Римская империя в I веке н. э. была государством-голиафом, протянувшим свои пределы от Испании до Америки, от Англии до Египта. Устройство империи было чрезвычайно сложно и одновременно очень просто: все подчиненные области эксплуатировались Римом, метрополией. Большинство римских провинций было, если принять современную терминологию, колониями. Ими управляли наместники. Провинции Рима делились в то время на «императорские» и «сенатские», подчиненные соответственно императору — фактическому хозяину империи — или сенату как номинальному ее хозяину. Императорские провинции делились на три класса по величине и значению. Провинции III класса (как Иудея) управлялись «прокураторами», которые были не аристократами-сенаторами, а всадниками — членами среднего сословия, по преимуществу торгового. Их правлению были подчинены все беспокойные области. (Интересно, что при легатах, наместниках провинций высшего класса, тоже имелись прокураторы. Это были подчиненные лица, занятые сбором податей, фиском.) Прокураторы же Иудеи обладали полной властью. Они были начальниками войск, расположенных в подвластных им пределах, распоряжались налогообложением, были верховными судьями и даже смещали первосвященников Иерусалимского храма. Но главным их делом было выколачивание средств для кесарской казны. Профессиональная пригодность наместника определялась именно этой задачей, и ею же диктовалось его поведение. (В известном месте у Луки (XX, 20 и далее) Иисусу задают вопрос о податях именно затем [26], «чтобы предать Его начальству и власти правителя». Он отвечает знаменитым: «…отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу».) Для получения достаточных налогов было необходимо соблюсти два условия: высокий уровень обложения налогом и низкий уровень расходов на администрацию — говоря проще, на оккупационную армию. Для соблюдения этих условий обязательно еще одно, генеральное, — спокойствие в стране, обеспечивающее и продуктивность хозяйств, выплачивающих налог, и малочисленность войск в провинции.
Всадники были наилучшими представителями кесаря, потому что были из торговцев, понимали цену спокойствия, знали счет деньгам и, будучи военными, умели железной рукой устанавливать порядок. А не будучи аристократами, охотнее подчинялись кесарю.
В Иудее же поддерживать порядок и выколачивать деньги было трудно. И не только по религиозно-идеологическим причинам, о которых я уже говорил. Сложность управления Иудеей заключалась и в чрезмерной — с точки зрения прокураторов — гражданской власти храма; и в наличии рядом с крошечной Иудеей «свободных» тетрархий (как мы видели, Иисус уходил в Галилею, спасаясь от преследований). Бунтовщики всех родов могли пешим ходом ускользать «за границу» и так же возвращаться. Легко себе представить, что в дни трех ежегодных великих праздников Иерусалим становился сушим адом для управителей. В город стекались тысячи паломников со всей Палестины и из других стран — попробуйте в таких условиях поддерживать порядок!
Но поддерживали. Прежде всего тем, что во главе иудейской церкви ставили коллаборационистов (предшественник Пилата Валерий Грат сменил четырех первосвященников, пока не остановился на Иосифе Каиафе, который возглавлял храм все годы правления Пилата). Поддерживали постоянной угрозой — в Иерусалиме размешался крупный отряд легионеров. Поддерживали «правом меча» — властью над жизнью и смертью подданных, присвоенной прокураторам. А еще — непрерывным полицейским сыском; римская явная и тайная полиция повсюду вызывала множество жалоб. Полицейские функции выполняли и войска, расквартированные по всей Иудее. Народные сборища вне храма незамедлительно разгонялись силой оружия. Известны по крайней мере два случая, когда римская власть расправилась с толпами иудеев, руководимыми «лжепророками» — кандидатами в мессии. Интересно, что в результате первого из упомянутых волнений Пилат был за чрезмерную жестокость отстранен от власти и отправлен в Рим, чтобы дать объяснения кесарю Тиберию.[1] Очевидно, в тот момент римляне старались не накалять обстановку чрезмерно и по возможности ограничиваться минимумом жертв, а Пилат отступил от инструкции.
Надеюсь, из этой короткой справки читатель понял, почему Булгаков не принял версию Иисуса-мессии. Очевидно, потому, что Пилат наверняка должен был пресечь мессианские демонстрации в самом начале — например, схватить Иисуса, едущего на осле, и разогнать толпу. Скорее всего, поэтому Булгаков и предположил, что демонстраций не было. Что действие развивалось по одной из линий Иоанна, а именно с «как бы тайным» явлением в Иерусалим. Возможно, Иоанн лучше других евангелистов знал положение в Иудее [27]: «Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили… если оставим Его так, то все уверуют в Него, — и придут Римляне и овладеют и местом нашим и народом» (Ин. XI, 47, 48).
Итак, после посещения храма и мессианских пророчеств начинается основное действие трагедии. Приближается праздник Пасхи и опресноков. Иисус напоминает апостолам о своей близкой, уже предсказанной им гибели. Со своей стороны, «первосвященники и книжники и старейшины народа» собираются во дворце первосвященника Каиафы и полагают: взять Христа хитростью и убить. В некоторой неясной, но интуитивно очевидной связи с напоминанием Иисуса и собранием у Каиафы Иуда Искариотский, один из апостолов, отправляется к первосвященникам и спрашивает: что ему дадут, если он выдаст им Иисуса? Ему обещают тридцать серебряных монет, и он начинает искать удобного времени для тайного ареста. Я думаю, что преддверие праздника было самым удобным временем — почитатели пророка занимались ритуальной подготовкой, им некогда было его оборонять… Гонимый тревогой, Иисус уводит учеников из Иерусалима в [28] Вифанию, где и скрывается до Пасхи. Но первый день опресноков они должны провести в священном городе, такова традиция, и ведь до города рукой подать. Иисус, по-видимому, не очень-то хочет возвращаться в Иерусалим, но простодушные ученики подступают к нему — уже после заклания пасхальной жертвы — и спрашивают [29]: где велишь нам приготовить тебе пасху? Он велит идти в город на свидание с неизвестным им человеком, которого они должны узнать по кувшину воды. Следуя за этим человеком, они войдут в некий дом и предупредят хозяина, что учитель, «время Которого близко», желает в том доме совершить Пасху. Вот он перед нами — осмотрительный Иисус ранних евангелистов! Условные знаки, встречи на улице, молчаливый, с оглядкой, путь в безопасный, заранее подготовленный дом. Безопасный ли? Ученики проверят это и все подготовят, лишь тогда учитель придет к ним из Вифании. Тайная вечеря. Не правда ли, она мало похожа на собрание праведников, скорее на встречу заговорщиков, друзей по смертельно опасному делу?
«Не мир пришел Я принести, но меч. И враги человеку — домашние его… Кто любит отца и мать более, чем Меня, тот недостоин Меня», — говорил в свое время Иисус ученикам. И вот они проводят самый величественный, самый торжественный из праздников Израиля — одни, без семей, без родных — тринадцать гонимых людей, и среди них предатель. И мечи лежат в изголовьях пиршественных лож.
Художественная щедрость и многозначность Евангелий такова, что жесткая, трагическая линия сюжета тонет во вставных рассказах-притчах, теряется в потоке иносказаний, заслоняется духовным накалом, перебивается вариантами. За столетия, которыми повторялись слова «Тайная… вечеря…», как бы стерся истинный смысл тайности. А исходно был он прост. Вечеря была тайной от храмовой и римской полиции. И какие разговоры велись на этом печальном празднике! Едва успев вкусить от пасхи, предводитель говорит о предателе, возлежащем рядом с ним за столом. Поднимая чашу, провозглашает, что пьет в последний раз. «Сие есть кровь Моя», — говорит он. Многие тысячи раз эти слова провозглашались в храмах, стали сверхиносказанием, утратив первоначальную метафору: враг ждет за дверью, и я, ваш предводитель, постараюсь погибнуть один, спасая вас…
Матфей и Марк прекращают вечерю очень быстро. После возлияния Иисус отправляется на Елеонскую гору — в километре с небольшим от храма, за потоком Кедрон. И именно там он заводит речь об отступничестве апостолов, и в особенности старшего из них, Петра, которому предсказывается трехкратное отречение, «прежде нежели пропоет петух».
Лука существенно расширяет сцену вечери. Еще возлежа за столом, Иисус напутствует апостолов на продолжение дела и переходит к следующему, как сейчас принято говорить, вопросу.
[30] «Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч» (Лк. XXII, 36). Ему докладывают, что два меча имеются, и он говорит — довольно. Евангелист поясняет, что мечи понадобились Иисусу для символического сопротивления при аресте, дабы его взяли как «злодея» во исполнение пророчества Исаии. Но объяснение это — очень сомнительное. Вряд ли можно было сбыть одежду и купить мечи в ночь великого религиозного праздника.
