дело так, как будто выбор – вставать или не вставать на свой трудный путь – перед ними просто не стоял. «Волею судьбы…», «Стало складываться такое положение…» Между тем оба они были в то время молодыми энергичными людьми со своими собственными интересами, с возможностью своей собственной судьбы, никак, или почти никак не связанной с нуждами и желаниями родственников и друзей. Какое огромное количество юношей и девушек сегодня и всегда бережно и любовно прислушивается к каждой вибрации своего прихотливого сознания и подсознания, к каждому извиву своей богатейшей гаммы желаний! И Евгений Пастернак, и Елена Чуковская не безличной судьбой были автоматически поставлены на свой путь, а сделали ответственный нравственный выбор и по своей собственной воле превратились (на всю, между прочим, жизнь!) в «технических помощников», составителей и редакторов, без труда которых мы никогда бы не прочли как следует изданного Пастернака, как следует изданного Корнея Чуковского, как следует подготовленную Лидию Чуковскую, да и «Архипелаг ГУЛАГ» был бы совсем другой книгой без самоотверженного «технического» труда Елены Цезаревны.
Вот далеко не исчерпывающий перечень результатов ее работы: подготовка и издание произведений К. И. Чуковского, в том числе его интереснейших дневников и писем, а также полного варианта знаменитой «Чукоккалы»; опубликование воспоминаний, писем и статей Лидии Корнеевны Чуковской (в первую очередь, ее «Прочерка» и «Дома Поэта»); бережное сохранение дома-музея Корнея Чуковского в Переделкине, где Елена Цезаревна и К. И. Лозовская стали первыми экскурсоводами; всесторонняя помощь А. И. Солженицыну (Елена Цезаревна первой в перестроечную пору потребовала вернуть писателю гражданство СССР – см. ее публикацию в газете «Книжное обозрение» от 5 августа 1988 года).
В течение всей своей долгой жизни Елена Цезаревна общалась с большими и сильными людьми – близко наблюдала Ахматову и Пастернака, дружила с Солженицыным, а уж о Лидии Корнеевне Чуковской и говорить не приходится. И конечно, она видела, не могла не видеть, что все эти великие творцы в бытовом общении не слишком-то интересовались окружающими их обывателями, которые им часто мешали, досаждали, не давали сосредоточиться на главном – на творчестве.
Сама – большой человек, живое воплощение духа великой семьи Чуковских – Елена Цезаревна вполне, как представляется, сознательно выбрала, выработала для себя совершенно иную манеру поведения с людьми. Если не бояться высоких слов, эту манеру можно было бы назвать воплощенной человечностью. «Я пришла, ужасно стесняясь, голодная и замерзшая, она сразу поняла, что я с работы, не жрамши, повела кормить и разговоры разговаривать. Помню, что кормила очень вкусными брокколи с мясом. Она здорово готовила. Ей интересно было – кто я, чем живу, где работаю, чем занимаюсь, хотя то, чем я на тот момент занималась (менеджер в благотворительном фонде) было довольно далеко от литературы, но ей было интересно! Она спрашивала, пыталась вникнуть в предметы, которые очень далеки от литературоведения»; «Е. Ц. встретила меня в передней и первое, о чем спросила, обедал ли я. Я сказал, что нет, не успел. Тогда она препроводила меня, как старого знакомого, на кухню и усадила есть суп с Лидией Корнеевной и собой»; «Елена Цезаревна вела стол и держала себя по-царски: достойно и любезно. Заговаривать с ней я стеснялась, только отвечала на вежливые вопросы, если она их задавала. Но я все равно была удивлена и польщена, когда поняла, что она меня узнает в лицо и знает по имени»; «Несмотря на мои протесты, она закутала меня в теплую шаль, задарила книгами для меня и для детей, напоила чаем». Подобные воспоминания можно и хочется цитировать почти до бесконечности.
При этом Елена Цезаревна отнюдь не была божьим одуванчиком, беззлобной старушкой, не имеющей ни о чем своего мнения и радостно соглашающейся со всеми окружающими. Твердости в ней было не меньше, чем в ее великой матери. «Вы не знаете, что такое Люша, – с гордостью и со знанием дела писала Лидия Чуковская Давиду Самойлову. – “Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет!” И это еще не характеристика».
Почти весь прошедший год мы прожили без Елены Цезаревны Чуковской. И это сразу же резко понизило планку нашей нравственной жизни.
Начало семидесятых годов. Я, маленький мальчик, играю в самосвал на полу в большой комнате нашей квартиры. На стареньком красном проигрывателе «Ленинград» крутится большая черная пластинка «Райкин». Она страшно смешная, все реплики я знаю наизусть. Вот сейчас пластинка скажет: «Вторая моя жена была очень умная. Бывало, спросит: “Кто это написал – ‘Буря мглою небо кроет…’”? И сама отвечает: “Правильно, Евтушенко”». Тут раздавался громкий, записанный на пластинку смех зрителей.
Кто такой – Евтушенко? Этого вопроса я себе не задавал никогда, потому что всегда знал – Евтушенко (в раннем детстве произносилось – «Петушенко») – поэт, он вихрастый, высокий, сидит за пишущей машинкой, сигарета в зубах, сочиняет стихи.
Первое ощущение, когда узнал о его смерти: как давно и как прочно он укоренился в жизни каждого из нас и с какими важными именами для истории русской культуры второй половины XX века, да и просто мировой послевоенной истории он неразрывно связан. Вот уж точно – не объедешь, не забудешь… Его ругал и его любил Хрущев. Над ним иронизировала Анна Андреевна Ахматова (Сергей Довлатов: «Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка. Ахматова спросила: – А где ваша зубная щетка?»). Его просил сделать запись в свой знаменитый альбом Корней Чуковский (Евтушенко записал: «Литературы мудрые сверхсрочники, / Седые полуночники земли, / Страницы вашей книги как подстрочники, / Где вы еще не все перевели»). Он был первым мужем Беллы Ахмадулиной. Ему посвящали песни Александр Галич и Булат Окуджава. Пьер Паоло Пазолини собирался снимать его в роли Христа, а Эльдар Рязанов – в роли Сирано де Бержерака… Все они умерли, превратились в легенду, в миф, а Евтушенко жил и продолжал откликаться стихами едва ли не на каждый громкий газетный повод и, казалось, это будет продолжаться вечно. Увы, только казалось. И как все-таки жалко, что он, так много значения придававший знакомству и дружбе с великими, не написал подробных воспоминаний о своих встречах с ними. А по заслугам пользовался репутацией человека, умевшего и любившего оказываться в нужном месте в нужный час.
Евгений Александрович Евтушенко, конечно же, не был абсолютным чемпионом вкуса: кто из нас не поеживался, глядя на его сногсшибательные костюмы с искрой, читая его прозу, пытаясь досмотреть до конца снятые им фильмы? Но он по-настоящему, истово любил русскую литературу и очень
