Не только на экране, но и в жизни бывают обстоятельства, с которыми совершенно не обязательно знакомить ребенка детально. Он еще успеет, повзрослев, столкнуться с ними «нос к носу», но к тому времени он успеет и окрепнуть душевно. В первую очередь это касается смерти близких. Детям до восьми-десяти лет лучше не видеть покойников. Это не значит, что нельзя при ребенке вспоминать умерших бабушку и дедушку — можно и нужно! Так же, как и вместе ходить на кладбище. Пусть помогает убирать могилу, сажать цветы. Но смотреть на мертвого человека — слишком тяжелое испытание для ребенка. И даже если он будет выглядеть вполне спокойным (а родителям иногда кажется, что их сын или дочь стояли у гроба и вовсе равнодушно), это скорее всего лишь внешнее выражение шока и грозит «отсроченной реакцией». Вдруг через месяц-два, казалось бы, на ровном месте, может нарушиться сон, ребенок начнет просыпаться в мокрой постели, кривить лицо, плакать из-за каждого пустяка…
— Вы противоречите сами себе! — упрекнет нас внимательный читатель, который помнит, как мы когда-то писали о необходимости героических примеров в воспитании детей. — Герои, они, между прочим, умирают. Мало сказать, умирают — погибают мученической смертью! Их расстреливают, сжигают, вешают. А от этого, если вам верить, у ребенка может родимчик случиться! Так как же одно с другим увязать?
Вопрос, как говорится, «на засыпку». И все же попытаемся ответить. Да, герои погибают. Но их гибель (которую в советском искусстве для детей и юношества, кстати, показывали и описывали без натуралистических подробностей) свидетельствует прежде всего не о слабости и бренности человеческого тела, а о величии человеческого духа. О том, что НЕ ВСЕ можно победить, не над всем можно надругаться. В «Колымских рассказах» Варлама Шаламова написана страшная правда о советских лагерях, и ребенок когда-нибудь ее узнает. Но прежде чем узнать, как страх, унижение и насилие превращали человека в зверя, как люди ели людей, он должен узнать и почувствовать другое: как люди в нечеловеческих условиях совершали нечеловеческие усилия, чтобы вопреки всему остаться людьми. И это тоже правда!
Если же с детства внушать (хотя мы считаем, что это и взрослым не показано), что человек — всего лишь жалкая беспомощная букашка, которую можно подвергнуть самым разнообразным и изощренным мучениям, если ребенок с младенчества усвоит, что зло беспредельно (в нашу жизнь и так уже по-хозяйски вошло слово «беспредел»)… Ну что ж, тогда не жалуйтесь, увидев, как ваш сын униженно лебезит перед дворовым хулиганом, а также не надейтесь, что в будущем он станет опорой для старых (вас) и малых (его детей). Чего требовать от букашки?
Ну и зачем же мы ополчились на американские фильмы? Там ведь и борющиеся со злом герои-супермены, и непременный «хэппи-энд». Все так, да только страсти-мордасти настолько перенасыщают этот «раствор», что человек, особенно маленький, «выпадает в осадок». Лучше всего это выразил один пятилетний мальчик, который, оторвавшись от экрана и горько рыдая, прибежал на кухню.
— Мама, мама, там опять убивают!
— Не волнуйся, сынок, в конце все будет хорошо.
Малыш посмотрел на маму с какой-то недетской обреченностью и очень серьезно сказал:
— Мамочка, я, знаешь, могу до конца и не дожить…
(Авторская ремарка: манная каша с сахаром или с вареньем — самая что ни на есть подходящая еда для маленьких детей.)
1995
Где-то на исходе застоя все культурное население нашей тогда еще бескрайней Родины мечтало раздобыть две жизненно важные книги: «Толковый словарь» Даля и энциклопедический словарь «Мифы народов мира». Их покупали с бешеной переплатой на черных рынках, получали в обмен на тонны макулатуры. А если появлялся знакомый иностранец, который перед отъездом спрашивал: «Что я могу для тебья сдьелать?», — младший научный сотрудник, поспешно сглатывая мечту о джинсах и тайно умиляясь собственной возвышенности, с достоинством отвечал:
— Да нет, спасибо, мне ничего не нужно… Разве что словарь Даля. В «Березке» на Кропоткинской.
Но спустя десять лет стало ясно, что словарь Даля уже не актуален, поскольку менеджеру, дилеру, брокеру, как, впрочем, и устроителям воркшопов, кофебрейков и семинаров по файндрайзингу все эти «хилые прибамбасы как-то не в дугу». Да и нужной справки не получить.
«Мифы» тоже особого энтузиазма не вызывают. А жаль! Ведь сейчас самое время не только ознакомиться с опытом народов мира, но и обогатить его собственным. Благо мифов у нас нынче — можно не по словарю Даля? — как грязи.
Вот, например, такой. Принято за аксиому, что в советском, насквозь милитаризованном обществе и сознание людей было милитаризовано, причем с самых что ни на есть юных лет. Еще бы! В школе уроки гражданской обороны, в пионерлагере игра в «Зарницу», малышам (о, эти ужасы тоталитаризма!) покупали пластмассовые автоматы и оловянных солдатиков. В общем, растили убийц.
И вроде бы все так. Особенно, если не задумываться, не вспоминать, не сопоставлять. Хотя подчас реальность буквально принуждает это сделать. Волей-неволей призадумаешься, услышав такой диалог.
Спорят брат и сестра пяти и десяти лет. Наконец, когда остается полшага до драки, в ход идут последние, «козырные» аргументы.
Сестра: Малявка, я тебя сильней!
Брат (на секунду оторопев, но быстро найдясь): Зато я Терминатор! Могу убить!
Сестра: А я Бэтмен! Он еще и летает!
Брат: Тогда я… четыре ниндзи-черепашки! (Декламирует, радуясь неожиданной рифме.) Мы вчетвером тебя убьем!
Сестра: А я Хи-мен! Я твоих черепашек изрублю на мелкие кусочки!
Брат: А я Человек-паук!
Сестра: А я Робо-коп!
Брат: А я Супермен!
Сестра: А я Супергерл!
И так минут десять до полного истощения. И теперь давайте представим себе подобный диалог лет этак пятнадцать назад. В ми/тота/литаристском обществе с теми реалиями. Начало, скорее всего, будет таким же:
— Малявка, я тебя сильнее!
А вот дальше… Кого могли бы дети застоя призвать на помощь для утверждения своего лидерства? Кто из детских любимцев недавнего прошлого порубил всех в капусту, стер в порошок, расстрелял «веером от пуза»? Чебурашка? Кот Леопольд? Или, может быть, кот Матроскин? Миф тут же начинает трещать по швам.
Милитаризация сознания, если уж говорить об этом всерьез, происходит сейчас, а не тогда. Это сейчас человек с младенческого возраста пропитывается культом силы, культом героя с уголовными наклонностями. Это сейчас «крошка-сын» знает, что у его папы есть пистолет (пока, правда, чаще всего газовый, но принятие закона о владении личным оружием, вероятно, не за горами). Это сейчас подросток, рано утром выгуливая собаку, может обнаружить во дворе труп. Дурная бесконечность войн в тех местах, которые всю жизнь ассоциировались у нас только с курортным отдыхом, милиционер с автоматом на шее, уже не раз встреченный нами в собственном подъезде, демонстрация в «прямом эфире» танков, стреляющих по Белом Дому, битком набитому людьми… Это что, не милитаризация сознания?
В таком случае нашим ученым, которым не впервой находить теоретические обоснования для любой наперед заданной практики, настала пора подумать о новых диссертационных темах в стиле Оруэлла. Например, «Радикальное устранение люмпенизированной части населения как оптимальный метод воспитания верности общечеловеческим ценностям». Или: «Образ Киборга-убийцы в детском кинематографе — эффективное средство формирования миротворческих установок».
Кстати, о кинематографических и не только кинематографических образах. В нашу жизнь вошла, вернее, ворвалась чужая эстетика. Конечно, нельзя сказать, что ее раньше вовсе не было. Нет, но она присутствовала в качестве скромного гостя, а не полновластного хозяина. В другом соотношении и уж совсем с другой силой напора. Ненавязчивому гостю человек всегда рад. Так и мы радовались американским джинсам, японским видеомагнитофонам, французским шансонье, международным кинофестивалям. Все это было недавно, а стало уже полузабытым прошлым — настолько резко поменялась ситуация. Сейчас — наконец-то! — раздается все больше и больше голосов, протестующих против засилья «американского большого». (Один наш знакомый когда-то переводил для заработка именитого бурятского поэта. И все шло гладко, потому что это был вполне интернациональный текст о Родине и партии, пока переводчик не споткнулся о загадочное выражение, которому никак не мог найти русского эквивалента: «Бурятское большое».) Но дело не только в том, что сочетание свиняче-розового с канареечно-желтым, на котором построена, в частности, вся эстетика империи Барби, режет глаз. И даже не в том, что американскую массовую эстетику человек с минимально развитым вкусом может назвать эстетикой лишь иронически. Суть в другом. Представьте себе, что в вашей комнате без спросу что-то чуть переставили, слегка заменили. Причем именно слегка, еле уловимо. И вот вы вошли и, еще не успев осознать происшедшего, ощутили смутную тревогу. Ну а теперь вообразите, что в вашей комнате переклеили обои, поменяли мебель, повесили другую люстру и другие занавески… Вы, естественно, в шоке и хотите найти подтверждение того, что это ВАШ дом. И начинаете метаться в поисках хотя бы маленькой вещички, хотя бы чашки с отбитым краем! — чего угодно, лишь бы убедиться, что вы не сошли с ума.
