Поздно вечером вернулся я домой и во всю дорогу находился под влиянием всего мною виденного и слышанного. Вот в каких людях, говорил я мысленно, нуждается наше время. Один такой мало разглагольствующий, но много и разумно трудящийся человек гораздо благотворнее действует на свой околоток, чем целые собрания доморощенных философов, проповедующих с пеною у рта непереваренную нескладицу.
Землемеры честно исполнили обещание. На другой день завтрак им носили в поле, а обедать они пришли уже вечером, когда совершенно смерклось. Напившись чаю непосредственно после обеда, они устроились для ночной работы и только попросили папирос, так как их запас истощился. До рассвета труженики просидели за работой и, надо сказать правду, до того накурили в небольшой комнате, что стало трудно дышать. В шестом часу утра старичок-землемер, за утренним кофе, весело потирая свои мускулистые руки, объявил, что все, за исключением белового плана, готово.
— Теперь нам нужно только две сохи, и мы, пока вы доедете до посредника, духом отхватим межу крестьянского надела. Только уж сделайте одолжение, не задержите и нас. А по дороге домой потрудитесь завернуть за беловым. Завтра он будет готов, а крюку вам всего две версты. Жена угостит вас превосходною наливкой, а я, коли застанете меня, угощу вас музыкой. Я играю на всех инструментах, на гобое, на валторне, на трубе, на фортепиано, на скрипке, словом сказать, на всех. У меня отец был большой музыкант. Милости просим!
С веселым старичком мы расстались друзьями.
Когда я вышел садиться в кабриолетку, то увидал у самой двери на дворе стоящего сельского старосту. Низко кланяясь, с опущенными глазами, он представлял олицетворенное смирение.
— Что тебе нужно?
— Да я за приказанием, насчет народу к землемеру.
— Тебе ведь с вечера приказано выслать двух пахарей с сохами. А что мир не пошел еще в волость?
Голос старосты перешел в какое-то стеклянное дребезжание.
— Осмелюсь, не во гнев вашей милости, я не знаю, как старики будут согласны идти в волость.
— А мне какая надобность? Это их дело. Повестка от посредника, а не от меня.
С этими словами я тронул лошадь. На половине пути я еще издали узнал черномазого дворового, в новой черной свитке, с палкою в руке, торопливо пробирающегося в волость.
— Что, Петр! как твое дело? Просил ты мир?
— Просил, батюшка!
— Что ж?
— Да Бог его ведает.
— А угощал их водкой?
— Угощал, батюшка! Две ведерки выпили. Уж не оставьте вы нас, кормилец.
— Ваша земля прирежется сегодня к крестьянскому наделу, а там уж не мое дело. Да авось примут вас, после водки-то.
— Кто же их знает? Разве их узнаешь?
У посредника я встретил общество, состоявшее из трех-четырех соседей. Сам хозяин, видимо, развеселился. Кажется, он не менее моего обрадовался случаю отвлечь мысли от неизбежных, чтобы не сказать роковых, занятий. Отрезанный от почтовых сообщений, я рад был услыхать о последних политических новостях и о ходе польского вопроса.
Все эти разговоры не помешали мне два раза посылать в волость узнать: прибыла ли сходка, и каждый раз получать в ответ: «Нет никого».
Вся эта продолжительная комедия с выкупом до того мне надоела, что я решился, в случае разладицы, бросить все дело на произвол судьбы и уехать домой. К завтраку наше небольшое общество увеличилось прибытием из соседнего прихода священника, на которого хозяин указал мне как надельного и умного человека. Действительно, таким и показался мне этот далеко не старый человек, с открытым и добродушно веселым лицом. Разговор зашел о проповедях, их нравственном значении для народа. Но каково же было мое удивление, когда этот почтенный пастырь стал утверждать и готов был держать со мною пари, что в Евангелии Луки нет Родословной Иисуса Христа. Этот факт показался мне глубоко характеристическим по отношению ко всему нашему русскому быту. Возможно ли умному человеку всю жизнь провести над специальною книгой и не полюбопытствовать ознакомиться с ее содержанием? А мы еще укоряем литераторов за суждения о предметах, вполне им незнакомых или недоступных! Верно, у нас куда ни сунься — в этом отношении везде одно и то же.
— Вот и старики прибыли, — сказал входящий в залу посредник, крутя толстую папироску. — Так ли, сяк ли, надо кончать. Я приказал им прийти в переднюю, где уже дожидаются волостной старшина и писарь.
Через несколько минут письмоводитель доложил посреднику, что все собрались и все готово, а в отворенную дверь я увидал знакомый ряд серых и черных свиток.
— Ну, пожалуйста, — сказал посредник, обращаясь ко мне и указывая на дверь прихожей.
— Семен Семенович! Нельзя ли мне передать все это дело вам и остаться здесь? Нового я ничего не могу сказать крестьянам, а мое присутствие только может быть поводом к новым претензиям и путанице.
— Нет, этого нельзя. Обе договаривающиеся стороны должны быть налицо.
Я пошел следом за посредником в прихожую, твердо решившись не произносить ни одного слова, иначе как отвечая на вопрос посредника, что бы ни говорили крестьяне.
Дверь в сени была отворена, и там, из-за плеч стариков, собравшихся в передней, тоже виднелись крестьянские головы помоложе. Влево, около сельских властей, стоял знакомый нам дворовый, ожидавший от мира решения своей участи.
— Прежде всего, — начал посредник, — надо нам покончить с ним. Вы знаете, ребята, что этот дворовый получил теперь усадебную землю? Согласны ли вы принять его и дозволить ему поставить на деревне избу?
Мертвое молчание, сопровождаемое переминанием с ноги на ногу и тяжелым забиранием в себя духу.
— Ну ты что скажешь? — обратился посредник к первому, ближе всех к нему стоящему.
— Как люди, так и мы.
— Ну, а ты?
— Как люди, так и мы.
— Постойте! — обратился он снова к первому. — Люди-то не какие другие сторонние, а все вы же. Ты, другой да третий — вот и люди. Ты-то что ж? Не человек, что ли? Я хочу знать, что ты думаешь? Ну, что ты скажешь?
Спрашиваемый совершенно растерялся.
— Да я-то, батюшка, ваше высокоблагородие! Я-то, — лицо старика приняло мягкое выражение, — я-то бы и Бог с ним. Что ж.
— Стало быть, ты согласен?
— Да я-то, Бог с ним, пусть его.
— Ну, а ты?
— Да и я что ж? Бог бы с ним, то есть право…
— И ты, значит, согласен. А ты? — обратился посредник к третьему. Третьим, случайно или не случайно, стоял сельский староста. Он поднял на посредника свои серенькие глазки, мгновенно засверкавшие злобой, и, не поднимая рук, оттопырил в сторону кисти с разогнутыми пальцами.
— Что ж, коли некуда, негде, — пропищал он.
— Если к барскому двору негде, так к концу деревни дайте место — к выгону.
— Помилуйте, да там гамазея, часом от него да и гамазея слетит.
— Да зачем же так близко к магазину?
— Помилуйте, коли негде, некуда.
— Ну, да тебя не переговоришь. А ты что скажешь, следующий?
— Я бы, я бы, коли, коли негде. — А ты?
— Коли негде.
«Коли негде», без всяких вариаций, пошло слева направо и дошло до дверей.
— Ну, а вы там? — крикнул посредник в растворенную дверь сеней. — Входите сюда.
Стоявшие в сенях стали по одному переваливаться через порог, кланяясь и произнося: «Коли негде».
При последнем «Коли негде» посредник махнул рукой, сказав:
— Это ваше дело! А теперь поговорим о том, зачем пришли.
— Точно, батюшка! Точно так! Так точно, ваше…! — поднялось разом со всех сторон, и посреди всего этого послышался пискливый голосок сельского старосты:
— Только, воля ваша, ваше высокоблагородие, нам эта земелька не подходящая. — И за тем новое эхо:
— Она, то есть земелька-то, оченно того.
Дело радикально портилось, выходя снова на дорогу бесконечных претензий.
— Постойте, постойте! — крикнул посредник. — Все это не мое дело. Мое дело сказать вам вот что. Царь дал вам волю, а теперь делает вам милость, помогает вам выкупить ваш надел. Вы будете ваш неполный оброк платить 49 лет в казну. А после этого земля будет ваша.
— Знаем, батюшка! Слышали.
— Вот вы теперь и говорите дело: согласны вы идти на выкуп той земли, которая вам теперь отрезана, «не считая неудобной»?
— Нечего пустое говорить, — крикнул седобородый приземистый старик, выдвигаясь грудью вперед и отмахиваясь назад растопыренною пятерней правой руки. — Согласны, батюшка.
— Согласны, согласны! — пронеслось в толпе.
— И на наемку остальной земли согласны?
— Согласны! Много довольны!
— И не допускать водочной продажи согласны?
— Ну ее! На что она нам? Да пропади она!
— И на добавочную уплату в три года?
— Согласны, батюшка!
— Стало, и толковать нечего, вот вам письмоводитель прочтет все бумаги в волости, а вот и старшина и еще грамотники, кому хотите давайте руки и ступайте подписывать бумаги.
