М. Меньшиков
Год спустя... (Наш современник N11 2004)
Год спустя…
К первой годовщине со дня смерти поэта мы открываем рубрику, хорошо знакомую нашим читателям и освященную именами Леонида Леонова, Георгия Свиридова, Вадима Кожинова. Отныне рядом с ними будет стоять имя Юрия Кузнецова.
От друзей и учеников поэта, от профессиональных литераторов и от читателей в течение всего года в журнал поступали стихи, посвященные его памяти, обширные воспоминания, письма о недолгих встречах с ним, размышления о его творчестве.
Небольшую часть из этой заветной папки мы публикуем сегодня, открывая публикацию началом неоконченной, к несчастью, поэмы “Рай”, которая, судя по первым страницам, могла стать вершиной его творчества, и стенографическими записями учебных лекций поэта, прочитанных им в начале 90-х годов на поэтическом семинаре Литературного института.
I
юрий кузнецов
Рай
(Неоконченная поэма)
Вечная туча летела в Божественном мраке,
По сторонам возникали священные знаки:
То пролетят голоса, то живые цветы,
То Голубиная книга раскроет листы
И унесется во тьму золотого сеченья...
Мы приближались к звезде своего назначенья.
Топнул по туче Господь: — Это здесь! — И кругом
Всё засияло. Мы стали в пространстве другом.
Воздух был свеж и прозрачен. Внизу простиралась
Голая местность и где-то в тумане терялась.
Сонмы великих и малых убогих людей
С тучи сходили внутри светоносных лучей.
Остолбенело они озирали окрестность.
Тут мне и вспомнилось давнее: “Вот вам известность!”
В воздухе туча стояла, а может, плыла,
Плыл с ней и Китеж, сияя во все купола.
Вздрогнула туча! Всему свое время и место...
И вознеслась! А куда — это Богу известно.
Ветер откуда-то ветхую ветку принес.
— Я узнаю это место! — Адам произнес.
— Я узнаю даже ветку, — промолвила Ева, —
Видно, засохла в долине печали и гнева.
Долго смотрел на засохшую ветку Адам,
Словно забытую книгу читал по складам:
— Я отломил эту ветку от древа познанья
И поплатился за это веками изгнанья.
Где ты, зеленая молодость?.. — Тише, Адам! –
Ева сказала и палец прижала к губам.
Замер Адам и услышал рыдающий голос –
Так на ветру осыпается зернами колос.
Голос все громче звучал, все сильней трепетал.
— Это мой голос! — Адам наконец прошептал. —
Я в первый раз зарыдал в этой бедной долине,
Он сохранился с тех пор и рыдает поныне.
Плач покаяния! Как утешал он меня,
Отблеск блаженства навеки в душе сохраня.
Впадины есть на Земле, где годами хранятся
Гласы былого и могут опять повторяться.
Так и возник из былого мой голос живой,
Снова пронзил, как под сердце, удар ножевой...
И, словно эхо, на голос изгнанника Рая
Сонмы святых зарыдали, его повторяя.
Вздрогнуло сердце! Рыдай, моя лира, рыдай!
Плач покаяния есть возвращение в Рай.
Твердь отворилась, и хлынули тайные воды.
— Эта святая вода вас омоет, народы! –
Молвил Христос. Все народы омыл водопад.
Был и святитель Христа омовению рад.
Я оставался сухим, ибо мимо и тайно
Падали воды. Сын Божий, как будто случайно,
Поднял ладонь и на брызги разбил водопад —
Крайняя капля меня окатила до пят,
Влажною ризою въявь облекла мое тело
И, высыхая, узорами трав заблестела.
Был я обут в сень Земли, хоть и думал, что бос.
— Рай перед вами. Ступайте! — промолвил Христос.
Реяли светы вдали. Участь Рая решалась.
Днями седая стена впереди возвышалась.
Рокот молитвы по душам прошел, как волна.
Где же врата? Перед ними глухая стена.
Меч херувима, блистая, бродил за стеною,
Мало-помалу она становилась сквозною.
Вспыхнул просвет, златовидный отсель и досель.
По одному заступили в блаженную щель:
Первым великий Адам, а разбойник последним,
Хоть и прослыл по смещению мира передним.
Мы обнялись на прощанье. Прости и забудь!
Он из просвета успел мне рукою махнуть.
Каждому воздано было по вере и чести.
Все оказались в Раю. Я остался на месте.
Передо мной простывал их лазоревый след,
И на глазах уменьшался блаженный просвет.
Огненный меч шарил беса на тверди, и глухо
Рокот меча доносился до смертного слуха.
Время летело, как лунь среди белого дня,
И, задремав на излете, задело меня.
— Ты еще здесь? — и Христос покачал головою,
Словно раздумывал, что Ему делать со мною.
— Видишь ли ангелов? — Вижу сиянье от них.
— Там и твой ангел — хранитель печалей твоих.
Если узнаешь его, то на малое время
Он облегчит и потом, как в Раю, твое бремя.
“Бремя в Раю!..” Легче пуха и праведных жен
Близко прошли, огибая меня, как рожон,
Многоочитые ангелы. Я поразился:
Все они были похожи. Один прослезился.
Я показал на него по догадке земной.
— Я его знаю. Он плакал в аду надо мной.
— Верно! — заметил Христос. — Есть чему подивиться.
Он сохранял твою душу, как перл — роговица.
Может, — промолвил, — и впредь сохранит он ее
И восвояси отправит земное твое.—
Сузилась щель до игольного уха... И все же
Тонкой надеждой сквозило оттуда. — О Боже!
Дай мне хотя б на мгновение только одно —
Рай лицезреть. А что будет потом — все равно.
— Больше проси! — Нищете подобает смиренье.
— Что подобает, то слепо. Я дам тебе зренье.
Прочь с Моих глаз на мгновение в тысячу лет!.. –
Меч херувима раздвинул блаженный просвет.
Как миновал я меча, я едва ли заметил.
Я оглянулся. Где ангел? — Я здесь, — он ответил.
— Так покажись. Я твой образ имею в виду.
— Голоса будет довольно. Я рядом иду...
Благоухало овамо, сияло осемо,
Пела окрест и вдали золотая поэма.
— Много ли это: мгновение в тысячу лет?
— А до скончания мира, — был полный ответ.
Скоро ли, долго ли шел я в цветущей долине,
Запахом скажет тот цвет, что примят и поныне.
Видел двенадцать апостолов издалека,
Словно из детства блистающие облака.
Богу молились они после праведной битвы.
Глянул Фома в мою сторону взором молитвы,
Очи протер, как от пыли упавшей звезды:
— Кто-то в Раю оставляет земные следы. —
Тут я увидел узорчатый купол сиянья.
Это сияло великое древо познанья.
Я в исступленном порыве лица моего
Остановился в шагах сорока от него.
Крона играла цветами. Они волновали
Красным, оранжевым, желтым отливом вначале,
А фиолетовым, синим, зеленым — потом.
Каждый узор выступал то цветком, то плодом.
Древо познанья — таинственный ключ мирозданья!
Вон и тот сук. Он качался в том месте познанья,
Где в роковое мгновение мира сего
Целую ветку Адам отломил от него.
Ворон сидел на суку и оттуда вонзался
Зраками в душу мою. Да откуда он взялся?
— Кто ты такой? — Он ответил мне прямо: — Я тот,
Кто принимает тебя за Адама. Я тот,
Кто проиграл твою душу и древо познанья.
Ну, так вкушай. Твоя воля превыше изгнанья.
Все повторяется... — Ворон глядел, как змея.
Адская сила меня потянула, и я
Шел, как слепец на обрыв, упираясь в молитву:
— Ангел, на помощь!.. — И помощь приспела на битву.
Огненный воин на облаке дыма возник,
Пику вонзил во врага и исчез в тот же миг.
Вздрогнуло древо, осыпав плоды роковые,
Гулко о землю они застучали впервые
И заиграли, как молодцы в полном соку,
И покатились к ногам... А на вечном суку
Пика осталась торчать, покрываясь листвою.
Черные перья развеялись в дым предо мною.
“Кто этот воин? — я думал. — Охранник ли мой?”
Ангел ответил: — А воин — Георгий святой.
Я огляделся: — Ты где? — Я у древа познанья.
Вечное древо таило покой мирозданья.
— Так покажись. Я хочу видеть мину твою.
— Голоса будет довольно. Я рядом стою.
Рядом стояло, мерцая плодами познанья,
Вечное древо — таинственный знак мирозданья.
Страшное место! Я прочь отошел от него,
Будто отшельник, бегущий от мира сего.
Рядом прорезался голос иного пространства,
Напоминая о первой поре христианства:
— Кто близ меча, тот близ Бога. Кто между зверей,
Тот среди Бога. Всяк страждет по вере своей.
Я, Богоносец Игнатий, во имя священно
