Ознакомительная версия.
После Февральской революции была разрушена правоохранительная система, и каторжная масса хлынула на волю. Но возвращаться в родные края многие не спешили. Ведь шла война, освобожденных блатных забирали в армию (что и стало одной из причин ее быстрого разложения). Так, в Томском гарнизоне набралось две с половиной тысячи уголовников. А оставшись на Востоке, можно было переждать, вполне легально пристроиться под крылышком местных Советов, создававших в это время Красную гвардию и охотно принимавших в нее «классово близких». А уж как при этом назвать себя — большевиками, анархистами, эсерами-максималистами, в тот период роли не играло. Как на душу придется. Или какая партия верховодит в данном Совдепе.
В результате Октябрьского переворота в Забайкалье началась война. Еще в июле комиссаром Временного правительства сюда был назначен Г. М. Семенов, в задачу которого входило формирование добровольческих частей из казаков и бурят. Со своими отрядами он попытался противостоять большевикам. Фронт против Семенова возглавил Сергей Лазо. Состояли его силы из двух полков. Один — из казаков, на базе распропагандированного 1-го Аргунского полка, второй — из уголовников. А начальником штаба у Лазо и его заместителем по работе с блатными стала 19-летняя Нина Павловна Лебедева-Кияшко. Девушка из хорошей семьи (племянница и приемная дочь военного губернатора Забайкалья), получила прекрасное воспитание, окончила Читинскую гимназию. Но буйно ударилась в революцию, причем особенно увлеклась ее уголовной струей. Ниночка как-то органически, всей своей сущностью вписалась в нее. Как раз она-то и стала впоследствии прототипом песенной «Мурки» (ее подпольная кличка — «Маруся»).
Вот как описывают ее современники: «Она находилась в полном контакте с той частью отряда, которая была скомплектована из уголовников. Уголовникам Лебедева импонировала и внешностью, и поведением. Черная, глазастая, умеренно полные груди и бедра, плюшевый жакет, цветастая с кистями шаль, почти волочащаяся сзади по земле. Она не запрещает, а поощряет погромы с грабежом, за словом в карман не лезет. Рявкнет кто-нибудь: “Тарарам тебя в рот!” — услышит, откликнется: “Зачем же в рот, когда можно в …?” — поведет глазом и, стуча каблучками офицерских сапог с кисточками, пойдет дальше, поигрывая бедрами. Хевра радостно гогочет, восторженно глядит ей вслед. Своя в доску!» Но авторитет свой блюла строго и под кого попало не ложилась, оставалась для рядовых уркаганов недосягаемой величиной — наравне с паханами.
Грабежи и насилия бандитов, особенно разгулявшихся после взятия станции Даурия, вызвали возмущение красных казаков. Едва в марте 1918 г. разбитого Семенова выгнали в Маньчжурию, они не стали больше слушать никаких уговоров и разошлись по домам. Осталась лишь одна сотня во главе с Зиновием Метелицей (тем самым, которого воспел впоследствии А. Фадеев), а костяк Красной гвардии стал уже чисто уголовным.
Между тем обстановка менялась не в пользу большевиков. Во Владивосток за годы мировой войны союзниками было завезено огромное количество военных грузов. Соответственно, был предлог взять их «под охрану». Поэтому иностранные консулы предъявили ультиматум городскому Совету с требованием разрешить высадку союзных войск. Деваться местным большевикам было некуда — Владивосток жил на привозных продуктах питания, снабжаясь из-за границы. 4 апреля 1918 г. были высажены японцы. Впрочем, до поры до времени они в русские дела не лезли, и во Владивостоке сохранялась советская власть. Но в мае на Транссибирской железной дороге разыгрался мятеж эшелонов Чехословацкого корпуса.
Это стало детонатором антисоветских восстаний — в Самаре, Томске, Омске, Уфе, Оренбурге, а при благожелательном отношении японцев и во Владивостоке. Из Маньчжурии снова выступил Семенов с отрядами казаков и китайских наемников-хунхузов.
Власть коммунистов была свергнута сразу во многих местах. В Сибирь полезли американцы, французы, англичане. Подставлять своих солдат под огонь державы Антанты не спешили, для окончательной очистки Транссибирской магистрали пустили белогвардейцев. В августе части Семенова взяли Читу, после чего два белогвардейских фронта двинулись вдоль железной дороги навстречу друг другу: от Читы — при поддержке чехословаков и от Владивостока — при поддержке японцев. В сентябре оба фронта встретились под Хабаровском — и как раз в этих местах разгромленные остатки Красной гвардии преимущественно блатного состава вынуждены были уйти в тайгу.
Приамурские партизаны резко отличались от своих собратьев в других местах. В Сибири партизанили крестьяне — они базировались в своих деревнях, держались за свою собственность, да и активные действия начали лишь к лету 1919 г., когда Колчак стал терпеть поражения на фронте. В Приамурье партизаны угнездились осенью 1918-го, почти на год раньше, не имели ни кола, ни двора и местному населению были абсолютно чуждыми. Наоборот, у здешних жителей издавна царила кровная вражда с уголовниками. Беглый каторжник, «варнак», всегда представлял угрозу для жизни и собственности крестьянина, и с ним обычно не церемонились: встретил в тайге — сразу убей, не дожидайся, пока он напакостит тебе или твоим близким.
Правда, в здешних отрядах был и крестьянский элемент, но тоже особый. Дальний Восток при царе был одним из главных районов переселенческой политики. Малоземельным крестьянам центральных губерний предоставлялись ссуды и льготы для переезда. Здешние края были благодатными. Но богатство давалось нелегко, долгим и упорным трудом: сначала предстояло тайгу вырубать, корчевать, поднимать целинные земли. Старые переселенцы жили припеваючи, а новые, понаехавшие в годы Столыпинских реформ, еще не успели твердо встать на ноги. Они-то и шли в партизаны — с сугубо корыстной целью пограбить более благополучных соседей.
Правда, и борьба с партизанами велась в Приамурье гораздо более жестко, чем в Сибири. Верховный правитель адмирал Колчак старался действовать в рамках российских законов, запрещал бессудные расправы, порки, самочинные реквизиции у крестьян, но восточнее Байкала его власть кончалась. В Чите угнездился атаман Семенов, а в Хабаровске — Калмыков, поддерживаемые японцами. А японцы с врагами не церемонились — деревню, где обнаруживались партизаны, попросту разносили артиллерией. Да и каратели Семенова с Калмыковым никогда не стеснялись в средствах.
Приамурские лесные вояки вынуждены были прятаться в медвежьих углах, по непролазным чащобам, добывая пропитание налетами и грабежом. За полтора года в тайге они совершенно одичали, озверели. Пленных здесь даже не расстреливали, а швыряли толпе на растерзание. Зверски убивали пойманных горожан, объявляя «буржуями» или «шпионами», в деревнях резали богатых крестьян. Терроризировали национальные меньшинства, поэтому буряты и тунгусы стали воевать на стороне белых.
Любимая начальница громил, Ниночка Лебедева, катастрофическую зиму 1918/1919 гг. провела с относительным комфортом, в Благовещенске на подпольной работе. Конечно, рисковала. Это где-нибудь в Омске, Иркутске, Владивостоке, где действовала слабенькая и беспомощная колчаковская контрразведка, подпольщики и заговорщики разгуливали беспрепятственно. А если попадались, чаще всего оставались целыми и невредимыми. Даже такие видные большевики, как будущий глава правительства Дальневосточной республики А. М. Краснощеков, лидер владивостокских коммунистов П. М. Никифоров, спокойно сидели в колчаковских тюрьмах, еще и руководили оттуда своими организациями. А в Забайкалье и Приамурье контрразведки Семенова, Калмыкова и японцев работали куда более эффективно. Но и куда более сурово. Схваченных врагов, как правило, ждала смерть.
Но, с другой стороны, это была все же не зимняя тайга. Лебедева, по крайней мере, жила в тепле, не знала голода и тяжелых трудов, не кормила вшей молодым телом, не уродовала ноги в бесконечных скитаниях и не коптилась дымом костров. Силу, стоявшую за ней, коммунистическое руководство знало и учитывало, вес Нины в подпольных организациях был очень высоким. В 1919 г. ее избрали в состав «Военно-революционного штаба партизанских отрядов и революционных организаций Хабаровского и Николаевского районов», в этом штабе она возглавила агиторготдел.
На данном посту Лебедева особенно пригодилось осенью. Разгромленные армии Колчака отступали, и был взят курс на всеобщее восстание. Партизаны усилились, осмелели, начали выходить в густонаселенные районы, и требовалось организовать их, скоординировать действия, подчинить центральному руководству. Но еще послушает ли таежная братва городского агитатора? Могли вообще «шлепнуть», если не по шерсти придется. Другое дело — зажигательная «товарищ Маруся», которая и по фени загнет, и стакан самогона не морщась опрокинет, да и от предложения командира «отдохнуть с дорожки» в его избе, пожалуй, не откажется. Причем поставит дело так, что этот командир подчинится ее превосходству.
Ознакомительная версия.
