно в угоду „атомного ведомства“… С этим нельзя согласиться, так как подобное утверждение полностью отрицает ту громадную и разностороннюю работу, которую с первых дней аварии постоянно выполняют в пострадавших районах специалисты медицины, Госкомгидромета, Агропрома, работники местных и центральных советских и партийных органов по доведению до населения параметров фактической радиационной обстановки в каждом населенном пункте…“ И т. д. и т. п.
Я не отвечал доктору технических наук Гордееву, так же как и А. П. Поваляеву, „заместителю начальника Главного управления“ разных служб Госагропрома, а если бы пришлось, спросил бы: какое, например, участие их ведомства принимали в сознательном лишении всего населения дозиметров. Вот так они „доводили до населения“ правду о радиационной обстановке: всячески, тормозили (и всё еще тормозят) выпуск индивидуальных дозиметров.
Нет, письма этих ученых были для нас, для редакции, как дар неба. Теперь можно было напечатать их тоже, чтобы сопровождали статью писателя, как конвой. Плюрализм мнений!
Что же их (и не только их) взволновало так в моем письме Горбачеву (к ним пришедшем как статья)?
Вот она — в законченном виде.
5. „Честное слово больше не взорвется, или Мнение неспециалиста…“Почти полгода борьбы с цензурой, с Главатомом и обслуживающими его ведомствами, с самим Советом Министров СССР (ведь Щербина Б. Е., наш главный тогдашний оппонент — заместитель Н. И. Рыжкова). И, наконец, статья в „Новом мире“ была опубликована (№ 8. 1988 г.).
Не сразу, но пошли и другие публикации в разных изданиях, удерживать секретность ведомствам было все труднее. Назову лишь новомирские публикации: „Цена мнений: неспециалиста и специалистов“ А. И. Воробьева (1989.№ 3), „Атомная энергетика — надежды ведомств и тревоги общества“ — страстные, спорные отклики ученых различных взглядов и людей, живущих на зараженных землях» (1989.№ 4). И, наконец, работа Г. Медведева «Чернобыльская тетрадь». [Новый мир. 1989. № 6].
Борьба с политикой властей вышла на новый качественный уровень, когда в этот спор вступили общественно-политические движения — Белорусский народный фронт и украинский «Рух». Люди из «зон» наконец заговорили на митингах, вышли на манифестации, стали прибегать к забастовкам.
Атомная энергетика и ее авторитет в нашей стране практически повержены, и причины этого не только в самой Чернобыльской катастрофе, но еще и в бездушной и лживой послечернобыльской политике властей. Ни один из 38 вновь строящихся реактор-блоков общественность не позволила ввести в действие. Когда ситуация дошла до того, что на Хмельницкой АЭС, например, операторы действующих блоков с трудом могут пройти, прорваться сквозь кордоны разгневанных людей к своим пультам, министерство атомной энергетики в панике протрубило большой сбор — как сторонников, так и противников атомной энергетики. Позволю себе по «Правительственному вестнику» (1990.№ 30/56. июль) процитировать собственное выступление: «Я считаю, что своей безответственностью, трудовой безнравственностью мы заслужили мораторий на АЭС. Но сегодня я попробую говорить с позиции защитника атомной энергетики. И в этом непривычном для себя качестве скажу — отрасль должна стать самым строгим своим критиком. Поймите, еще одна авария не обязательно у нас — будет означать конец атомной энергетики (в мировом масштабе). А пока отрасль идет позади, лишь уступая критике со стороны, нажиму публицистов, требованиям общественности, веры ей не будет. Хоть какое-то доверие получите, когда профессионалы будут опережать общественность в гласности, откровенности. Именно тот, кто заинтересован в развитии атомной энергетики, должен быть особенно нетерпим к любым изъянам техники, недоговоренности, дезинформации. И еще — нужна добровольная зависимость от мнения международной общественности: только с ее помощью наша атомная энергетика может вернуть доверие людей».
Позволю себе такую параллель: вряд ли способен поверить народ наш в какую-то обновленную модель социализма (гуманного, демократического). Чем дальше, тем яснее: не верит и не поверит. Так же он не верит и физикам, атомщикам (тут они в положении наших коммунистов). Что те создадут безопасные реакторы, «абсолютно безопасные» АЭС. Сталин и Чернобыль окончательно добили: один — идею и практику коммунизма, второй — атомную энергетику в нашей стране. По крайней мере, на обозримые времена.
6. Прорыв совершен, нужен еще один.Да, сегодня, в конце 1990 г., мы живем несколько в иной ситуации, если иметь в виду наши чернобыльские дела. Как и во всем остальном в стране: гласность почти полная, а вот дела отстают.
Уже и Верховный Совет СССР принял постановление, в котором прямо сказано: недооценены были масштабы катастрофы и, кроме того, огромный вред принесла царившая в этих вопросах непроницаемая секретность.
Так что с гласностью как бы всё нормально.
Принята и практическая программа (а точнее, несколько национальных программ по ликвидации последствий чернобыльской катастрофы; белорусская, украинская, российская). Определены, названы средства, необходимые для выполнения программ — это десятки миллиардов рублей. (Кстати, общий ущерб от аварии, прежде, теми же «оптимистами» из ведомства определяемый в 8-10 млрд. рублей, сегодня подсчитан объективными учеными, и вот Ю. И. Корякин [в своей работе «Оценка экономических потерь, вызванных Чернобыльской катастрофой»] называет цифру: от 170 до 210 млрд. рублей. Но и это без расходов на медицинское обслуживание, пострадавших). Наконец осознали: Чернобыль — не позади, он впереди. На десятки и даже на сотни лет впереди. В социальном медицинском, психологическом смысле. Это катастрофа глобальная, без преувеличения, величайшая в XX столетии. «Ликвидировать последствия» Чернобыля просто невозможно. Вопрос стоит о том, как хотя бы адаптироваться к тем условиям, которые созданы на огромных территориях «мирным атомом» и как сделать переносимой, возможной жизнь для миллионов белорусов, украинцев, русских. Как обезопасить другие земли, страны, народы от первого и от возможных, последующих Чернобылей. «График Легасова» — разве он не может быть продолжен на АЭС в других странах? А что если такой «график» уже лежит перед глазами Господа Бога?..
Ознакомительная версия.
