Как уже говорилось, исходным пунктом представленного исследования является тот ставший отныне бесспорным факт, что Гитлер при развязывании боевых действий лишь ненадолго опередил готовившуюся Сталиным наступательную войну. Этим бесспорным научным результатом были в буквальном смысле слова удручены наши идеологи. Их аргументы потеряли силу, хотя доктринерское ослепление сохранилось. Я с благодарностью вспоминаю тех авторов, которые, невзирая на многие нападки, а отчасти и ядовитые выпады, вступились за историческую правду и тем самым, в конечном итоге, помогли ей пробить путь, наряду с прочими — в особенности господ университетского доцента д-ра Хайнца Магенгеймера (Magenheimer; Академия национальной обороны, Вена), профессора д-ра Вернера Мазера (Maser; Шпейер), Виктора Суворова (Бристоль), университетского профессора д-ра Эрнста Топича (Грац), профессора права и д-ра философии Альфреда Мориса де Заяса (Zayas; Чикаго и Женева). Господин профессор д-р д-р Гюнтер Гиллессен всегда проявлял себя во «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» столь же справедливым, как и умно оценивающим дискуссию критиком и тем самым оказал делу большую услугу. С известным автором книг по данным вопросам, умершим в 1993 г. д-ром Александром Моисеевичем Некричем, некогда во время войны — офицером-политработником Красной Армии (один из поносимых тогда «еврейско-большевистских комиссаров»), который после своей вынужденной эмиграции из СССР работал в Гарвардском университете, меня связывало далеко идущее совпадение мнений не только по «проблеме превентивной войны». Представленная публикация возникла еще во время моей 35-летней принадлежности к Исследовательскому центру по военной истории в рамках общей темы «Сталин и Красная Армия». Я обязан особой благодарностью главе центра, господину бригадному генералу д-ру Гюнтеру Роту (Roth) за сочувственно предоставленную свободу. Я чрезвычайно благодарен моей коллеге, госпоже Карин Хепп (Hepp), которая провела за меня успешные переговоры в Москве, а также госпоже Эльке Зельцер (Selzer), с большой точностью напечатавшей эту рукопись, как и недавно — мою работу о Кавказе. Вопреки духу и букве научной свободы, провозглашенной Основным законом, сегодня, к сожалению, уже рекомендуется проверять некоторые пассажи историографических текстов до их публикации на предмет возможной «уголовной наказуемости» — почти унизительное обстоятельство. Этой неприятной задаче тактично и дружески посвятил себя господин вице-президент суда Иоганн Бирк (Birk) из Фрайбурга, за что я здесь его сердечно благодарю. Моей сердечной благодарности заслуживает господин руководящий директор архива полковник д-р Манфред Кериг (Kehrig), любезно написавший предисловие.
Иоахим Гофман,
Фрайбург, март 1995 г.
Глава 1.
5 мая 1941 года
Сталин объявляет наступательную войну.
Империалистическая великодержавная политика, с самого начала свойственная Советскому государству, незаметно для общественности обрела и видимое внешнее выражение, а именно в государственном гербе СССР, сохранявшемся вплоть до 1991 г. На изображении этого герба серп и молот, обрамленные подстрекательским лозунгом на многих языках: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», угрожающе и грубо обременяют весь земной шар. Здесь столь впечатляюще проявляется провозглашенная со всей ясностью как Лениным, так и Сталиным цель мирового господства коммунистической советской власти или, как они это называли, «победы социализма во всем мире». Не кто иной, как Ленин, продемонстрировал это 6 декабря 1920 г., когда заявил в своей речи, что дело за тем, чтобы использовать расхождения и противоречия среди капиталистических государств и «натравить» их друг на друга, «двинуть ножи таких негодяев, как капиталистические воры, друг против друга», «поскольку, если ссорятся два вора, то выигрывает честный третий. Как только мы будем достаточно сильны, чтобы опрокинуть весь капитализм, мы тотчас схватим его за горло». «Победа коммунистической революции во всех странах неизбежна, — объявил он уже 6 марта 1920 г. — В не столь отдаленном будущем эта победа будет обеспечена.»[8]
И, как показывает уже известная речь Сталина на пленуме ЦК ВКП(б) в июле 1925 г., Сталин также давно являлся приверженцем этого принципа большевизма. Он заявил тогда: «Если начнется война, то мы не останемся в бездействии — мы выступим, но выступим последними. И мы бросим решающую гирю на чашу весов, гирю, которая сможет сыграть определяющую роль». Вопреки противоположным утверждениям, «доктрина Сталина», как отмечает с необходимой однозначностью и Александр Некрич,[9] никогда не была отброшена. Она сохранила свою действенность, и стремление «натравить друг на друга фашистскую Германию и Запад» стало у Сталина, по выражению Дашичева,[10] настоящей «навязчивой идеей». В 1939 г., когда Красная Армия в результате быстро растущего гигантского вооружения стала все более усиливаться, Сталин счел, что настало время вмешаться в кризис «мирового капитализма» военным путем. Уже посол Великобритании сэр Стаффорд Криппс и посол Соединенных Штатов Лоуренс Ф. Штейнгардт обратили внимание на то, что Сталин с 1939 г. хотел вызвать войну не только в Европе, но и в Восточной Азии. Ставшие известными документы Народного комиссариата по иностранным делам (Наркоминдел) позволяют нам судить об этом с достаточной ясностью.[11] «Заключение нашего соглашения с Германией, — сообщал Наркоминдел 1 июля 1940 г. советскому послу в Японии, — было продиктовано желанием войны в Европе.» А в отношении Дальнего Востока в телеграмме из Москвы советским послам в Японии и Китае от 14 июня 1940 г. совершенно аналогично говорится: «Мы согласились бы на любые договоры, которые вызовут столкновение между Японией и Соединенными Штатами». В этих дипломатических директивах неприкрыто ведется речь о «Японско-Американской войне, возникновение которой мы бы охотно увидели». М. Никитин описывает позицию Москвы следующими словами: «Советский Союз, со своей стороны, был заинтересован в отвлечении внимания Англии и США от европейских проблем и в нейтралитете Японии в период разгрома Германии и «освобождения» Европы от капитализма».[12]
19 августа 1939 г. Сталин на неожиданно созванном секретном заседании Политбюро ЦК, в котором участвовали и члены русской секции Коммунистического Интернационала, провозгласил в программной речи, что теперь настало время поднести фитиль военного пожара и к европейской пороховой бочке. Сталин прямо заявил: «если мы примем предложение Германии о заключении пакта о ненападении с ними», то следует исходить из того, что «они, естественно, нападут на Польшу, и вмешательство Франции и Англии в эту войну станет неизбежным». Вызванные этим «серьезные волнения и беспорядки» привели бы, как он заявил, к дестабилизации Западной Европы без того, чтобы «мы», Советский Союз, были бы сразу же втянуты в конфликт. И он сделал перед своими ближайшими товарищами вывод, провозглашенный еще в 1925 г.: что тем самым «мы можем надеяться на выгодное для нас вступление в войну». На взгляд Сталина, теперь появилось «широкое поле деятельности для развертывания мировой революции», иными словами — для никогда не отбрасывавшейся цели советизации Европы и для установления большевистского господства. И он закончил призывом: «Товарищи! В интересах СССР, родины трудящихся, вперед, к началу войны между Рейхом и капиталистическим англо-французским блоком». В качестве первого этапа установления имперского господства Сталин охарактеризовал большевизацию Германии и Западной Европы. Через четыре дня после этой тайной речи, 23 августа 1939 г., между представителями правительства Рейха и правительства СССР был заключен пакт о ненападении с важным секретным дополнительным протоколом.
Подлинность этой речи Сталина от 19 августа 1939 г., которая была передана французскому агентству «Гавас» из Москвы через Женеву «абсолютно надежным источником» и уже в 1939 г. опубликована в томе 17 «Revue de Droit International», до сих пор оспаривается сталинистской пропагандой и ее поклонниками с чрезвычайно примечательной ревностью.[13] Тем временем, уже то обстоятельство, что лично Сталин счел нужным еще 30 ноября 1939 г.[14] опубликовать в партийном органе «Правда» опровергающее интервью под вводящим в заблуждение заголовком «О лживом сообщении агентства Гавас», показывает, в какой мере он ощутил себя разоблаченным. Ведь сам Сталин шел на личные интервью лишь в чрезвычайных случаях.
Как показывает Виктор Суворов, 50 лет официальный Советский Союз, члены ЦК, маршалы, генералы, профессора, академики, историки, идеологи, используя все свое остроумие, с подлинной страстью стремились доказать, что в этот день 19 августа вообще не было заседания Политбюро ЦК. А затем 16 января 1993 г. все это лживое построение рухнуло в один день, когда профессор Волкогонов, биограф Сталина, подтвердил в «Известиях», «что заседание в этот день проводилось и что он сам держал в руках протоколы».[15]
