Так вот, все эти симптомы умопомрачения как рукой сняло, как только мы увиделись. Правда, после этого я вообще забыла, что беру интервью, и вспомнила об этом, лишь когда щелкнула кнопка диктофона, в котором закончилась пленка. Мы просто общались, и общались очень хорошо».
В психологии есть термин «когнитивный диссонанс». Это когда в сознании сталкиваются противоречащие друг другу знания и убеждения.
Приговор Невзлину с одной стороны и его личность, его обаяние, его умение общаться, то впечатление, которое он производит на журналистов – с другой ввергают меня в состояние когнитивного диссонанса.
На роль главного убийцы от «ЮКОСа» трудно было найти человека более неподходящего.
Как-то, за несколько месяцев до выборов, мы с одним из моих коллег-писателей обсуждали, кто может стать президентом.
– Это будет человек с простой русской фамилией, – сказал он. – Ну, «Иванов» – слишком распространенная, значит, «Медведев».
По-моему, Невзлину просто не повезло с фамилией. В ней русскому человеку слышится «зло», «злость», «злой», «злить», «злиться». А, как известно из психологии, частицу «не» человеческое сознание склонно игнорировать. И кремлевские пиарщики решили, что человек с такой фамилией как раз на роль убийцы и подойдет, даром что сам пиарщик.
Утро 19 августа 1991 года.
Я еду в книжный магазин «Прогресс». Выхожу со станции «Парк Культуры». На противоположной стороне улицы стоят танки, пушками на метро, а у входа народ обсуждает происходящее.
Через полчаса я у Белого Дома.
Но и здесь никто ничего не знает. О судьбе Горбачева курсирует десяток версий.
С утра строят баррикады. Перевернутые скамейки, телефонные будки, какая-то арматура. Я тоже включаюсь в работу. В дело идут материалы с соседней стройки. Начали разбирать горбатый мостик. Жаль, красивый! Но его и в 1905-м разбирали. Опять отстроят.
На набережной несколько БМП.
Около метро человек десять пытаются остановить грузовик, чтобы пригнать к Белому Дому.
– Да отцепитесь вы, я вообще не здешний! – кричит шофер.
В этот день Михаил Ходорковский и Леонид Невзлин приехали в Белый дом в качестве советников Силаева.
«Михаил Ходорковский на период 19—21 августа сложил с себя полномочия председателя межбанковского объединения «МЕНАТЕП» и находился в здании Верховного Совета России», – писал журнал «Власть». [13]
До отмены статьи за предпринимательство оставалось еще три с лишним месяца, а на них было собрано досье. О толстой папке позволили узнать связи, и молодые миллионеры уже ждали команды «Брать!»
«Мы трезво рассудили, что можем оказаться подсадными утками в большой политической игре, – вспоминали они в книге «Человек с рублем». – Надо будет скомпрометировать руководство Белого дома – вот он, компромат: уголовные преступники – в советниках, досье – многопудовое, судебный процесс по телевидению: у нас же гласность. И кому какое дело, что в советники мы не рвались, по бухгалтерским ведомостям Белого дома не значимся, работали бесплатно, хотя времени и на «МЕНАТЕП» не хватало. Просто недостало сил отказать новой власти, которой, нам представляется, мы были полезны».
Провидцы они! Судьба отпустит еще 14 лет до телепроцесса. Черт бы побрал подобное провидение! Я знаю писателей, которые ножницами вырезают из записных книжек такие пророчества.
«Заявления о выходе из партии мы написали 20 августа 1991 года в Белом доме, в дни путча, это было прощанием с иллюзиями, которым и мы отдали дань», – вспоминали Леонид [14] и Михаил.
А совсем рядом, в здании СЭВ, украшенном плакатом «Слава воинам республики!», проходило собрание акционеров «МЕНАТЕПа». Решался вопрос об увеличении уставного капитала «Торгового дома МЕНАТЕП» с 50 до 2000 миллионов рублей и компании «МЕНАТЕП-инвест» с 5 до 150 миллионов рублей. Увеличили.
На следующий день, 20 августа, народа у Белого Дома было гораздо больше: не тысячи – десятки, а может быть, и сотни тысяч.
Белый Дом защищают штук десять танков и штук 15 БМП. На них российские флаги, на пушках – букеты цветов. Это танки генерала Лебедя.
Выступают Ельцин, Шеварднадзе, Руцкой. Около Белого Дома со стороны набережной располагаются на рюкзаках, одеялах и просто на голой земле его защитники. Некоторые, отдежурившие ночь, еще спят. Другие пишут плакаты, раздают листовки.
Стоит столик с надписью «Пресс-центр». Рядом – хвост длинной очереди.
– За чем стоим? – спрашиваю я.
– Запись в отряды самообороны.
Утром 21-го разноречивые слухи. Многие пришли с приемниками. Приложив к уху, слушают трансляцию с сессии Верховного Совета России. Настроение медленно улучшается.
Днем появляются первые сообщения то ли об аресте, то ли о бегстве ГКЧП. Вроде бы они во Внуково. Отряд милиции покидает Белый Дом.
– Вы куда? – спрашивают их.
– Наших встречать.
– Во Внуково, что ли?
– Да нет, наших!
Оказывается, московская милиция перешла на нашу сторону, и к Белому Дому идет подкрепление.
Вечером был праздник и всеобщий экстаз, вместе с Малининым вся площадь пела «Поручика Голицына», потом выступал Геннадий Хазанов.
Я ходила со значком с первого съезда «Демократической России». Он был приколот поверх черной ленточки – символа скорби о троих погибших. Значок серебристый, круглый, с изображением трехцветного паруса.
Сейчас бы меня, наверное, побили за такой значок, а тогда подходили и благодарили.
Власть – это некая условность. Почему один человек подчиняется другому? Потому что иначе накажут? Но ведь и наказывает не собственноручно диктатор, а некто другой, который тоже может подчиниться, а может и ослушаться. Когда власть теряет авторитет, она просто исчезает, словно растворяется в воздухе. Так было в феврале 17-го, когда перестали исполнять царские приказы, так было и в 91-м. И так будет еще не раз.
22-е. В полнеба разливается закат. Я приезжаю на Лубянку и вместе со всеми дергаю за веревку, обвязанную вокруг шеи Железного Феликса. Потом пригоняют кран и начинают его снимать, а я разворачиваю бело-сине-красное знамя. Какой-то парень подскакивает ко мне, смотрит на флаг горящими глазами:
– Можно, мы повесим его туда? – указывает на здание Лубянки.
– Хорошо. Берите!
Выхватывает знамя, бросается к зданию. Кто-то помогает ему залезть к держателю для флагштоков, и мой флаг, который я сшила сама из трех кусков ткани, и он два года провисел над моей кроватью, водружают на стену здания КГБ.
Я решаю его не снимать. Пусть висит, как на Рейхстаге!..
Тем временем еще один будущий акционер «ЮКОСа», а тогда депутат Моссовета Василий Шахновский тоже принимает участие в событиях.
В день, когда снимали памятник Дзержинскому, Попов послал его посмотреть, что происходит в здании Горкома КПСС.
«Здание Горкома было абсолютно пустое, – вспоминает Василий Савельевич. – Брошенное, открытое и абсолютно пустое! Я ему звоню оттуда и говорю: «Гавриил Харитонович, здесь документы и охраны нет, никого». В приемной первого секретаря Горкома сидит дежурный: старикан, лет шестьдесят пять, и все. На огромное здание. Попов говорит: «Ну, давай я тебе сейчас пару милиционеров пришлю, вы его опечатаете».
Начали опечатывать здание. А по рации слышно: Станкевич кричит, что сейчас народ сорвет памятник, он подавит людей, надо что-то делать. Звоню Попову, говорю: «Тут что-то происходит». Он: «Сходи, посмотри, что там». Я говорю: «Здание опечатали, поставили милиционеров на входе, всех выгнали, и стоит пустое». Он говорит: «Все! Давай туда!»
Прихожу на площадь, там же все рядом. Мечется Сергей Станкевич, народ абсолютно неуправляемый, толпа жаждет крови. Эмоции начали выплескиваться.
Я Гавриилу Харитоновичу звоню и говорю: «Толпа. Конечно, ничего они тут не сорвут, но народа очень много, и если кто-то скажет – ринутся на здание КГБ». Провокаторов много было. Многие хотели, чтобы повторилась история, как в Германии, чтобы все документы пожгли. Он говорит: «Ну, ты чего-нибудь там скажи, а мы сейчас подошлем строителей».
Подъехали руководители Главмосстроя, посмотрели, говорят: «Ну, чего тут? Краны нужны». «Давайте!» Они: «Без бумаги не будем». Я позвонил, по-моему, Музыкантскому. Он с Поповым договорился: привезли бумагу. И дальше была уже чисто производственная тема. Снимали Железного Феликса.
На следующий день, утром, мне Попов говорит: «Поезжай на Петровку, там огромная толпа». Людям нужен был какой-то выход энергии. И толпа собралась на Петровке.
Московская милиция в этих событиях была на стороне ГКЧП. И там уже разгоралось: «Да мы сейчас! Тут враги и т. д.» Петровка была в народе от начала и до конца. Вся. Тысяч тридцать. Это же широкая улица.
Ну, я опять Попову звоню: «Так и так». Он говорит: «Ну, попытайся пока, чтобы они ничего не придумали». Я всех ораторов-то знал и говорю: «Вы чего, идиоты, что ли? Что вы делаете?» И люди начали успокаивать толпу. Было несколько отморозков, но их просто до микрофонов перестали допускать. Известно же, кто такие.
