Отрицают на Западе и существование еврея-ремесленника. А ведь на Востоке среди евреев сколько угодно жестянщиков, столяров, сапожников, портных, скорняков, бондарей, стекольщиков, кровельщиков. Образ Восточной Европы, где все евреи — чудотворцы-цадики, или же промышляют торговлей, а все христианское население состоит из крестьян, живущих в хлеву со свиньями, и бар, которые только и делают, что ездят на охоту да водку пьют, — эти детские представления так же смешны и нелепы, как идеал западноевропейской гуманности, который лелеет в своем воображении еврей из Восточной Европы. Поэтов и мыслителей в восточных землях неизмеримо больше, чем цадиков и торгашей. А бывает и так, что цадики и даже торгаши являются по основному роду своих занятий мыслителями и поэтами; применительно к каким-нибудь западным генералам такое вряд можно помыслить.
Война, революция в России, распад австрийской монархии — все это заметно умножило число евреев, эмигрирующих на Запад. Они ехали сюда не затем, чтобы сеять заразу, пугать население ужасами войны и (преувеличенными) жестокостями революции. Гостеприимство западных европейцев произвело на них столь же приятное впечатление, сколь на последних — приезд незваных гостей. (Солдат из Западной Европы восточноевропейские евреи принимали в свое время иначе.) Очутившись, на сей раз не по своей охоте, на Западе, они стали искать себе заработок. Проще всего он нашелся в торговле, занятии отнюдь не простом. Они смирились и стали западными торговцами.
Они смирились и стушевались. Куда-то ушла их печальная красота, серая пыль бессмысленного уныния и мелочной, лишенной трагизма заботы легла на горбатые спины. Раньше в них только летели камни — теперь они стали мишенью для презрительных слов. Они пошли на уступки. Они изменили свою наружность, свои бороды и прически, свою службу; изменили субботу, домашний уклад — все еще крепко держась традиций, они перестали быть частью предания. Они превратились в простых мелких обывателей. Заботы мелких обывателей стали их заботами. Сегодня они платят налоги, получают прописной листок; их вносят в реестры, они заявляют о своей принадлежности к такой-то «национальности» и такому-то «гражданству», каковое право им, после долгих мучений, «присваивают»[4]; они пользуются трамваями, лифтами, всеми благами культуры. У них даже есть «родина».
Родина временная. Еврей из Восточной Европы, даже наполовину ассимилировавшись, приспособившись к западным нравам и обычаям, все равно продолжает мыслить себя евреем. Кстати сказать, сионизм, да и само понятие национальности — не по цели, а по существу, — явления глубоко западные. Лишь на Востоке не перевелись еще люди, которых ничуть не заботит их «национальность», то есть принадлежность к какой-либо «нации» в западном понимании слова. Они многоязычны, в их жилах перемешано много разных кровей, а родину они обретают там, где их заставляют вступать в ряды каких-нибудь военных формирований. Кавказские армяне долгое время были не русскими и не армянами, а магометанами[5] и кавказцами, из которых набирали верную лейб-гвардию для службы русскому государю. Национальная мысль родилась на Западе. Понятие «нация» вырабатывали и истолковывали западноевропейские ученые. История австро-венгерской монархии стала чем-то вроде практического доказательства национальной теории. То есть если бы ею хорошо управляли, она могла бы стать доказательством обратной теории. Стало быть, бездарность правительства на практике доказала теорию, которая затем была подкреплена заблуждением и, опять-таки в силу заблуждений, завоевала признание. Современный сионизм возник в Австрии, в Вене. Его изобрел австрийский журналист[6]. Вряд ли кому-то еще такое могло прийти в голову. Заседавшие в австрийском парламенте представители разных наций боролись за национальные права и свободы, которые, будь они предоставлены, показались бы чем-то само собой разумеющимся. Австрийский парламент заменял народам поля сражений. Пообещать чехам новую школу значило обидеть богемских немцев. Поставить полякам Восточной Галиции польскоязычного наместника значило оскорбить украинцев. И все австрийские нации приводили в качестве доказательства «родную землю». Привести в качестве доказательства родную землю (или, как говорится, почву[7]) не имели возможности только евреи. В Галиции они не были, в большинстве своем, ни поляками, ни украинцами. Антисемитизм же процветал среди немцев и чехов, поляков и украинцев, мадьяр и румын Трансильвании. Евреи опровергли пословицу: двое дерутся — третьему хорошо. Евреи были тем третьим, которому всегда плохо. И в какой-то момент они подняли головы и объявили себя особой, еврейской нацией. За неимением «почвы» в Европе они устремили взоры к своей палестинской родине. Изгнанниками они были испокон веку. Теперь они стали изгнанной нацией. Они направили в австрийский парламент своих представителей и вступили в борьбу за национальные права и свободы, не дожидаясь, пока за ними признают самые элементарные человеческие права.
«Национальная автономия» — так звучал боевой клич Европы, который с готовностью подхватили евреи. По Версальскому мирному договору, стараниями Лиги Наций, за евреями признали право считаться «нацией». Сегодня они во многих странах существуют как «национальное меньшинство». Они добились далеко не всего, чего требуют, но многого: у них есть свои школы, есть право говорить на своем языке и еще целый ряд такого же рода прав, которыми, как утверждается, можно сделать Европу счастливой.
Однако даже если евреям Польши, Чехословакии, Румынии, немецкой Австрии и удалось бы завоевать все права «национального меньшинства», это не дало бы ответа на главный вопрос: не образуют ли евреи собой нечто большее, чем национальное меньшинство европейского толка? Нечто большее, чем «нация», как ее понимают в Европе? Не отказываются ли евреи, притязая на предоставление «национальных прав», от притязаний на что-то гораздо более важное?[8]
Какое счастье быть «нацией», наподобие немецкой, французской и итальянской, когда твой народ уже три тысячи лет назад был «нацией», вел «священные войны», переживал «великие времена»! Обезглавливал чужих генералов и усмирял своих собственных военачальников! Эпоха «национальной истории» и «родиноведения» у евреев далеко позади. Когда-то они завоевывали и имели границы, брали города, короновали царей, платили пошлины, были подданными, наживали «врагов», попадали в плен, вершили мировую политику, свергали министров, имели нечто вроде университета, со своими профессорами и школярами; имели высокомерную касту священников и богатых, нищету, проституцию, имущих и голодающих, господ и рабов. Неужели они хотят повторить все заново? Неужели завидуют государствам Европы?
Конечно, евреи борются не только за сохранение своей «национальной самобытности». Они борются за право на жизнь, здоровье, свободу личности — все те права, которые у них отбирают и урезают почти во всех европейских странах. В Палестине сегодня совершается подлинное национальное возрождение. Отважные крестьяне и рабочие, юные халуцим, доказывают, что еврей умеет работать, возделывать пашню, становиться сыном земли, хотя веками был книгочеем. Правда, халуцим, к несчастью, приходится еще и воевать — быть солдатами и защищать страну от арабов. Так на Палестину переносится европейский пример. Юный халуц — это, увы, не просто вернувшийся на родину предков пролетарий с праведным сознанием труженика; он еще и культуртрегер. Он настолько же еврей, насколько и европеец. Он наделяет арабов электричеством, самопишущими перьями, инженерами, пулеметами, неглубокой философией и всем прочим, что поставляет Англия[9]. Новым удобным дорогам арабы конечно же рады. Но инстинкт природного человека не может сопротивляться вторжению англосаксонской и американской цивилизации, носящей славное имя национального возрождения. Еврей имеет право на Палестину не потому, что в этой земле его корни, а потому, что все прочие земли его отвергают. Беспокойство арабов за их свободу понятно — как понятно и то, что евреи честно стремятся быть арабам добрыми соседями. И все же переселение молодых евреев в Палестину навсегда останется в памяти как своего рода еврейский крестовый поход — ибо евреи, увы, еще и стреляют.
Получается, что, отвергая порочные нравы и обычаи европейцев, сами евреи не в силах от них отказаться. Они точно такие же европейцы. Верховный комиссар Палестины — англичанин[10]. Наверно, более англичанин, чем иудей. Евреи — объект приложения, невольные исполнители европейской политики. Их используют в собственных, не всегда благовидных целях. Им едва ли удастся стать нацией с новым, неевропейским лицом. Каинову печать европейства не смоешь. Конечно, лучше самим быть нацией, чем терпеть насилие и жестокость. Но это всего лишь печальная необходимость. И до чего же гордится еврей, давно сложивший оружие, возможностью доказать, что тоже приспособлен к муштре и шагистике!
