Вели самолёт Ту-104 в столь экзотических для него режимах невесомости лётчики-испытатели С. Анохин, В. Васин, В. Хапов, Ю. Гарнаев, а вслед за ними и многие другие пилоты.
И эта непростая работа имела полный смысл: не так уж мало — дать космонавтам возможность ознакомиться с состоянием невесомости! Однако вжиться в невесомость, привыкнуть к ней нельзя нигде, кроме как в космическом полёте, причём в полёте достаточно длительном. Гагарин, например, за полтора часа своего полёта никаких специфических явлений, вызванных невесомостью, ощутить не успел. Впервые с ними столкнулся Титов, проведший в космосе целые сутки. Так что от наземного тренажёра в этом смысле вообще ничего требовать не приходилось, как, впрочем, не приходится требовать и сейчас.
В штатном варианте одновиткового полёта вокруг Земли все основные операции осуществлялись автоматически. Выйдя из земной тени, корабль ориентировался так, чтобы сопло тормозной двигательной установки смотрело по ходу полёта вперёд-вверх, затем в заданный момент (именно для этого механизм системы спуска начинал свой счёт уже в начале полёта) — где-то над Атлантикой, невдалеке от берегов Африки — начинает действовать тормозная двигательная установка (ТДУ), корабль получает импульс назад и вниз, в сторону плотных слоёв атмосферы, от этого тормозится — совсем немного, но достаточно, чтобы сойти с орбиты и начать снижаться. Потом спускаемый аппарат — тот самый шар, в котором находится космонавт, — отделяется от приборного отсека и начинается заключительный этап полёта — вход с горящей теплозащитной обмазкой в плотные слои атмосферы, раскрытие главного парашюта, катапультирование из корабля и, наконец, спуск космонавта на землю — этап, который моделировать на тренажёре было бы чрезвычайно трудно, да и не нужно, так как управление кораблём на этом этапе не производится.
Но многолетний, дорого оплаченный, опыт авиации решительно подсказывал, что рассчитывать на безукоризненно гладкое осуществление штатного варианта можно далеко не всегда. Не зря опытные методисты лётного обучения настоятельно рекомендуют: надейся на лучшее, но готовься к худшему. А для этого нужно заранее, на земле, продумать все возможные варианты этого худшего, определить наилучшие способы действия в каждом из таких вариантов, по возможности оттренировав их до автоматизма.
Не требовалось особой сообразительности, чтобы из всех «особых случаев», возможных на космическом корабле «Восток», выделить самый главный — так сказать, особый случай номер один: отказ автоматической ориентации и автоматического включения ТДУ.
Нетрудно представить себе, какими последствиями грозили бы эти отказы, не будь у космонавта в запасе второй — ручной системы управления. Гамма этих возможных малоприятных последствий начиналась с посадки вне заданного района — в тайгу, тундру, океан — и завершалась вынужденным пребыванием на орбите, если она к тому же окажется существенно выше расчётной — в течение неопределённо долгого срока, возможно более продолжительного, чем тот, на который были рассчитаны запасы пищи, кислорода и средств жизнеобеспечения на борту корабля. Превратиться в мёртвый искусственный спутник Земли — перспектива достаточно мрачная, чтобы принять все меры для её надёжного исключения.
Поэтому в ходе тренировок отработке ручного управления спуском мы уделяли особое внимание.
Нельзя сказать, что такой подход к делу — с упором на особые, так называемые «нештатные» ситуации — не встретил возражений. Высказывалось и такое мнение, что ни к чему раньше времени травмировать психику космонавтов, фиксируя их внимание на осложнениях и неприятностях, которых, скорее всего, вовсе не будет. Другие оппоненты напирали не столько на нежелательность, сколько на ненужность отработки нештатных случаев: автоматика корабля, мол, настолько отработана, что готовить космонавтов к действиям при её отказе — дело просто излишнее. Разумеется, обе эти позиции легко опровергались — и ссылкой на тот самый, дорогой ценой добытый опыт авиации, и чисто умозрительно. Ведь первые космонавты были лётчиками и к проработке своих действий при разного рода отказах техники успели привыкнуть как к делу вполне обычному, и если уж говорить о психике, то вселяющему лишь уверенность, а никак не сомнение в благополучном исходе полёта. Что же касается второго тезиса — об абсолютной надёжности всей автоматики «Востока», то на это приходилось отвечать, что, увы, ничего абсолютного на свете нет! Вскоре опровергла этот сомнительный тезис и сама жизнь — когда на восьмом по счёту пилотируемом космическом корабле «Восход-2» отказала автоматическая система спуска. Но то было четыре года спустя. А при подготовке «авангардной шестёрки» меня решительно поддержали и Строев, и Карпов. Они же предложенную методику и утвердили — с этого момента она стала законом.
Однажды к нам на тренажёр — посмотреть на занятия первых космонавтов — заглянул Олег Григорьевич Макаров — в то время конструктор и проектант, один из заметных работников королевского КБ, а в будущем сам известный космонавт, дважды Герой Советского Союза, имеющий на своём счёту четыре космических старта. Много лет спустя он рассказал мне, что прямо ужаснулся, услышав, как я, ничтоже сумняшеся, рекомендовал космонавтам, отрабатывая ручную ориентацию корабля, не беспокоиться о расходе рабочего тела. Ужаснулся, потому что в действительности запасы этого тела были на «Востоке» не ахти какими обширными, что как раз и было предметом некоторого беспокойства разработчиков. А тут — нате вам! — такая безответственно лихая рекомендация!
— Потом-то я понял, — улыбнулся Макаров, — что начинать нужно было именно с этого: не сковывать ребят заботой о запасе рабочего тела, а выработать сначала автоматизм — когда куда отклонять ручку; мелкая дозировка придёт потом сама. Но в первый момент это звучало страшновато.
Тем не менее тогда, у тренажёра, Макаров ничего не сказал, промолчал. И оценил я его сдержанность, а главное, умение вникать в логику действий другого человека (умение, скажем прямо, не так уж часто встречающееся в жизни) лишь через несколько лет, когда он сам вспомнил своё первое посещение нашего тренажёра.
Вся шестёрка будущих космонавтов работала на тренажёре очень охотно, со вкусом и с большим вниманием не только к тому, что каждый из них делал сам, но и к тому, что делали его товарищи. Малейшая ошибка очередного тренирующегося замечалась его коллегами едва ли не раньше, чем инструктором, и вызывала бурное оживление:
— Юра! Не туда крен даёшь!..
— Гера! Чего жмёшь на кнопку? Систему не включил!..
— Валера! А про давление в ручной почему не доложил?..
Но с каждым днём поводов для замечаний возникало все меньше, и очень скоро все шестеро наших подопечных стали выполнять все мыслимые на корабле «Восток» операции совершенно безукоризненно. Этому способствовали и их очевидная природная одарённость, и опыт — пусть сравнительно небольшой — лётной работы, а главное, активный, живой интерес, который они все проявляли к занятиям на тренажёре. Последнее обстоятельство, я думаю, играло решающую роль. Впрочем, оно и неудивительно: каждому было ясно, что здесь они осваивают не что-то полезное «вообще», а как раз то самое, что им предстоит выполнять, когда дело дойдёт до настоящего космического полёта! Рассматривать получаемые на тренажёре навыки иначе как самые что ни на есть жизненно важные не приходилось.
Зоркость, с которой наши будущие космонавты следили за работой друг друга, не могла не навести на мысль о том, как полезен для них такой анализ, в сущности — собственной деятельности, со стороны. Я удивился только, почему эта нехитрая мысль не пришла мне в голову раньше — хотя бы по аналогии с лётным обучением, во время которого учлеты, ожидающие очереди лететь, наблюдают за взлётами и посадками своих товарищей и разбирают их ошибки. Опытные инструкторы-лётчики утверждают даже, что посмотреть сто посадок — все равно что выполнить одну посадку самому. Не берусь судить о справедливости соотношения — сто к одному, но в принципе точка зрения, конечно, верная.
Логическим завершением всех этих соображений было то, что инструктора за его пультом все чаще начали подменять Титов, Гагарин и их товарищи.
Когда я впоследствии наблюдал некоторых из них на космодроме, в пункте управления полётом, с микрофоном в руках, на связи с очередным, готовящимся к старту или уже находящимся в полёте космонавтом, то не раз думал, что самые первые навыки и в этом, тоже очень непростом, деле они получили за инструкторским пультом нашего первого космического тренажёра.
Будущие космонавты — и «шестёрка первой очереди», и их товарищи, которые вскоре начали появляться, пока ещё в качестве экскурсантов, на нашем тренажёре, — вызывали чувство глубокого уважения к себе. Вызывали самим фактом своего присутствия здесь, самой решительностью, с которой так круто повернули они весь ход своих столь удачно начавшихся биографий.
