Она хорошая певица, талантливая песенная поэтесса и, наконец, просто красавица. Совершено непонятно, почему она не участвует в многочисленных телевизионных конкурсах, которые что ни день на каждом российском телеканале устраивают для певичек и певчиков, которые, будучи натасканы продюсерами, за пару месяцев запросто попадают из категории шпаны в категорию звезд.
– Почему? – спрашиваем мы Сахартова.
– Как не участвует? – удивляется Сахартов. – Вот же она участвует в газпромовском конкурсе «Факел».
Страна Газпром самодостаточна. Для страны Газпром нет ничего вне ее границ, что имело бы значение. Людмиле Несветаевой так же странно было бы участвовать в любом конкурсе, кроме газпромовского, как итальянской молодой певице, например, странно было бы участвовать в российском конкурсе «Фабрика звезд».
Наш газ
Наоборот, для внутригазпромовских событий, будь то культурные события или спортивные, могут быть приглашены легионеры из внешнего мира. С лидером рок-группы «Чайф» Владимиром Шахриным мы сидим в кафе на центральной площади Белгорода, где проходит ежегодная газпромовская спартакиада.
Сегодня день закрытия. Уже прошли соревнования по футболу, настольному теннису, гиревому спорту. В некоторых видах спорта, особенно командных, для улучшения результатов, наряду с газпромовскими сотрудниками, были приглашены профессиональные спортсмены. Уже проводили белгородского губернатора Савченко на волейбольный финал охранники, грубо расталкивая всех, кто попадался по пути, прижимая людей лицами к стенам, чтобы привести начальника в зал и посадить рядом с главой «Мострансгаза» Алексеем Голубничим, который в этом году организовывал соревнования. Уже был баскетбольный финал, на котором, видя, что команда «Мострансгаза» выигрывает у команды «Волготрансгаза», Голубничий кричал своим подчиненным: «Дай ему забить! Дай ему забить!», демонстрируя газпромовское понимание великодушия – сначала победить, а потом позволить противнику покинуть поле битвы не так чтобы с позором. Уже состоялись награждения героев на площади перед гимнастическим центром имени чемпионки мира Светланы Хоркиной, рядом с памятником (выше человеческого роста) Светлане Хоркиной, которая, дай ей бог здоровья, жива и здравствует. Уже Алексей Голубничий рассказывал нам, что на таких событиях, как спартакиада, нельзя экономить деньги, и акционеры должны понять, что люди не машины, их нельзя все время заставлять только приносить прибыль. И все тот же сотрудник пресс-службы Роман Сахартов рассказывал, что на время спартакиады на территории стадионов и гостиниц (отремонтированных, кстати, Газпромом и остающихся в подарок городу) введен сухой закон, но зато устроены развлечения и дискотеки, чтобы люди понимали, как можно веселиться без пьянства. Спартакиада закончилась. Через час на площади должен состояться концерт Владимира Шахрина и его группы «Чайф», на который газпромовские организаторы ждут семьдесят тысяч человек, то есть половину города, а в действительности придут от силы три тысячи – только участники спартакиады.
Мы сидим с Владимиром Шахриным, и он говорит про Газпром и газпромовскую спартакиаду:
– Я не знаю, это, конечно, какая-то счастливая модель страны, когда тебе говорят, как надо веселиться, как надо работать, как надо заниматься спортом и проводить свободное время, когда выпивать, когда не выпивать… Наверное, для большинства нашего народа именно это и нужно – чтобы его насильно загнали в счастье.
– Но?.. – переспрашиваем мы.
Повисает долгая пауза. Владимир подыскивает слова. Он сам был инженером-строителем. Он сам превратился в рок-звезду посредством самодеятельных концертов. Только его самодеятельные концерты никто не поддерживал и не спонсировал. Наоборот, в восьмидесятые годы его самодеятельные концерты запрещал КГБ и разгоняла милиция. Он говорит:
– Но я не хочу, чтобы кто-нибудь устраивал мне счастье. Я не нуждаюсь ни в ком, кто решал бы, когда и как мне нужно работать, надо ли мне заниматься спортом, выпивать ли мне и как мне веселиться. В этом есть какая-то…
– Несвобода? – переспрашиваем мы.
– Может быть, – кивает Владимир. – Может быть, другим людям несвобода необходима, чтобы выжить.
До концерта считанные минуты. Сейчас Владимир поднимется на сцену и споет песню со словами «Мы вдыхаем вольный ветер» и другую песню со словами «В этом месте по-другому не прожить». Расставаясь, мы спрашиваем:
– Так вам не нравится Газпром? Зачем же вы согласились петь для компании, которая ущемляет свободу?
– Я согласился петь для людей, – отвечает Владимир. – Это хорошие, простые, работящие люди на площади. Было бы здорово только, если бы они понимали, что добывают из-под земли наш газ.
– В смысле? – переспрашиваем мы еще раз.
– В смысле, газ, который принадлежит всему российскому народу. Они, конечно, должны получать за добычу газа вознаграждение, высокое вознаграждение. Но газ – наш. И я боюсь, они этого не понимают.
За время работы над этой книгой мы и вправду неоднократно сталкивались с тем, что граждане страны Газпром искренне верят, будто газ принадлежит Газпрому, а не России. Может быть, это потому так, что добывать и транспортировать газ в условиях крайнего Севера действительно очень трудно, работа у людей действительно очень тяжелая и требует реальных жертв. Но может быть, дело просто в том, что сотрудники Газпрома искренне не видят вокруг своих месторождений никакой полнокровной жизнью живущей страны. Дело в том, может быть, что никакой полнокровной страны вокруг газпромовских месторождений и нет. Или она есть, но живет только тем, что в ее земле – нефть, газ и шахты баллистических ракет с ядерными боеголовками.
Свойства пустоты
Мы в пустоте. Посреди пустоты, за Полярным кругом, на полуострове Ямал, на Байдарацкой губе, на берегу Ледовитого океана. Мы там, где через пару лет построится, если угодно будет языческому богу Шишке, компрессорная станция, а сейчас нет ничего. Три часа лететь в любую сторону на вертолете и – ничего.
Вообще-то мы уговаривали пресс-службу Газпрома показать нам Штокмановское месторождение. Легендарное будущее Газпрома, надежду России и заветную мечту всех нефтегазовых компаний мира. Оно находится посреди Баренцева моря, там, где под толщей ледяной воды скрывается до 3,7 триллиона кубометров газа. В Газпроме еще не знают, как и кто будет его добывать, когда это произойдет, на какие деньги будут вестись работы и куда потом отправится этот газ. Но все равно далекий и богатый Штокман манит и завораживает. Даже нас, поэтому мы упрашивали показать нам хоть что-нибудь. Хоть толщу воды, под которой скрыт этот волшебный кладезь.
Но нам отвечали, что на Штокмане сейчас ничего нет, а плавучая платформа, которая там была, уже уплыла.
Мы просили отвезти нас на платформу – ведь она была там и видела этот загадочный Штокман.
Но нам говорили, что это невозможно.
Мы умоляли отвезти нас хотя бы на берег Баренцева моря – туда, где, может быть, будет построен завод по сжижению природного газа. В порт, откуда отплывала платформа. Но нам говорили, что порт Видяево – закрытый военный объект и раздобыть пропуск, дающий право въехать туда, будет сложно.
Мы цепенели от уже слова «Видяево». Ведь именно из этого порта в последний путь отправилась подлодка «Курск». Именно в этом городе президент Путин пережил, наверное, самые страшные минуты в своей жизни, когда на него накинулись обезумевшие от горя родственники погибших моряков. А теперь именно Видяево должно стать воротами для газа Штокмановского месторождения. И может подарить Владимиру Путину самые счастливые минуты. Особенно, если он вдруг окажется президентом тогда, когда это месторождение будет разработано. В 2010? Или в 2012? Или в 2014? Никто не знает, когда.
В конце концов мы смирились. Вместо пустоты Штокмана нам предложили другую пустоту. На Байдарацкой губе. Здесь, правда, Карское море, а не Баренцево. Расстояние отсюда до Штокмана – как от Москвы до Берлина.
Но все равно достаточно только ступить на эту волглую землю тундры, чтобы понять: здесь, за полярным кругом, не могут действовать законы и обычаи, принятые в цивилизованном мире, так же как в горах, на высоте свыше восьми тысяч метров, не действуют человеческие законы. Отменяются даже простейшие знания из школьного учебника географии. Вы думаете, сколько дней в году? Триста шестьдесят пять? Нет, сто двадцать. Проектируя газпромовское строительство, задавая сроки и составляя планы, принадлежащие Газпрому научно-исследовательские институты исходят из того, что в году именно сто двадцать дней, потому что все остальные дни строитель в тундре не может высунуть носа из своего вагончика. Вокруг вагончика – пурга, ветер, потоп, взбунтовавшаяся пустота.
